Павел ЛУНГИН, кинорежиссер

Этот зал, холод, черная эта фигня (показывает на занавес, которым огорожен «Киноклуб на Винзаводе». — OS), псевдокинозал — это и есть состояние нашего кино. Мы все с вами — живая метафора гибнущей цивилизации. Я приветствую людей, которые мужественно сидят в зале.

Кроме шуток — не бывает дня, чтобы я не думал о том, почему не ходят в кино. Мне кажется, это скорее является метафорой нашего общества. Тут надо скорее говорить о том, что отсутствие интереса к кино является, может быть, показателем глубокого внутреннего заболевания нашего общества. Потому что весь мир в кино ходит. По крайней мере, люди хотят или развлекаться, или как-то искать подтверждение своим ощущениям от жизни. Кино является неким медиатором жизни, неким лекарством от жизни. Мы имеем какой-то удивительный феномен — люди в кино не ходят. Они не ходят никуда. Не на развлекательные русские фильмы, ни на фильмы вроде «Чужой», в котором есть шикарные сцены насилия. Фильм определенного жанра — нет. «Бубен, барабан» — нет. Я не знаю, чего тут говорить. Я в некотором недоумении.

Мне кажется, что основная масса наших фильмов очень низкого качества. Ужасный уровень актерской игры, ужасный уровень режиссуры. Это что-то новое. Из-за отсутствия обратной связи людей вообще не волнует качество того, что они делают. Многие актеры даже не смотрят фильмы, в которых они снимаются. Я помню премьеры, на которые они приходили с семьями. А сейчас звонишь актеру, на премьеру зовешь, у него, как правило, нет времени: «Ну ладно, потом увидим, когда-нибудь».

В этой атмосфере кино делать очень сложно. Слава и известность в нашем мире приходят скорее из гламурных журналов, а не из каких-то реальных успехов. Для меня самый большой ужас — сделать фильм скучный и ненужный. У каждого человека есть своя идея фикс. Я хочу быть нужным. Хочу, чтобы фильм посмотрели. Пытаясь как-то разрешить эту проблему, я вишу сейчас в пустоте. Я слышу цифры, что люди собирают по пять-шесть тысяч долларов, и сто пятьдесят уже считаются какой-то суммой… «Царь», конечно, был увиден. Наш результат — меньше шести миллионов…

Один из путей развития нашего кино — пробовать объединяться с европейским. Румынский артхаус, немецкий артахус, французский артхаус, он описывает некий мир, европейское восприятие жизни с национальной окраской. Но тем не менее — он включен в какую-то систему.

Наше кино окуклилось, замкнулось в своих ощущениях. Действительно, наше артхаусное движение находится в тупике. Сэм Клебанов заметил, что абсолютно нет ни юмора, ни иронии, ни самоиронии, ни пародийного элемента. Это черный ход в мучительство и социальную жестокость и несправедливость. Они должны работать с французами, с немцами, с итальянцами, с англичанами и видеть, что мир не кончается. Что мир на самом деле шире и больше, чем видится отсюда. Мне кажется, что это очень важно. Может быть, тот зритель, которого артхаус не найдет в России, он сумеет найти в Европе, пусть это будет и небольшой зритель. Но я помню, что, когда я с «Такси-блюзом» был во Франции, там на экранах шло штук пятнадцать русских фильмов, самых разных. Сейчас ничего нет. Может быть, это еще говорит о том, что сама Россия перестала вызывать тот огромный интерес, какой был. Кино Советского Союза было на Западе более ожидаемым, его понимали лучше, чем кино освободившейся демократической России. Удивительная история.

Что касается фильмов жанровых, они, мне кажется, просто очень плохие. Пока. Они не имеют оснований для того, чтобы люди шли и смотрели. Они плохо сыграны, плохо придуманы. Ужасное отсутствие изобретательности сценаристов. Очень мало оригинальных идей — они все где-то украдены. Такое чувство, что ты видел это уже раз пятьдесят. Пока у нашего кино нет оснований, чтобы быть увиденным.

Я еще хотел сказать два слова о критике. У Лескова было такое понятие — «либеральная жандармерия». Я понимаю, если ты пишешь смеясь — наверное, написать легче. Все-таки есть такое чувство, что критика гонит артхаус еще дальше в темноту. Я должен сказать, что Андрей Плахов, тут сидящий, — один из немногих критиков, который не позволяет себе убивать, уничтожать, топтать, за что ему большое спасибо.

Плахов: Пожалуйста.

Извините, тут так холодно. Я какого-то нагнал ужаса. На самом деле в кино идут инвестиции, потом будет солнце, тепло, и мы все поедем на «Кинотавр». (Смех в зале.) Но мне кажется, что поломалось какое-то святое отношение к кино. Это какие-то непоправимые вещи. Актеры, которых ты хочешь снимать, им абсолютно все равно — играют они в чем-то коммерческом, бессмысленном или в фильме, который занимается искусством, пробует сказать что-то новое. Появилось отношение к фильмам как к отхожему промыслу. Мне бы хотелось это изменить. Это ужасно и печально.

Александр РОДНЯНСКИЙ, продюсер

Я попробую предложить другой угол зрения и ряд разрозненных комментариев.

Кинематограф, конечно же, сегодня потерял свой сакральный статус. Мы тут неожиданно столкнулись с ностальгией по той роли, которую играл кинематограф во времена, когда не было разницы между тем, что сегодня с ненавистью называют артхаусом, и кинематографом зрительским. Эти времена давно закончились. Как у Тынянова: «Кончилось время людей с прыгающей походкой». Причем это не касается России. Кинематограф стал частью того, что в деловых изданиях называется «потребительский рынок». Вне зависимости от того, идет ли речь о кинематографе авторском или массовом. Он весь делается как нечто адресованное зрителям — просто зрители разнятся. Все происходит на фоне огромного количества изменений, произошедших в технологиях. В изменившихся условиях главная борьба происходит за сферу досуга человека. В рамках этого досуга кто-то пытается встретить ожидания продвинутой и чрезвычайно образованной аудитории, политически активной, социально озабоченной. Кто-то пытается ответить на запрос массовой — жаждущей, как это было и тысячи лет тому назад, не более чем хлеба и зрелищ.

Собственно, зрелищами их и кормят. Современные технологии сломали границы. Исчезло понятие географических территорий. Мы, я уверен, доживаем последние годы в ситуации, когда права на фильмы продаются и покупаются на территории. Единственно возможный путь — борьба будет происходить за языковые зоны. За русскоязычный мир, франкофонный мир и так далее. Вопрос — интеграция российского кино в эти международные контексты на фоне огромной, дикой конкуренции, рожденной совершенно другими временами, деньгами и тем фактом, что на арене появилось огромное количество новых стран. В 1960—1970-е, о которых мы вспоминаем с тоской, существовал кинематограф Америки, Франции, Германии и советский — всего нескольких стран. Сейчас мы все чаще говорим о Южной Америке, Индии — о чем угодно. В каждой стране делается большое количество фильмов. В 1970-е годы в кинотеатре раз в неделю выходил один фильм, и он мог держаться несколько месяцев. Сейчас выходит десять — двенадцать фильмов, и борьба происходит — это знаменитое русское словосочетание — за «бокс-офис первого уикенда»! Вот, собственно, и все — судьба отечественного кинематографа, как и любого другого.

Массовый кинематограф в России плох, и понятно, почему он плох. Он не является индустрией, он не встроен в систему постоянного оборота денег. Мы долгие годы не работали. У нас и не было большой традиции зрительского кино, фактически она началась с оттепели, а потом была прервана. Двадцать лет нашего кино не существовало. За это время американское кино завоевало весь мир, подготовило огромную инфраструктуру рекрутирования кадров. Для подготовки кадров нужна беспрерывная качественная работа.

Огромная индустрия за это время подняла планку входа.

Кинематограф вернул свою аттракционную природу. Для того чтобы сегодня сделать качественную картину в любой точке мира, чтобы она могла конкурировать в аттракционном сегменте, нужно потратить 35—40 млн долларов. Единственный рынок, который эти деньги самостоятельно возвращает, — американский. Все это побудило европейские страны попытаться объединиться и создать единый европейский рынок. Этого не случилось — больших европейских блокбастеров не получилось, а европейская бюрократия съела эту естественную инициативу. Вся европейская копродукция, а я много раз в ней участвовал и участвую — не более как бюрократическая система распределения денег, распиливание их в узком кругу профессионализированной элиты. Правда, из этого подчас получаются замечательные картины. Сама по себе идея, может быть, чего-то и стоит, но точно не в сегменте массового кино, ради которого она и появилась, чтобы противопоставить что-то американскому аттракционному кино.

В этом мы проигрываем, кроме нескольких фильмов, на которые публика сходила. Все остальное — обречено. У нас действительно нет кадров, все мало-мальски талантливые люди (например, в области спецэффектов) уезжают в Лос-Анджелес. Какой смысл делать здесь раз в три года одну картину, когда можно постоянно работать там? Таких режиссеров, как Тимур Бекмамбетов, конечно, мало, но это показательный пример — он рекрутирован.

Для того чтобы в эту систему встраиваться, нужно делать англоязычное кино где-то в другой части мира. Мне кажется решением на данном этапе — дешевые жанры, локальные, которые американцы пока вроде сами без нас не сделают. Комедии разных направлений — их пытаются делать все — чудовищного качества. Успешны только те, которые основаны на популярных телевизионных форматах. На последнем кинорынке показали их штук пятьдесят — они выйдут, и вообще все посыплется.

Российский кинематограф как индустрия (мы не берем отдельные фильмы), конечно, неконкурентоспособен. Серьезные игроки должны как-то встраиваться в международную индустрию и обеспечить российским фильмам другие рынки. Все, что мы зарабатываем здесь, на этом все и кончается, в то время как американский фильм, даже если он провалился дома, может ездить по миру, многократно зарабатывая, равно как и европейские.

Что касается авторского кино, то здесь мы касаемся чего-то трагического, вроде бы случившегося и с аудиторией. Я не любитель перекладывать ответственность на аудиторию, но, занимаясь в том числе и телевидением, я вижу, что аудитория категорически изменилась.

Абсолютно поддерживаю: победило сознание, образование и ценности пятиклассника. Причем проблема даже не в том, что пятиклассники заполняют залы, а в том, что это стало прилично. Давным-давно стало прилично объявлять право на существование вот такого рода ценностей и критериев. В прежние времена было стыдно признаться, что ты чего-то не видишь, не знаешь. Люди, которые объединялись вокруг кинематографа большого автора, вокруг кино, с естественными для такого кино контекстами, больше не чувствуют себя уважаемой группой. Появилась альтернативная сфера обитания — интернет.

Я считаю, что социальные сети — огромный конкурент для авторского кино. Там люди обмениваются соображениями и контентом — и это очень важно. Потому что кинематограф независимый — это кинематограф коммуникации. Он должен быть обсужден, должен быть интерпретирован. Он существует не просто для того, чтобы вместе погрызть попкорн в зале и разделить эмоциональные впечатления.

Мне кажется, что с нашей аудиторией это произошло больше, чем с другой. Но, скажу честно, я неплохо знаю ситуацию в Германии и могу сказать, что такой разговор, как у нас, возможен и там. Во Франции все же кинематограф — предмет школьного образования. И каждый двоечник знает, что кино, так же как и литература, — сфера деятельности индивидуальных художников и надо к нему относиться с пониманием. Поэтому есть аудитория авторского кинематографа.

У нас ее нет, она уходит куда-то. Я считаю, что нужно вводить кинообразование. Это важно не только для выживания российского кино, но и для выживания российского общества. Иначе — банановая республика.

Ссылки

• Даниил Дондурей о российском кино и его реформе, 19.03.2010