Никита Михалков: «Я слабый человек, просто Бог помог мне»

Режиссер — о своем новом фильме, жизненных принципах, Павле Бардине и Валерии Гай Германике

Имена:  Алексей Попогребский · Валерия Гай Германика · Виктор Матизен · Владимир Легойда · Никита Михалков · Павел Бардин

В субботу 17 апреля в Государственном Кремлевском дворце пройдет премьера фильма Никиты Михалкова «Утомленные солнцем — 2: Предстояние». Накануне премьеры с режиссером встретилась КСЕНИЯ ПРИЛЕПСКАЯ.


— Правда, что вы снимались без дублера? Там есть сцены — побег, прыжки в воду и т.д. Я была уверена, что там дублер, а сейчас прочитала, что нет.

— Для кого-то это может и странно, для меня — естественно. Предпочитаю то, что могу, делать сам. Всегда можно лихо смонтировать, но когда человек слишком профессионально все делает, это выдает дублера. Достоверность есть, когда понятно, что есть усилие. Я много занимался. К этой картине особенно готовился.

— А каким спортом вы занимаетесь?

— Занимаюсь многими видами. Играю в футбол, в теннис — четыре раза в неделю. Занимаюсь фитнесом, занимаюсь пилатесом, занимаюсь плаванием. Я чередую все это, три часа в день трачу на спорт.

— А как вы в смысле питания, распорядка дня?

— У меня достаточно спонтанный образ жизни. Я стараюсь, если получается, не есть на ночь, но не всегда выходит. Очень ограничиваю себя в питейных удовольствиях. Стараюсь ограничивать себя в общении, иначе концентрация теряется. Можно, конечно, расслабиться, но я предпочитаю поехать с друзьями на охоту, чем ходить по клубам.

— А животных убивать — это ничего?

— Ничего. Смотря как ты к этому относишься. Сэлинджер говорил, что сентиментальность — это когда человек уделяет животному больше внимания, чем ему уделял Господь Бог.

— То есть мясо вы тоже едите?

— Да.

— Количество стресса в Москве, загрязненные воздух и вода, люди нервные — все это гнетет и давит. Как вам тут?

— Вы знаете, я в Москве не живу — даже ни разу не ночевал за последние двадцать пять лет. Живу за городом. Первую половину дня занимаюсь спортом. А потом, знаете, некоторое охранное ощущение идет из того, что ты пытаешься сократить бессмысленное общение — вот это стояние со стаканом и с вопросом «How are you?» — «I’m fine». Мне это просто неинтересно. Это бывает необходимо, но я не рвусь. Причем у меня нет усталости, просто я ничего от этого не получаю. Могу наблюдать за этой клоунадой, но мне не смешно, раздражает.

— Кто и что вам интересно тогда?

— Мне интересно то, что наполнено энергией — творческой, созидательной, креативной или, скажем, энергией, связанной с общим делом: та же самая охота, футбол. Интересно то, в чем есть определенное единение, когда люди могут не разговаривать и все понимать. Я люблю двигаться. Меня ужасно опустошают бессмысленные разговоры. Понимаете, о чем я говорю? Вот, например, программы «Первого», второго каналов, когда они молотят под Голливуд, лос-анджелесское телевидение 1960-х годов — даже по цветам. Когда все время фигурируют одни и те же люди, критерии совершенно смещены. «Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Такое мышиное царство… Оно, в общем, имеет право на существование, но это не повод воспринимать его всерьез...

— А Елену Ямпольскую (зам. главного редактора газеты «Известия», стоящая на клерикально-государственнических позициях. — OS) вы читаете? Как вы к ней относитесь?

— Я очень хорошо к ней отношусь. Считаю ее очень серьезным... И не потому, что она хорошо писала про наше кино. Она — определенный человек, со своей позицией. Она бывает резкая очень, иногда эта резкость не оправдана. Я испытываю к ней чувство уважения, потому что она не зависит от цеховых интересов, клановых, дружеских и т.д. Она пишет то, что она чувствует. Я думаю, что у нее есть такой хороший стержень и бесстрашие. А почему вы меня о ней спросили?

— Это вопрос от редактора. Вы говорите, что вам интересны те люди, у которых есть идеи, энергия, активность. Можно какие-то конкретные примеры?

— Это люди, с которыми я общаюсь. Эдик Артемьев — композитор. Или Леня Верещагин — мой продюсер. Маковецкий, Дюжев — актеры. Мои литераторы, сценаристы. Или это могут быть люди вообще не из нашей среды — [председатель Синодального информационного отдела Русской православной церкви, главный редактор журнала «Фома» Владимир] Легойда. Андрей [Николаевич] Сахаров — академик, Капица. Или там Саша Любимов, Олег Добродеев, Борис Любимов — ректор «Щепки». Мне интересны люди, с которыми можно аукаться одними и теми же критериями.

Ну и еще одна очень важная вещь — я в последнее время абсолютно согласен с Василием Васильевичем Розановым, который написал, что «человек без веры мне вообще неинтересен». Удивительная вещь! Замечательный может быть человек: добрый, хороший, порядочный, не пьет, не изменяет жене, не курит — ну сама, так сказать, добродетель. Но если ты понимаешь, что в этом человеке нет веры, все эти добродетели становятся бессмысленными. С ним не о чем разговаривать, нет точки отсчета. То есть можно говорить: «Слушай, какая хорошая бумага! Из чего это она сделана?» Вот это да, можно. А поговорить, скажем, о живописи — уже все. Не потому, что он неграмотен, а потому, что другая точка отсчета.

— Не понимаю: если человек неверующий, с ним нельзя говорить о живописи?

— Нет, говорить можно. Но трудно, потому что он причину того или иного видит в одном, а я — в другом. Мы оцениваем следствие, но по-разному понимаем причину. Мы согласны, что «это плохо», а почему плохо — он думает так, я думаю иначе. Не можем с ним совпасть. Важно понимать, что это не сектантство, не клерикальность... Не, так сказать, жуткая фраза «я глубоко верующий человек» — не об этом речь. Совершенно другая субстанция.

— Вы имеете в виду конкретного православного Бога?

— Конкретного православного. Но это не повод, чтобы я не уважал человека, исповедующего ислам. Наоборот. Мне с ним интересно, мне с ним легко. Когда я говорю, что человек без веры мне неинтересен, это не значит, что мне неинтересен человек, не верующий в православного Бога.

— Вы читаете прессу? Интернет? Откуда черпаете информацию?

— Я смотрю новостные программы, читаю в интернете оценку тех или иных новостей. Не люблю анонимную болтовню, она безответственна. Ты можешь вывести некий средний уровень отношения общества к проблеме, но вникать в это у меня интереса нет.

Когда я работаю, то читаю только то, что связано с работой. Если это фильм по классике, как «Сибирский цирюльник», то ты читаешь Куприна, ты читаешь Зайцева, ты читаешь устав Александровского училища, ты читаешь письма, ты читаешь воспоминания, ты читаешь генерала Ермолова. То есть все как бы становится прикладным; ты читаешь и черпаешь из этого огромное количество информации, которая может тебе пригодиться в быту.

Когда мы готовились к «Утомленным солнцем», мы собрали огромное количество информации: письма, дневники, какие-то ненапечатанные рассказы, шестьдесят часов хроники и т.д. Из этого вынимаешь гигантское количество материала — эмоционального, энергетического, который очень часто расходится с официальной версией.

Когда я нарушаю что-то, я должен знать, что я нарушаю, — и делаю это сознательно. Это не документальное кино. Но когда мне говорят «Какие там могут быть флаги со свастиками?»... Это, извините, было, только не флаги были, а змеи. Танки на большой скорости шли, и реяли гигантские змеи со свастиками, за ними шла конница, все лошади были в противодымных масках, и все всадники были в противопыльных масках. Зрелище было невероятное и очень устрашающее. Солдаты седели в окопах от ужаса при виде этой армады. К сожалению, наши танки такой скорости развить не могли. Ложки... Бомбили ложками, вы знали об этом?

— Нет, про конницу тоже не знала.

— Можете представить степень презрения к врагу... На позиции наших войск сбрасывали бочки с дырками из самолетов, которые воют так, что человек зарывается в землю от ужаса, обкакивается и описывается. А летят с неба тысячи ложек, просто оловянных ложек, а в середине — дырка, написано «Учебная» по-русски, а на рукоятке: «Иван, иди домой, я скоро приду».

— Психическая атака.

— Конечно. Было это по всем фронтам? Нет. А вот там, где было — было, и этого достаточно.

— Почему вы так долго снимали картину?

— Конечно, долго. Но вы вычлените, пожалуйста, из этого времени фильм «12», к которому был написан сценарий, который был снят, смонтирован, выпущен — был достаточно большой законченный процесс. Да, мы снимали долго, но у нас есть оправдание — мы сняли за это время как бы три картины: «12», «Утомленных солнцем — 2» и пятнадцать серий телевизионной версии. Это не пятнадцать серий из срезок, которые не вошли — там сцены снимались специально для сериала.

— А по-вашему, кино делится на коммерческое и артхаус?

— Конечно, делится.

— А ваше — какое?

— Не очень корректный ответ, но я бы так сказал: я делю кино на хорошее и плохое. Может быть потрясающая артхаусная картина — ну то, что снимал, скажем, Иоселиани, в те времена еще. Коммерческое кино... «Крестный отец» — коммерческое кино?