Бояре, а мы к вам пришли

Историко-литературный фестиваль «Сердце Пармы» имеет весьма косвенное отношение и к истории, и к литературе

Имена:  Алексей Иванов · Илья Вилькевич · Николай Полисский

Я собиралась писать о том, как легенды и мифы Пермского края преломляются в романе Алексея Иванова «Сердце Пармы», а роман Алексея Иванова «Сердце Пармы» — в формах развития местного туристического бизнеса. Эта история издалека, из Москвы, выглядела очень оптимистичной и практически беспрецедентной. Писатель из региона, причем не из какого попало региона, а с окраины цивилизации, куда ворон костей не заносил, из депрессивного угла, где работать можно, кажется, только в краеведческом музее или в исправительно-трудовом учреждении, написал масштабный роман-фэнтези по мотивам местной истории и мифологии (тем, кто обижается на это жанровое определение и настаивает на историчности романа «Сердце Пармы», хочу напомнить о боевых лосях, чьи тонкие ноги по колено в крови). Написал и прославился. Созданный им бренд — уже немалый вклад в туристический потенциал Пермского края. А в сентябре еще выйдет снятый Ивановым совместно с Леонидом Парфеновым телепроект «Хребет России». При этом писатель не переехал в столицу, а остался в Перми и трудится над ее процветанием: скажем, он придумал книжную серию «Пермь как текст» и подарил свое имя фестивалю возле Чердыни.

Между тем историко-литературный фестиваль «Сердце Пармы» имеет весьма косвенное отношение и к истории, и к литературе. Чтобы это выяснить, потребовалось долететь до Перми, а потом еще шесть часов трястись на машине до Чердыни по убитой лесовозами дороге. И я очень благодарна организаторам фестиваля: реши они пиариться иначе — скажем, как фестиваль фолк-музыки или турслет (что куда более соответствовало бы действительности), — я, возможно, не попала бы в это изумительное место никогда.

Пресс-релиз гласил: «Идейная основа фестиваля — одноименный роман известного российского писателя Алексея Иванова, возродившего интерес к Чердыни и сделавшего этот ныне небольшой, но богатый историей и легендами город местом обширного культурного паломничества». Не знаю, как было в прошлые годы, а в этом ни Алексея Иванова, ни какой бы то ни было идейной основы не наблюдалось. Наблюдался палаточный лагерь, в котором четыре тысячи человек пили пиво под песни группы «Калинов мост». Кое-где можно было обнаружить обещанное ристалище, инсценировку традиционной чердынской свадьбы или лоток с сувенирами из бересты, но уровень погружения в народную стихию был — просто слезы: публику, в частности, учили играть в «ручеек». О воссоздании атмосферы ивановской книги речи нет: насаждать традиции приходится буквально с азов.

Это совершенно не удивительно: местная идентичность есть везде, но местная идентичность — не лубок. Здесь она формировалась разными и не всегда равно благоприятными для сохранения культурной памяти и привлекательными для туризма обстоятельствами. Ну вот, например, Александр Галич: «Значит, так... на Урале //В предрассветную темь // Нас еще на вокзале // Оглушила метель, // И стояли пришельцы, // Барахлишко сгрузив, // Кулаки да лишенцы — // Самый первый призыв! <…>// Нежно пальцы на горле // Им сводила зима, // Но деревни не мерли, // А сходили с ума! // Значит, так... на Урале // Ни к чему лекаря: // Всех непомерших брали — // И в тайгу, в лагеря!»

По дороге нам показывали такую деревню спецпереселенцев. Рассказали: привезли крестьян с Украины и бросили в поле помирать. А они, на удивление, вдруг совершенно не померли, а, наоборот — обстроились и давай опять за старое: работать. И через десять, что ли, лет выписали себе дизельную электростанцию и рояль. Рояль советскую власть доконал — стало понятно, что кулака могила исправит. Мужиков загнали в лагеря, благо тут до всего далеко, а до зоны — рукой подать.

История классическая: я таких слышала множество в разных местах. В прессе принято склонять на все лады ивановский образ «земли, на три сажени напоенной кровью», романтизировать резню между русскими, пермяками, татарами и манси, которая происходила тут в пятнадцатом веке и пошла на убыль, надо понимать, только благодаря цивилизующей роли империи (о которой чуть выше). Я что-то не понимаю, о чем шумим. Где же в то время было иначе? Нет сомнений, что земля под «Макдоналдсом» на Пушкинской площади в Москве тоже на три сажени напоена кровью, но фантазия там как-то не разыгрывается.

Алексей Иванов часто говорит в интервью о непонимании, которое окружает его на малой родине: «Я себя в Перми ощущаю невостребованным человеком. Мне кажется, очень многие ко мне относятся плохо. Видимо, завидуют. Скорее всего дома меня воспринимают как некоего олигарха от гуманитарной среды, который торгует в столице региональной идентичностью, запечатав ее в евроупаковку». Вообще-то, не вижу состава преступления. Наоборот: ивановский вариант местной идентичности — единственная пока конвертируемая в благосостояние населения валюта этих мест. Но она, к сожалению, напрямую связана с дикостью, депрессией и задворками цивилизации. Здесь так много прекрасной старины, а более новая история оставила здесь так мало — и ничего такого, что хотелось бы вспоминать.