Б., несостоявшийся администратор



У меня истории никакой с «Дау» толком и не было: подруга сказала, что на некий проект, ей неизвестный, нужны люди. И нужны быстро. Уже из Харькова позвонила девушка, которая говорила, что надо разруливать ситуации, выколачивать объекты и т.п. Опыт? Нет, опыт им не важен. Предложили 25 тыс. руб. с будущим увеличением. Меня тогда всё крупно достало в Москве, я взяла время на раздумья, кинула клич в ЖЖ. Мне дали пару ссылок. Я поняла, что это ад, вошла в разум. Потом прочла всяких людей, которые туда ездили, разговаривали с Ильей и уезжали. Там клиника. Потом разговаривала с одним режиссером, который снимает фильм про Леню Федорова и ездил с ним в Харьков, где Леня снимался в микроэпизоде, — его двое суток гримировали.


Оксана Вертинская, режиссер

Меня позвали в апреле 2009-го. Мы с ними говорили-говорили, я объясняла, что я хочу делать, что я могу делать и что я не буду делать. Что мне интересен какой-то профессиональный опыт в кино. Это, конечно, проект века, и мне хотелось просто понаблюдать, что делает сам Хржановский, потому что только на площадке видно, что и как происходит. Что-то у нас не срослось тогда. Уже в июле мне звонит опять Наташа и говорит: «Срочно, прямо сегодня покупай билет в Харьков и приезжай». Я приехала.

Звали меня туда непонятно кем. Я режиссер по образованию, у меня есть опыт работы в кино в качестве второго режиссера, ассистента по актерам. В Москве я могу найти гораздо более оплачиваемую работу, так что ради денег — нет смысла. Только ради опыта — опыт только в режиссерской группе мне интересен. В итоге мне звонит продюсер: «А что вы умеете?» — «Я, например, борщ умею варить». Как бы такой вопрос... Я много чего умею по жизни. Потом приезжаю, мне говорят: «Ну ладно, посмотрим». Начинается хаос, меня начинают куда-то селить. Я же понимаю, что такое кино, это очень сложная оргструктура, производство, каждый за что-то отвечает. Я не беру творческую часть — это вообще отдельная история.

Мы приходим на площадку, смотрим, что происходит, мне ведь любопытно, я везде лезу.

Была репетиция сцены бала в ДК, где Ландау знакомится со своей будущей женой. Все очень интересно было придумано с художественной точки зрения, очень интересные маски они придумали. Сделали безумный кастинг: какие-то атипичные персонажи, люди с явными отклонениями психическими или физиологическими, то есть они все очень яркие, запоминающиеся, бросающиеся в глаза. Они людей искали по всему Харькову, по всей Украине.

Их было человек двести, очень много. И каждому герою придумывались маска и костюм — например, чемодан старый на голове. Я не представляю, как это все в кино будет, но наблюдать за этим было очень увлекательно. Как режиссер, я не очень понимаю такой киноязык.

Это всё два дня репетировалось, мне просто хотелось посмотреть. Там был оператор-постановщик знаменитый, большая немецкая операторская группа, а все остальные вообще не имеют отношения к кино. Я так понимаю, это был принцип, потому что у людей, работающих в кино, есть профессиональные представления, клише. А здесь просто люди со всего мира, такие трип-пипл. У них есть какой-то культурный минимум, они способны освоить простые обязанности, но вообще не представляют, как снимается кино. Людям с кинообразованием там делать действительно нечего. Первое, что я спросила: где сценарий? На меня так посмотрели, дали мне альбом с фотографиями. «Это не сценарий», — говорю им. Дали мне что-то вроде подробного синопсиса, даже не поэпизодник, без разбивки на сцены, несколько страниц. Я поняла, что режиссерского сценария просто нет, в том виде, в каком он должен быть. Наверно, это его позиция, все остальные не в курсе, им просто говорят: «Сегодня снимаем это, завтра снимаем то-то, через месяц что-то еще». Я говорю: «Где точка съемки?» — «Зачем тебе?» — «Чтобы актеры на камеру не наступили, мне нужно знать, куда и откуда снимают». — «Ты же не оператор, зачем тебе знать?»

Второй режиссер — Леша, из петербургского театра. Хороший театр, и Леша хороший режиссер. Но мы с ним друг друга не поняли. Сколько актеров, какая сцена... Даже язык, который в кино принят, они не знают: что такое «режиссерский сценарий», «локейшн»... Меня не понимали, и объяснить, что я имею в виду, было невозможно. Я успокоила себя: нужно воспринимать это как его искусство, его проект, он придумал такую форму. Как режиссер, я отношусь к этому с уважением, потому что понимаю, как иногда сложно добиться того, чего ты хочешь. Приходится придумывать систему, которая непонятна другим, но режиссер всегда понимает, что он делает. Он в принципе делает то, что хочет, так, как хочет, он нашел деньги — это достойно уважения. Потому что все сейчас горазды кричать, что им никто не дает снимать. Никто никогда не придет и не даст снимать, надо самим брать и делать.

Понятно, зачем он зовет на площадку непрофессионалов — это позволяет просто отдавать команды. Идеально, если у режиссера есть группа единомышленников, которые его понимают по-человечески. Ты объясняешь художнику-постановщику, а он тебя понимает на уровне мировоззрения, на уровне каких-то общих волн. У Бергмана была такая группа. Если этого нет, тогда можно тупо отдавать приказы: вот эта стенка красная, вот эта — зеленая, маска вот такая. И тебе важно тогда, чтобы тебя не доставали вопросами: а почему, а вот объясни. Проще нанимать людей, которые тебе не задают вопросы.

Что получится из этого фильма, не знаю, мне сложно судить, я не видела ни минуты отснятого материала. Не знаю, задумывался ли этот проект таким, но он идет четыре года, там побывало пол-Москвы, Харьков весь там проработал. С точки зрения социально-культурного явления — это очень интересно, потому что я не могу ни с чем это сравнить из истории кино.

©  wikimedia.org

Съемки фильма «Дау» в Харькове

Денис Тропашко, художник

Человек, с которым я работал, позвонил и спросил, не хочу ли я приехать. Я не знал ничего о проекте. Приехал, пришел в офис, там были какие-то работающие люди, они что-то рассказывали, я был в восторге. Что происходило, не очень понятно, но было много интересных вещей, которые сразу заинтриговали. Захотелось узнать, что это такое, поучаствовать. Чувствовался безумный размах этого фильма, и это, честно говоря, подкупило. Люди говорили, что все не так просто, спрашивали, как это я так взял и приехал, ничего не зная про фильм, и действительно ли я ничего не знаю. Должен был быть какой-то подвох, но я особого значения этому не придавал — приехал и приехал.

Я занимался декорациями. Вообще я художник.

Не сказал бы, что все, кто там работает, получают от этого удовольствие. Удовольствие — такое интересное слово... Более того, я не помню никого, кто получал бы удовольствие.

Там работают некоторые люди только потому, что можно распилить деньги. Есть несколько человек, поближе к Хржановскому — они ловят рыбку в мутной воде. То, что этот фильм длится так долго, на мой взгляд, прямое следствие того, что на нем несколько человек цинично зарабатывают деньги какими-то совершенно нестандартными способами. Не так, как это обычно происходит. Всем понятно, что деньги делятся на всех почти картинах, но там у них своя тема, уникальная.

Чтобы это все оправдывалось, создается имитация безумной бурной деятельности. И эта имитация в пламенных сердцах людей, желающих прикоснуться к вечному, прекрасному вызывает энтузиазм. Желание работать, отдавать себя, не получать ничего, чем цинично и пользуются. А может быть, и не цинично, а где-то даже наивно, потому что фильм так всех затянул и люди уже не помнят, где начало, а где конец, кто есть кто, что есть что. Я имею в виду всех, включая постановщиков, директоров картины, всех участников — от режиссера до продавщицы обедов на площадке. Все давно забыли, зачем это, какой день, час, год, просто что-то делают. Когда-то у каждого была сверхзадача, но все перепуталось совершенно, катится куда-то, и остановить невозможно.

Пишут, что на это потрачено $10 млн, но, по-моему, намного больше.

Там просто огромная неразбериха, которая сама собой управляет, огромное количество людей. Люди живут иллюзией вместо того, чтобы признаться себе, что ситуация вышла из-под контроля. Это требует ответственности, гораздо проще продолжать жить в этом ритме, искать виноватых, кого-то приглашать, кого-то увольнять...

Лично я считаю, что это происходит потому, что на самом деле там занимаются другим каким-то делом, и кино — это просто повод потратить или заработать деньги, перевести их с одного счета на другой. Мне сложно сказать, почему так происходит, одним идиотизмом это сложно оправдать, там есть что-то большее. Но внутри создается ощущение всеобщей истерии, из нее никто не может выбраться. Как вирус, как болезнь, пустившая метастазы, которые все равно не дадут выздороветь. И прекратить уже невозможно. Эта болезнь не касается одного человека или десяти человек, она тотальна.

Конечно, это интересная работа по причине большого количества интересных и талантливых людей. Это не может быть пустым предприятием, это что-то в себе несет. Заряд коллективный — сил, интеллекта — безусловно присутствует. Очень много талантливых людей, даже не десятки и не сотни, поучаствовали в этом фильме, причем с энтузиазмом. Парадокс.

Мне кажется, сам Хржановский похож на Сталина в конце жизни, когда это был совершенно параноидальный человек. Сам фильм действует как радиация. Возможно, Хржановский изменился помимо своего желания — просто так долго в этой эпохе варился… Проект захватил его, произошли необратимые изменения.

Мне показалось, на съемочной площадке никто не видел сценария. Возможно, его не дописали просто. Мне отказались дать сценарий, а когда я спросил об этом при режиссере, он попытался меня уволить. Как физического объекта, как продукта, законченного, напечатанного, его не существует ни для кого, включая помощников режиссера, вторых режиссеров. То есть он живет где-то в недрах сознания самого Хржановского.

Сама декорация, которой я занимался, была в высоту метров шестнадцать и в длину метров сто. Гигантская вещь. Я видел декорацию «Волкодава» на «Мосфильме» — она кажется большой, если не видеть декораций «Дау». Еще там был самолет — в свое время самый большой самолет мира, не помню, как называется. От земли до крыла — около шести метров высоты, обычные маленькие самолеты могли просто у него под крылом проехать. Прилетал сам Хржановский на реактивных маленьких самолетиках и какие-то его спонсоры. Самолет этот был из фанеры, огромная железная конструкция, расшитая фанерой.

Много интересного происходило — одних костюмов было сшито сколько! Много было людей, занимающихся околокультурными вещами. Они искали литературу, песни того времени. Малоприметные для обывателя, но важные для понимания эпохи предметы — например, какие брошки тогда носили.

Мне заплатили деньги довольно неплохие — в принципе, достаточный повод, чтобы работать. У меня была личная причина уехать. На проекте меня ничего не разочаровало. Там, как и всегда в жизни, что-то устраивает, что-то нет. Это был вопрос времени — раньше или позже. Вообще же сумбур этого фильма касался меня мало. В какой-то момент накопилось, сложилась такая ситуация, когда я собрался и уехал, потому что там случилась какая-то истерическая накладка с декорацией самолета. Человек, который меня пригласил из Минска, не поделил какие-то большие деньги со съемочной группой, конкретно с Хржановским, из-за этого самолета. Кто-то должен был кому-то заплатить и не хотел этого делать — в общем, паршивые отношения, совсем не хотелось участвовать. Это было подходящее время, чтобы все прекратить и уехать.

Настя Гуделова, режиссер

Я работала там два года назад — какое-то время в Москве, потом мы поехали в Харьков в командировку. Был подготовительный период, мы отбирали натуру, готовили костюмы с художником. Потом продолжили работать в Москве, начались съемки в Питере, на которые я не поехала, мы продолжали в Москве делать дела. В Питере снимали проход Ландау по площади, очень длинный, на панораме.

У меня была смешанная работа, не как обычно у второго режиссера, сумбурная, я больше занималась актерами, кастингами. В Харьков нам присылали пачками диски, мы отсматривали их с Ильей. Он человек очень интересный в плане работы, трудоголик, спит мало. И что хорошо — он все делает очень подробно. К примеру, нужно было выбрать люк, на который наступают, ему прислали на выбор около ста пятидесяти люков, какие есть. Потом костюмы. В каждом городе — Москва, Питер, Харьков — у нас был свой художник.

В Харькове было отлично. Единственное что — я город один раз за это время видела, на просмотре натуры; мы прошлись по городу, дошли до зоопарка. Остальное время была в офисе, примерно полтора месяца. Но это была подготовка, а не съемки. Обычная подготовка, просто очень подробная.

С актерами работают режиссеры профессиональные, взрослые. Они даже на кастингах сидят — не просто какой-то человек, а профессиональный режиссер, из театра Васильева, из других театров, который за полчаса уводит актера от его уровня до такого бешеного, что видно всё. Потом монтируют пятиминутные ролики, которые Илья рассматривает и выбирает.

Илья считает, что школа портит: очень мало искренних людей. Поэтому он смотрел непрофессионалов. Даже массовку всю выбирал по лицам. Бесконечное количество народу мы посмотрели. Ему важно было не только подходящий костюм, грим, но и подходящее лицо того времени, потому что совершенно другое все было — другие глаза, черты. Важна каждая деталь.

Илья подбирает себе в команду людей необычных, с кучей образований, интересных.

Что касается самого Ильи, с одной стороны, он сложный человек, с другой — ужасно простой. Он сам по себе обаятельный. От него заряжаешься, хочется работать, не спать, что-то делать.

У Ильи ты должен сам понять, проникнуться процессом. Никто тебе ничего не расскажет, не покажет. Если сам человек не смог понять — всё, ему человек не нравится.

Я не жалею, что ушла. Я же развиваюсь, столько всего сделала после этого. Я жалела бы, если бы остановилась и завязла в чем-то. Для меня важно мое личное развитие, хотя это, может быть, и эгоистично. С Ильей я бы продолжала работать и сейчас, меня он полностью устраивает как режиссер. Если он мне предложит, я буду с ним еще работать с удовольствием.

Когда я там работала, собирались премьеру делать в 2010 году, на Каннском фестивале. Сейчас я мало с кем общаюсь из съемочной группы.

Филипп Бобер, копродюсер (Parisienne de Production) и агент по международным продажам «Дау»

«Дау» – это проект, форма которого изменилась за время творческого процесса, проект, исключительный в смысле своего устройства. Уникален он еще и тем, что это смесь студийных съемок – со всей их дотошностью – и в то же время спонтанной игры актеров. Эти две довольно непредсказуемых стороны – с одной стороны, работа в студии, с другой, подготовка и работа над состоянием актеров – иногда очень сложно спланировать. Мы очень довольны результатом и тем, что мы видим на настоящий момент, – материал фильма так же исключителен, как и сам способ производства «Дау».

Материал должен был завершать рассказ исполнителя одной из ролей Михаила Фихтенгольца, который до сих пор регулярно ездит на съемки в Харьков. Однако по просьбе Ильи Хржановского комментарий был удален.

Продюсер картины Артем Васильев от официального комментария отказался, опровергнув между тем утверждение, что проект закрыт для журналистов: «У нас в «Сеансе» была большая статья, почитайте. И в «Русском Newsweek» тоже. Мы просто очень избирательно работаем с прессой».