После премьеры «Аттенберга» на фестивале в Гетеборге Афина Рейчел Цангари ответила на вопросы зрителей.

– Почему у вас в фильме всего четыре персонажа? Откуда такой минимализм? Это влияние античной трагедии?

– Античная трагедия повлияла на фильм. Ничего не поделаешь – я из Греции, много времени посвятила ее изучению. Я впервые снимала дома. Раньше, начиная со студенческих лет, делала что-то только в Америке. И это было серьезное решение – написать сценарий на родном языке и снять картину, действие которой может происходить только в Греции.

Знаете, в античных трагедиях много прагматизма. В них постоянный торг. В конечном итоге не важно, кто из героев умер, а кто выжил. Важно, кто из них достиг катарсиса. Внутренне очистился.

Мне хотелось, чтобы герои присутствовали в картине как бы сами по себе, чтобы экран не был перегружен натуралистическими бытовыми подробностями, второстепенными персонажами. Отношения персонажей – абсолютный приоритет, они на первом плане. «Аттенберг» – еще и очень личное посвящение моему отцу, и я не хотела, чтобы лишние детали отвлекали от главного.

Это важная тема для Греции, да и для всего остального мира. В нашем патриархальном обществе подобные диалоги дочери с отцом, которых у меня никогда не было; подобная близость – мечта, которая пока не осуществилась.

«Аттенберг» снимался в моем родном городе, где отец работал инженером. Там большая фабрика. В 1970-х, во времена моего детства, город был полон жизни, но сейчас он дает полное представление об общем экономическом и социальном упадке. В «Аттенберге» вы видите пустые пространства, что сближает его с вестернами. Вестерн ведь (как и опера, и голливудский мюзикл) – мутация античной трагедии, так что во всем этом есть некоторая логика.

– В фильме есть история отношений мужчины и женщины: главной героини и приезжего инженера. Но это не делает «Аттенберг» мелодрамой.

– Греция страшно мелодраматическая страна, и я обожаю мелодраму. Но я еще и страстный синефил. И я предпочитаю самостоятельно решать, где плакать, где смеяться, а не быть жертвой эмоциональной манипуляции. И, как режиссеру, мне хочется, чтобы у моей аудитории тоже был выбор. Придумывая конструкцию фильма, я была абсолютно уверена, что хочу сделать именно так: вначале он выглядит как научно-популярное кино, но не о животных, а о людях; потом героиня начинает исследовать свое тело и чувствует пробуждение желаний.

(Пауза)

Давайте, у вас же должны быть другие вопросы!

©  Haos Films

Кадр из фильма The Slow Business of Going

– Кто актеры?

– Главную героиню играет молодая французская актриса Ариана Лабед, ее подругу – Евангелина Ранду, очень известная в Греции танцовщица (я выбрала ее потому, что она очень естественно произносила реплики, и из-за ее пластики). Инженер – Йоргос Лантимос. Отец – Вангелис Мурикис, очень хороший киноактер.

– Ваши герои коммуницируют друг с другом через игру. Обговаривают условия, дурачатся, подражают животным...

– У меня был очень четкий сценарий, и мы от него не отступали. Я никогда не работаю по системе, которую называют «методом», мы не обсуждаем с актерами психологию героев. Они просто репетировали, повторяли реплики. Арина вообще не говорила по-гречески. Мы начали с того, что заучили весь ее текст, фонетически. И, повторяя его бесконечно долго, она смогла создать свой персонаж. Однажды Ариана – жизнерадостная, элегантная французская девушка, просто стала Мариной, своей героиней, совсем другим человеком. И еще мы смотрели документальные фильмы сэра Дэвида Аттенборо – про зверей, изучали их поведение. Актеры работали со своими инстинктами, импровизировали, апеллируя к своему внутреннему животному. Не грубый натурализм, нет. Мы искали способ показать, как две героини, подруги, создают свой собственный маленький подвид животного мира – у них собственный язык и способ коммуникации. Они носят эти старомодные вещи, они договорились: «Давай будем чудить!» Потому что есть удивительная свобода – позволить себе быть странным. И мы играли в пингвинов, фламинго и шимпанзе. А еще мы играли в «Монти Пайтон», в «Министерство глупых походок», которое я очень люблю. Кое-что мы копировали буквально.

У фильма будет премьера в Лондоне, в конце апреля. Мы пригласили туда и сэра Дэвида Аттенборо, и людей из «Монти Пайтона». Надеюсь, они придут.

– Как фильм приняли в Греции?

– Хорошо. Он вышел в прокат в начале декабря и до сих пор не сошел с экранов – что редкость для артхаусного кино, особенно для национального, потому что греки не смотрят греческие фильмы (кроме комедий).

Но для меня важен был даже не бокс-офис, а дискуссия, которая началась в связи с «Аттенбергом». Много говорят о семье, о необходимости более открытых отношений между родственниками. Девочки в Фейсбуке обсуждают своих отцов.

И еще – дискуссия о кремации. Газеты начали печатать огромные статьи в поддержку ее легализации: «Что за дикость, какой-то третий мир!» Люди должны получить право умирать так, как им хочется. Церковь категорически против, но к обсуждению снова подключился парламент. Возможно, что-то изменится.

– Расскажите о саундтреке.

– Мы использовали песни группы Suicide, Франсуазы Арди… Я хотела использовать музыку, которая была бы не слишком известной, слишком модной. Что-то между попом, роком и экспериментом. «Аттенберг» ведь немного мюзикл. В античной драме есть хор, который выходит и прерывает действие. Вот это мне очень нравится. Вообще, я бы хотела снять настоящий мюзикл.

– Можно ли сказать, что благодаря «Аттенбергу» и «Клыку» появилась «новая греческая волна»? Вы видите сходство между этими двумя фильмами?

– Так, о сходстве с «Клыком». Конечно, оно есть, потому что мы с Йоргосом работаем вместе уже семь лет. Я была продюсером его первого фильма, «Кинетта». Он был продюсером «Аттенберга» и сыграл там одну из четырех ролей. И мы оба пришли из театра. Но о сходстве наших картин мы не очень любим говорить – ни он, ни я.

Никакого течения нет. Мы работаем вместе, поэтому у нас появился свой собственный язык, непохожий на язык остального греческого кино. Мы основали компанию  для режиссеров, мы не зависим от продюсеров и сами продюсируем картины друг друга. Нам пришлось сделать это потому, что в Греции нет людей, которых называют «креативными продюсерами», – тех, кто понимает и хочет разбираться в чужих идеях. У нас так: сидит человек при фонде, распределяет деньги, и на этом все. Работая над фильмом, ты должен чувствовать себя защищенным; знать, что есть кто-то, кто позаботится о твоих делах. Тот, кто любит твой замысел и способен предостеречь тебя от ошибок. Конечно, я мечтаю, что в один прекрасный день я найду себе настоящего продюсера. Сейчас мы заканчиваем работу над новой картиной Йоргоса, производство которой началось после премьеры «Аттенберга». А когда закончим его фильм, начнем снимать мой следующий. Мы как семья. И сейчас мы начали понемногу помогать другим молодым кинематографистам.

Сейчас в Греции нет денег на кино. В прошлом году, когда мы начали снимать «Аттенберга», случился финансовый коллапс, вся жизнь замерла. Не на что было закончить съемки, приходилось выкручиваться. Ни государство, ни частный капитал не вложили в «Клык» ни цента. Но мы как-то обошлись подручными средствами.

– Вы удивились, когда узнали, что «Клык» получил номинацию на «Оскар»?

– Конечно, я удивилась! Решила, что это какая-то ошибка. Такие фильмы обычно не номинируют. И в мыслях не было, что он может продвинуться так далеко. Но Йоргос – режиссер с уникальным видением, люди не могут не оценить его, особенно американцы. Посмотрим, чем все закончится. ​