«Мое прекрасное наваждение» Бернардо Бертолуччи

АССА НОВИКОВА о гедонизме и анахронизме Бертолуччи – в день его рождения

Имена:  Бернардо Бертолуччи

2010 год. Бертолуччи семьдесят. У Бергмана уже была написана «Латерна магика», у Феллини — «Делать фильм». Двое итальянских журналистов, Фабио Франчоне и Пьеро Спила, собирают все тексты Бертолуччи в один том. Воспоминания, письма, интервью — всего понемногу. Этакий юбилейный дайджест.

Бертолуччи, сам того не подозревая, писал свою книгу день за днем, долгие годы. Это не подробный путеводитель по творчеству режиссера, а, скорее, карта местности, на которую нанесены ключевые точки маршрута. «Мое прекрасное наваждение» состоит из четырех частей: «О моих фильмах, о моем кино», «Учителя и попутчики», «Если бы я был кинокритиком» и «Беседы». Все это заметки разных лет, которые печатались в итальянской периодике. Бертолуччи начинал как поэт, и короткое поэтическое дыхание хорошо заметно в его газетных статьях. Удачно подобранное слово здесь важнее, чем широта обзора. От текста к тексту режиссер настойчиво повторяет: «Кино — воплощенная поэзия, огонь, вода и воздух». Рассказывает о детстве, дружбе с Пазолини, предсказуемо расписывается в пристрастиях: Годар, Ренуар, Брессон. Посмеивается над юношескими заблуждениями: после съемок «Костлявой кумы» отказывался говорить с журналистами на итальянском. Ведь язык кинематографа — французский! И рядом: «Я бы дал себя убить за кадр Годара». Как отличник киношколы, поминает мимоходом Бьетта и Штрауба, Кубрика, Росселини, Офюльса.

Бертолуччи — художник по праву рождения. Сын поэта, он с самого детства мечтал пойти по стопам отца, «вроде того как сын крестьянина хочет стать крестьянином, сын столяра — столяром». Кино со временем вытеснило поэзию, и последняя поэтическая строка обернулась первым кадром фильма. Но кино так и осталось для Бертолуччи запечатленным словом. Вот пятнадцатилетний Бертолуччи снимает свой первый маленький фильм — «Канатная дорога». Летние каникулы, деревенский дом дедушки, в качестве актеров выступают его девятилетний брат и двоюродные сестренки. А через несколько месяцев снимает следующий — «Смерть свиньи». «Фильмов не существует — есть только один большой фильм». И сюжет «Смерти» позже постоянно настигает Бертолуччи — и в «ХХ веке», и в «Трагедии смешного человека». Он снимает крестьян как равных, он и сам с ними одной крови. «Все крестьяне — поэты, а буржуа — прозаики», — говорит Бертолуччи, раз и навсегда открещиваясь от родного сословия. Но через пару десятков страниц спохватывается: «Я — буржуа».

Странным образом тексты эти ничего не добавляют к нашим знаниям о творчестве режиссера. Буддизм, фрейдизм, левачество, прустовская тоска по детству — весь джентльменский набор увлечений ХХ века. И то, что с такой легкостью впитывает в себя кинематограф Бертолуччи, на письме пробуксовывает, костыли слов не спасают. Или это шарманка, разъятая на шестеренки, перестает играть? Но кто не ведал удовольствия от фильмов Бертолуччи, тому мало помогут оправдания автора («удовольствие — это не стыдно») и ссылки на Барта.

Кинематограф Бертолуччи действительно так полон радостью жизни, что все слова становятся вычитанием значения. Ключевое признание: «Наслаждение — одна из конечных целей моего кино». Стоит ли ради этого читать триста страниц? Автокомментарий самого Бертолуччи становится тавтологией. Это плохая новость. А вот хорошая: толковая книжка о Бертолуччи все еще не написана. Да и будет ли? Бертолуччи, подобно своему товарищу Филиппу Гаррелю, остается где-то там, на парижских баррикадах. Не сумевший лично участвовать в студенческих волнениях 1968 года, он инсценирует их в «Мечтателях». Портреты Мао на стенах, косячок на двоих, граната в окно. Пыльный словарь бывших в употреблении понятий. И сам Бертолуччи перебирает их, как безделушки в сувенирной лавке, не путешественник, но турист. Иное дело — современные бездельники, которым уже не нужна машина времени. Их ждет новая грамматика. Париж — это сейчас. Нет нужды изучать пресловутую науку бунта по букварям. Бросай книги, выходи на улицы.

Бернардо Бертолуччи. Мое прекрасное наваждение. — М.: Колибри, 2012