Recycle: «Если искусство полностью превратится в интерактив, до будущего оно не доживет»

АЛЕКСЕЙ КОВАЛЕВ (Москва) провел скайп-конференцию с участниками арт-группы Recycle Андреем Блохиным (Краснодар) и Георгием Кузнецовым (Ставрополь). Разговаривали о будущем

Группа Recycle  состоит из двух человек — Андрея Блохина и Георгия Кузнецова, оба студенты краснодарской Художественно-промышленной академии. В арт-процессе участвуют с 2004 года, совместные выставки проводят с 2007-го. Собственно проект Recycle, занимающийся инсталляциями и видеоартом, стартовал в 2008 году выставкой в московской галерее «М’АРС». Позднее Блохин и Кузнецов участвовали в проекте Марата Гельмана «Русское бедное», открывшемся в Перми.

Для проекта ABSOLUT Creative Future  группа Recycle подготовила сразу три объекта. Первый — лайтбокс с решеткой из круглых отверстий, собранных таким образом, что при подходе к объекту зритель видит светящийся шар и кольцо. Шар движется вслед за зрителем: перемещаясь в пространстве, зритель может загнать шар в кольцо. Второй объект — инсталляция из прозрачного пластика в форме бутылки ABSOLUT  и фигурами людей за ней, создающими иллюзию объема. Третий — множество блестящих стикеров на лесках, похожих на стаю рыб: конструкция выстраивается по форме бутылки в том направлении, в котором проходит зритель.

А. К. Ну что, давайте попробуем. Это у меня первое Skype-интервью, будем осваивать новую технологию. Как слышно?

А. Б. Слышно отлично. Торжество телекоммуникаций!

А. К. Вот с этого давайте и начнем разговор о будущем. Я помню, какое впечатление произвел мой видеочат с женой на бабушку, которая привыкла к телеграфу и бумажным письмам и только недавно освоила мобильник. Наверное, у меня было бы такое же выражение лица, если бы я увидел высадку марсиан на парковке перед домом. Как по-вашему, что сможет так же удивить нас с вами, когда нам будет по восемьдесят лет, с учетом нашего нынешнего опыта?

А. Б. Ну, смотря чем ты сейчас занимаешься. Наверное, если бы твоя бабушка была инженером, видеоскайп ее вряд ли бы так поразил. Я думаю, что качество жизни в будущем изменится настолько радикально, что на такие — не очень существенные — вещи просто внимания обратить не успеешь. Егор, что скажешь?

Г. К. Я думаю, это только если восемьдесят лет просидеть в изоляции, а потом прифигеть.

А. Б. Ну да, если сейчас ты общаешься по сотовому телефону, то в будущем сможешь сразу передавать мысль в голову собеседнику, и это для тебя будет как «здрасьте». Мы ведь уже сейчас можем себе представить, как будет выглядеть будущее, если пользоваться теми же инструментами, что сейчас. Я вроде понятно объяснил?

А. К. Ну да, это и есть основной футурологический прием — экстраполяция. Кстати, я вот сейчас смотрю на ваши работы в галерее «М’АРС», и, честно говоря, в контексте будущего они выглядят не очень оптимистично. Получается, что будущее у нас будет довольно безрадостное — как упаковка без содержимого?

А. Б. Не совсем так. Мы делаем скорее иллюзии настоящего или классические образы прекрасного, но через современный фильтр, как наши баки, которые выставлялись у Гельмана. Если рассматривать их как образ будущего, то ничего пессимистичного я в них не вижу.

Г. К. Кроме того, если рассматривать наши работы как проекцию будущего в настоящем, то возникает вопрос: а критерии «плохого» и «хорошего» в будущем останутся такие же, как сейчас? Сомневаюсь. По-моему, очень даже оптимистичные работы. Я бы сказал, что это новые горизонты человечества. Мы-то точно не пессимисты. Да, это критика современного общества потребления, но скорее все-таки ирония, чем сарказм.

А. К. Но меня прямо дрожь охватила на секунду, когда я увидел эти ваши карточки на 55 единиц любви, кредитки с надписями типа «Срок погашения кредита — старость». Это ведь на самом деле пугающе точная экстраполяция, к этому-то у нас все и идет.

А. Б. Ты все-таки делай поправку на эстетическое преувеличение. Мы же берем некую ситуацию в настоящем и гипертрофируем ее, ну как с карточками на продажу или активацию чего угодно, про которые ты сказал. Совсем не обязательно, что в будущем будет именно так, можешь рассматривать карточки как иронию над настоящим, если тебе так удобнее.

А. К. Кстати, а как вы делали эти баки, которые выставлялись в галерее Гельмана?

А. Б. Плавили из пластика.

Г. К. Это термоформовка, с ее помощью тюнингуют машины. Отливается форма из пластика по гипсовому слепку, потом встык шпаклюется стекловолокном.

А. К. А слепки-то с себя делали?

А. Б. С нашего помощника Славика, с друзей и частично с манекенов.

Г. К. Ну с себя, конечно! Андрей пал первой жертвой гипсовой формы.

А. Б. Всю спину ободрали.

А. К. Теперь давайте с вашим богатым опытом работы с промышленной упаковкой и художественным воображением попробуем пофантазировать о будущем этой самой упаковки. Уже, кажется, ни для кого не секрет, что еще больше пластиковых пакетов и бутылок планета не выдержит. Что скажете?

А. Б. А для нас упаковка — это и есть продукт. Продукт отдельно, а упаковка отдельно.

А. К. Да, это по вашим работам видно.

А. Б. Я думаю, что в будущем люди, если им нужно будет выпустить продукт, будут выпускать продукт без всякой упаковки. {-page-}


Г. К. Если помечтать на эту тему, то, мне кажется, очень забавна была бы упаковка из воздуха, то есть некое воздушное уплотнение вокруг объекта, которое, например, исчезало бы при касании.

А. Б. Чтобы была какая-нибудь наклейка на ноготь, проводишь ею по воздушному слою — и молоко выливается в стакан.

Г. К. Вот нам тут подсказывают — при виде денег упаковка должна сама раскрываться.

А. К. Так, а из чего же вы в таком случае будете делать искусство, если вся упаковка будет из воздуха?

А. Б.  Ну так из воздуха и будем, из чего же еще!

А. К. Ага, то есть Каллима с Осмоловским делали нонспектакулярное искусство, а вы, значит… как это назвать?

Г. К. Ну да, вещи, которые ты не видишь, но можешь потрогать, если закрыть глаза.

А. К. А, ну понятно: тактильное искусство!

Г. К. Если рассуждать про будущее, то не надо забывать про глобализацию, которая исключает любую индивидуальность. Поэтому есть основания думать, что потребность в искусстве в будущем отпадет. По крайней мере, автору как отдельной творческой единице, оригиналу с необычным взглядом на мир точно не жить. И чем художник необычнее и оригинальнее, тем ярче он вписывает свое имя в историю искусств. Из этого следует, что само предназначение художника никак не вписывается в вектор развития мира.

А. Б. Я хочу сказать, что у Егора не пессимистическая позиция, в том смысле, что история искусств вообще заканчивается. Просто роль художника в мире будущего радикально изменится. У него будет другой род занятий, абсолютно другой ход мысли. Какой именно, сейчас сказать трудно, так что посмотрим.

А. К. Но вряд ли потребность «человека глобализованного» в эстетике изменится. Особенно если мы все будем потреблять одинаковые таблетки с питательными веществами и жить в одинаковых капсулах — должен же быть какой-то эмоциональный выход.

А. Б. Это вопрос скорее к дизайнерам, как капсулы раскрасить. Они-то уж точно без работы не останутся. А вот художников станет раз в пять меньше.

Г. К. Зато художник будет более ценен!

А. Б. Тут главная опасность в другом — когда искусство начинает восприниматься в качестве некоего прикола. Типа открыл YouTube, посмотрел ролик — прикололся. С одной стороны, это все хорошо, интерактив и прочее, но нельзя окончательно стирать дистанцию между художником, произведением и зрителем.

А. К. А мне кажется, что главная проблема — уменьшение на порядки attention span  — как это по-русски? А, вот словарь говорит: «продолжительность концентрации внимания». Я помню, что когда нас в младших классах водили в Третьяковку или Пушмузей, мы могли перед каждой картиной стоять минут по 20, пока нам экскурсовод объяснял про нюансы колористики, светотень и прочее. А сейчас если лекция дольше минут трех, даже если рассказчик очень интересный и увлеченный, вся группа утыкается в мобильные телефоны. Получается, что то, на что раньше уходило полчаса, теперь надо уместить в пару минут. То есть и месседж искусства в будущем должен быть сконденсирован еще плотнее, чтобы зритель испытывал хоть какой-то интерес?

А. Б. Это и есть интерактив: чтобы зрителю было интересно, он должен быть вовлечен. И вот, кстати, мы сейчас готовим еще один проект, открытие 19 июня в галерее «М’АРС». Он как раз почти целиком, за исключением пары инсталляций, про интерактив, про вовлечение зрителя. Но, я еще раз повторюсь, здесь важно выдерживать дистанцию. Потому что если искусство полностью превратится в интерактив, до будущего оно не доживет.

Г. К. Тут есть еще один фактор — практичность. Все, что практично, — это дизайн. А искусство совершенно бесполезно. Раз мы уже выяснили, что роль дизайна в будущем возрастет, можно предположить, что искусство станет еще более бесполезным.

А. Б. И наконец скрестится с дизайном. Не в том смысле, что искусством будет раскрашивание питательных таблеток, а в том, что искусство станет более технологичным.

А. К. Кстати, что касается технологий. Если вспомнить утопическую фантастику 1950—1960-х годов, по обе стороны «железного занавеса», и Азимова, и ранних Стругацких, то там очень заметен такой наивный с нашей сегодняшней точки зрения взгляд на будущее, где властвует человек — царь космоса, который освоил все законы природы и развил технологии. Улицы подметают роботы, а освобожденные от тяжелого труда люди предаются искусствам.

А. Б. Ну и прекрасно. Разве что все люди вряд ли захотят стать художниками. Все-таки для этого нужно определенное мышление. Художник — он ведь ставит некие акценты, а если все будут только и делать, что расставлять акценты, то картинка будет слишком пестрой, в ней невозможно будет ничего разглядеть.

Г. К. Если так сложится будущее, то самым гениальным художником будет дворник, который вопреки всяким роботам будет так же с утра подметать улицы.