…любопытный документ, то ли исторический, то ли личный, зависит от оптики восприятия, но скорее исторический.

Оцените материал

Просмотров: 12022

«Большая книга»: Вадим Ярмолинец. Свинцовый дирижабль «Иерихон 86–89»

Станислав Львовский · 26/10/2009
Перед нами не столько роман, сколько исторический документ — и в списке финалистов он, похоже, фигурирует исключительно в этом качестве

Имена:  Вадим Ярмолинец

Непозволительная, в сущности, для рецензента вещь: дочитав роман «Свинцовый дирижабль “Иерихон 86—89”» до середины, я уже придумал начало рецензии. Она должна была начинаться так:

«Несколько лет назад, приехав в Калининград на поэтический фестиваль, я, в порядке знакомства с достопримечательностями бывшей столицы бывшей Восточной Пруссии, решил посетить местный зоопарк. На его территории весной 1945 года, во время штурма Кенигсберга, шли бои, в ходе которых из постоянных насельников уцелели четверо граждан: безымянные барсук, лань, осел и бегемот Ганс. Последний был ранен, его лечил зоотехник Владимир Полонский. И не просто лечил, а оставил нам об этом подробный отчет: “Не отходя от него, через 21 день, пройдя 1 мес. и 19 дней, я добился полного здоровья и сейчас занимаюсь дрессировкой бегемота — катание верхом на бегемоте по парку и т. д.”. Во время моего упомянутого визита в зоопарке Калининграда было уже совсем не четверо животных, а существенно больше. Правда, на некоторых вольерах висела табличка “Животное временно не осматривается”. Животных в таких вольерах и правда не было — за одним исключением. Несмотря на табличку про “не осматривается” на вольере с карликовым бегемотом, он там был. Но действительно не осматривался — стоял спиной (или что там у карликовых бегемотов) к посетителям, опустив морду в кормушку. Точно так же ведет себя дух времени в романе Владимира Ярмолинца: присутствует, но не осматривается, жует что-то свое».

Придумать — придумал, но текст я, разумеется, дочитал до конца.

«Свинцовый дирижабль…» — не очень самостоятельная проза, не изобретательная, вообще невеликая. Роман напоминает то перестроечный «Кайф» Владимира Рекшана, то Довлатова, до которого Ярмолинцу, впрочем, далеко, то (в самых чувствительных фрагментах) даже немного и Аксенова — с поправкой на существенно меньшую музыкальность, но это, наверное, потому, что пишет Ярмолинец о рок-музыке, а не о джазе.

История тоже такая себе, простоватая: молодой журналист, окраина помирающей империи, постепенно герой понимает, что бодрые репортажи (и вообще репортажи) писать уже не может. Социальный монолит распадается. Герой начинает видеть реальность не потому, что у него вдруг открываются глаза, а скорее потому, что какие-то вещи становятся видимыми, как только их становится можно назвать вслух. Книга как раз о тех временах, когда это стало можно, хотя и не совсем сразу.

КГБ разгоняет молодежь, меняющуюся пластинками в парке на «сходняках» (в Москве про книги называлось «толкучка», про пластинки не знаю), одновременно (86—89, напомним) организовывая молодежное кафе, чтобы этот самый процесс обмена пластинками контролировать. Первые кооперативы, последние диссиденты. Знакомое каждому, кто жил здесь в это время, ощущение: одна реальность чудесным, невозможным способом распадается, другая — не менее невозможным и чудесным образом кристаллизуется. А ты мало того, что по молодости ничего не понимаешь, так и молодость тут ни при чем, никто ничего не понимает, все плывет.

Читать текст полностью

 

 

 

 

 

Все новости ›