АНДРЕЙ ПЛАХОВ размышляет о том, почему самые яркие фильмы снимают люди, которые стыдятся своей страны
Единственная страна, где кинематографисты искренне и при любых обстоятельствах любят свою родину, — это США. О том, почему подобного не происходит в других местах, например в Европе, размышляет АНДРЕЙ ПЛАХОВ.Читать!
Внешне они друг на друга никак не похожи, не говоря о том, что «Фауст» вообще снят по-немецки. В нем, однако, на пару минут появляются русские персонажи — господин в бричке и его кучер Селифан. При желании господина можно принять за Чичикова, хотя Сокуров это и отрицает (см. текст М. Кувшиновой). Проезжие (их курс через Германию лежит по главной европейской трассе на Париж) сдуру затаскивают в бричку Фауста с Мефистофелем, но вскоре выкидывают: так испокон веков поступают на Руси с шальными западными идейками.
«Елена» Звягинцева целиком разыгрывается в современной Москве и ее ближайших окрестностях, между тем изначально фильм должен был сниматься по-английски и стать частью международного проекта на тему Апокалипсиса. Предыдущие картины Звягинцева, успешные на Западе, раздражали его оппонентов мессианской многозначительностью. Аскетичная «Елена», казалось, повернет их к режиссеру и вернет благосклонность, что поначалу и произошло. Однако наиболее требовательным критикам все равно в этом фильме «не хватило общества» (статья Е. Дёготь в «Ведомостях»), то есть социального анализа. Заодно режиссеру припомнили (в фейсбуке) его провинциальное происхождение и манеру одеваться: все то, что предъявляли лет двадцать назад Сокурову, но теперь уже не смеют. Действительно неприятно: хорошо одетые люди по-прежнему славны только в своей тусовке, а бывший актер малоизвестного снобам театра имеет международное имя. И рано или поздно, подозреваю, Звягинцев все-таки снимет кино по-английски.
Россия — плохое место для утверждения своей художественной личности через местный колорит. Уже самые тупые в Европе поняли, что из России к ним едут вовсе не с любовью; березки, ширь и духовность больше не работают как миф. Сокуров и Звягинцев с их последними картинами уже не ассоциируются с Тарковским, а их отношения с родиной — дистанцированные и довольно прохладные. То есть такие, какие приняты в Европе, — и именно потому обоих режиссеров там принимают.
Модель этих отношений задал еще Бергман, для которого Швеция была любимой и ненавистной родиной. Когда налоговые преследования загнали его в эмиграцию, он безумно страдал и нигде не мог прижиться. Но, вернувшись в Швецию, отгородился от соотечественников на острове Форе и жил в своей пещере священным чудовищем. Со времен войны (и даже раньше, когда режиссер сам попал под влияние нацистских идей) его преследовал стыд за страну, которая раскололась между симпатиями к нацизму и стремлением к столь же позорному нейтралитету. По словам Бергмана, воздух Швеции так пропитан ненавистью, что его можно резать ножом. Этими эмоциями — холодной жестокостью, лютеранской нетерпимостью и ригоризмом — режиссер наделил своих мужских персонажей, оставив женщинам чувственность, боль и стыд.
Новый вариант бергмановского скандинавского комплекса мы увидели и узнали в недавних выходках Ларса фон Триера, который как честный человек не хочет скрывать, что является в душе « немного нацистом». И как плохой датчанин завидует величию могучей соседки — Германии, вдохновившей его на монументальные формы «Европы» и «Меланхолии».
Если же перенестись на территорию самой Германии, свои отношения с ней выясняли в 70-е годы прошлого века режиссеры нового немецкого кино, и прежде всего Фассбиндер. Его жизнь оказалась короткой, он не успел уехать в творческую эмиграцию, как Херцог с Вендерсом, но успел сказать все, что думает, и о нацизме, и о политкорректной Германии, как бы преодолевшей позорное наследие, но если присмотреться получше…
Получше присмотрелся еще к одной соседке Германии Михаэль Ханеке — и выводы оказались настолько неутешительны, что режиссер предпочел снимать кино не на родине, а в Париже. С Австрией все было ясно: «Видеопленки Бенни» и «Занятные игры» (хотя Ханеке собственноручно снял голливудский ремейк последних) с особенной убедительностью звучали на родных ландшафтах, объясняя, откуда, собственно, взялся Гитлер. А когда появилась «Белая лента», это был уже прямой вызов всему немецкоязычному миру с его лживым романтизмом и отвратительной рациональностью.
А вот Нанни Моретти, мобилизуя свой злобный сарказм, разоблачает итальянскую политическую, культурную и бытовую мифологию. В его фильмах не уплетают, плотоядно причмокивая, спагетти; их не украшают Везувий и София Лорен, а папское окружение, не говоря о персонажах типа Берлускони, становится объектами едких насмешек. Для Моретти нет и культурных авторитетов. Все, что связано с национальной гордостью, порождает идиосинкразию: даже упоминание знаменитостей итальянского кино вызывает у героя — альтер эго Моретти — приступы тошноты.
Если сложилось впечатление, что недобрые чувства к своей родине испытывают только режиссеры-мизантропы и отъявленные нарциссы, то это не так. Вряд ли к данной категории можно отнести пролетарского гуру Кена Лоуча или барочного постмодерниста Педро Альмодовара. Но оба, гуманно и толерантно — вплоть до сентиментальности — относясь к простым людям и их слабостям, становятся чрезвычайно жесткими, когда речь заходит о деятельности институций: социальных, медийных, церковных или спецслужб. Причем эти уколы метят в самые больные точки национального менталитета — британского или испанского — и патриотической мифологии. Чтобы убедиться в этом, достаточно увидеть «Тайный план» и «Божью коровку», «Кику» и «Дурное воспитание». Неудивительно, что оба режиссера более ценимы за границей, чем на родине.
Даже такой культурный герой своей страны, как Аки Каурисмяки, благодаря которому многие в отдаленных уголках планеты вообще впервые узнали о существовании Финляндии, не всегда справляется с задачей позитивного имиджмейкера. Его ранние фильмы о маргиналах-алкоголиках («Тени в раю») подвергались критике как портящие туристический образ земли белых ночей и голубых озер. Словно в пику этим упрекам в недавнем «Гавре» финский режиссер воспел Францию как страну пролетарской солидарности и тотального гуманизма: авось кто и поверит.
Никто с точки зрения страноведческого имиджа не анализировал творчество братьев Дарденн или Брюно Дюмона. Хотя они живут и работают в разных государствах, на самом деле франкоязычную Бельгию Дарденнов и французскую Фландрию Дюмона разделяет микроскопическое даже в масштабе Европы расстояние. Начав свой путь в кино с манифестации «нового реализма» («Розетта» у братьев и «Человечность» у Дюмона), они двигались параллельно в этом узком пространстве, которое можно назвать родиной в метафизическом и даже мистическом смысле.
Это — проклятая родина. От нее невозможно избавиться. Она нависает над головой тяжелыми тучами, создавая чувство клаустрофобии даже на открытом воздухе. Она мучает вопросами, на которые нет ответа. Она чревата преступлениями и предательствами. Она оказывается концентрацией моральных дилемм, происков дьявола и проблесков божественного. Один из фильмов Дюмона так и называется — «Фландрия». Злой гений места выступает здесь во всей красе, мешая отвращение с любованием.
Вероятно, новое румынское кино могло бы представить фильм под названием «Валахия», а новое греческое — отметиться «Элладой». Старые названия охотно послужили бы остраняющими платформами для горьких современных сюжетов. Собственно, греки так и поступают, снимая «Альпы» (режиссер Йоргос Лантимос) и «Академию Платона» (режиссер Филлипос Цитос), используя географию и историю как подручную метафору. Например, альпийские пики (Монблан — Монте-Роза) символизируют неотесанную иерархичность греческого общества. Даже не читая политико-экономических новостей, а только смотря фильмы, можно почувствовать, как в нем нарастает напряжение и зреет кризис. Греция сегодня для кинематографистов, вероятно, самая ненавистная родина из всех европейских (см. статью М. Кувшиновой), и именно она, что закономерно, производит самое живое и острое кино.
Другая Мекка нового кинематографа — Румыния — обрела точку отсчета для современных проблем в «золотом веке» социализма, уже ставшем мифологическим после казни Чаушеску. В фильмах Кристиана Мунджиу («4 месяца, 3 недели и 2 дня»), Кристи Пуйю («Смерть господина Лазареску», «Аврора»), Корнелиу Порумбою («12.08: к востоку от Бухареста», «Полицейский, прилагательное») возникает образ страны, где прошлое врастает в настоящее, архаика становится частью современности, а временное оборачивается вечным. Здесь осмыслен не только трагический опыт казарменного режима, но и фиктивность революций и реформ.
Именно в силу своей отрефлексированности (единственный пример на территории Восточной Европы) румынский феномен переводит вектор ненависти в менее радикальное, я бы даже сказал — в патриотическое русло. Страна, где снимается хорошее кино, вызывает как минимум интерес и уважение, и чем менее комплиментарно это кино, тем этих чувств больше. Еще одна иллюстрация старой истины: кто не умеет ненавидеть, тот не умеет и любить.
КомментарииВсего:27
Комментарии
- 29.06Минкульт предложит школам «100 лучших фильмов»
- 29.06Алан Мур впервые пробует себя в кино
- 29.06Томми Ли Джонс сыграет агента ФБР в фильме Люка Бессона
- 29.06В Карловых Варах покажут «Трудно быть богом»
- 28.06Сирил Туши снимет фильм о Джулиане Ассанже
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3452223
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343652
- 3. Норильск. Май 1270050
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897953
- 5. Закоротило 822576
- 6. Не может прожить без ирисок 784821
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 761853
- 8. Коблы и малолетки 742027
- 9. Затворник. Но пятипалый 473393
- 10. ЖП и крепостное право 408327
- 11. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 404534
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 371664
В остальном полностью согласен с автором.
А насчет американского кино, и там есть люди, по фильмам которых не скажешь, что очень-то они любят родину. Тот же Солондз со "Счастьем", и вот этот недавний фильм, где девушка с собакой путешествует по Америке
Спасибо.
Но вообще такое чувство, что ни у кого нет такой ненависти к собственной стране, как у современных русских людей..
И очень жаль, что ни у кого эту ненависть по разным причинам выплеснуть на экран не получается. Это могло бы стать свежим глотком для нашего кино.
ETV русские люди ненависть к стране наблюдают у себя дома за окном или даже в зеркале. Зачем и кому нужно такое кино.
это все очень глубокие вопросы..и они везде имеют место...в нашем мире..на нашей планете...а в остальном согласна с автором....просто глубже копать нужно было...было бы интереснее..)))))
Мне было бы интересно посмотреть фильмы, где британские режиссеры не любят свою страну, потому что думая об этом, мне приходят на ум такие фильмы как "Тайны и ложь" или "Восток есть восток", которые далеки от ненависти к своей стране.
даже если не спорить и не подвергать анализу само понятие "любовь к родине", именно у американцев получается невероятно последовательно и плодовито критиковать свою родину, испытывать на прочность как её устои, так и её повседневные явления.
вот уж заключение ёклмн
п.с.
в фильме транспотинг (на игле) имеется роскошный кусок про шотландию
о том как её ненавидит герой и т.п.
абсолютно роскошный монолог там
Это про 60-70-ые, или все-таки про современное польское кино? "Романтический патриотизм" в Польше уже давно - не мейнстрим. Кто видел, тот знает.
Во всем мире идет борьба между старым порядком и неолиберализмом. И здесь чаще государство и художник становятся партнерами (если не говорить о том, что второй есть ставленник первого). Одно из исключений составляет наша страна, где ввиду несоответствия дел власти демократическим постулатам, связка государство-художник превращается в химеру. Новая система финансирования привела к тому, что исчезла даже возможность критического-оппозиционного подхода к власти. В итоге получается так, что наш режиссер должен выискивать проблемы общества без упоминания одного из главных фигурантов – власти. То есть, государство ругать нельзя, - но тогда кто оказывается крайним? Простой человек. А данная схема совершенно исключена для творчества Европы, которое если иногда не бывает либеральным, то становится социальным но не в коем разе не провластным.
Статья Плахова требует отдельного текста, в котором должно подробно анализироваться то, как под одну гребенку приведены совершенно разные вещи из разных времен, с разным наполнением и контекстом. Делается это, видимо, для оправдания позиции наших «ненавистников родины», в частности, Звягинцева. Пафос его последней картины может считываться как ненавистный к простому человеку, прообразом которого выступила Елена и его семья. Плахов уверяет нас, что Звягинцев – звезда европейского кинематографа мог снять такой же сюжет в Англии, с местными актерами. Однако, позволю усомниться в возможности такого варианта, так как сюжет «Елены» просто не мог быть воплощен в Англии, ибо акценты там совсем другие. Успех за пределами России для отечественного режиссера возможен только в связи с картинами, сильно оторванными от наших социальных проблем и действительности («Возвращение», «Овсянки», «Как я провел…»).