Валерия Гай Германика: «Насилие противоречит самой архитектонике души человека»

Портрет художника на грани нервного срыва

Имена:  Валерия Гай Германика

Отправившись интервьюировать режиссера сериала «Школа» для рубрики «Священные чудовища», КСЕНИЯ ПРИЛЕПСКАЯ убедилась в том, что ее героиня больше не хочет быть чудовищем, а также в том, что Валерия Гай Германика — это гораздо серьезнее, чем многим хотелось бы думать. Своим мнением о Германике также поделились: главный редактор журнала «Сеанс» Любовь Аркус, продюсер Александр Шейн, драматург Александр Родионов, кинокритик Василий Корецкий. Учитель Германики режиссер Марина Разбежкина написала настоящий манифест, а Евгений Гришковец в ответ на все вопросы предложил ознакомиться с постом в своем Живом Журнале.


— Судя по количеству материалов, которые сейчас о вас опубликованы и обсуждаются, это какая-то беспрецедентная, конечно, история, со «Школой». При этом часть людей уверены, что это просто очень успешная промокампания «Первого канала».

— У меня нет информации о том, что за кампания. Все это предсказуемо, но неожиданно для меня.

(Звонит телефон. «Ох, сейчас это все начнется...» — вздыхает Германика. По телефону с ней договариваются об очередном интервью.)

— Зачем вообще вы даете столько интервью? Вы вот говорите, что спите по два часа, что устали физически и при этом так много общаетесь с прессой. Почему вы не пошлете все это?

— Это часть моей работы. Но в шоу всякие не хожу.

— Понятно. А что вы думаете про милицию? Столько скандалов было в последние месяцы. Создается ощущение, что вскрывается какой-то такой нарост и нарыв. А вы вообще что-нибудь про милицию думаете?

— Вы знаете, меньше всего. Вот это на последнем месте, правда. Я не особо включаюсь в жизнь вот эту бурную. Я работаю последние полгода. Я здесь (на съемочной площадке «Школы». — OS) постоянно нахожусь. Поэтому меня особо ничего не интересует. А когда я не работаю, меня тоже особо это не интересует. Просто я телевизор не смотрю, интернет не читаю, я даже не в теме.

— И ЖЖ удалили даже.

— Давно, да. У меня как «Все умрут...» вышли, я сразу удалила, потому что... ну очень много писем пишут. А я не могу не отвечать людям. Мне как-то хочется своей свободы. А у меня нет свободы. Не получалось свободной быть, пока ЖЖ есть, например. Потому что надо его читать, отвлекаться... что-то такое. Я вообще свою норму выполнила. Лера выполнила свою норму досрочно и полноценно. (Смеется.)

— Вам же еще снимать и снимать, насколько я понимаю?

— Два месяца еще.

— А после этого что?

— Посмотрим.

— Хорошо, а вот скажите мне, семья — это важно для человека? Для вас лично?

— Семья... Да, очень важно...

— Слушайте, а вот недавно был антифашистский марш, который поддержали ваши товарищи, Хлебников, Родионов и так далее, — такой неполитический.

— И что? Я не могла, я занята.

— Я поняла. Просто мне ваша социальная позиция интересна. Может, вы там не читаете интернет, не смотрите телевизор, но как-то вообще про это думаете или нет — что фашисты убивают людей на улицах, в Москве, в Питере, в других городах?

— Ну конечно, кровь, насилие — это же противоречит самой архитектонике души человека.

— Про Михалкова что думаете?

— Михалков? Я его знаю только как режиссера и актера. Ну, мне нравится. Клево, по-моему. Но актер он вообще, особенно в старых фильмах, я просто фанат. Когда только вышли «Утомленные солнцем», мы прямо плакали всей семьей, смотрели. Нет, правда нравится. Это сейчас так немодно — хвалить кого-то из людей, которые близки к правительству, но мне действительно нравятся его старые фильмы. Как режиссера и как актера... Вот это особенно — «Сама-сама-сама». А потом, я же фанат дикий произведения Островского «Бесприданница». И Сергей Сергеевич Паратов в «Жестоком романсе» — это же мечта всей моей жизни. Понимаете, я всегда за Паратова в этой истории была.

— А благотворительностью какой-нибудь когда-нибудь занимались? Как к этому относитесь?

— Ой, вы знаете, я вот не люблю рекламировать добродеятельность свою. Хорошими делами прославиться нельзя... (Смеется.)

— И вот еще вопрос, про права животных, из этой же серии: вы мяса не едите по-прежнему?

— Ну да, не ем.

— Братскую могилу расстрелянных собак недавно обнаружили в Измайловском парке.

— Ой, не говорите мне про это. Это ужасно. Животные — это то, что меня больше всего, наверное, интересует. Животные занимают особое место в моей жизни.

— В Кремле вы были?

— На елке. (Смеется.)

— На елке, в детстве? А после?

— Не-а, не была.

— А хотите?

— Да мне все равно.

— Ведь вас позовут когда-нибудь…

— Я квартиру буду просить.

— То есть вы попросили бы квартиру первым делом? У вас же есть квартира, и вроде не самая плохая.

— Ну, вы понимаете, очень трудно — нас очень много, а у нас только 40 метров. Это нереально же, понимаете? Вот Лев Толстой... У него было 100 гектаров земли... От этого у него проза такая широкая...

— А у вас узкая, что ли, зажатая?

— Ну видите, про что я снимаю? (Смеется.) Мой тяжелый социальный достаток... или недостаток... Вот слушайте, мы тут с вами шутим, а люди потом все всерьез читают.

— То-то и оно!

— И все мои интервью я даю примерно так же, а читатели принимают все за чистую монету. Надо как-нибудь ремарки вставлять: «Закатывает глаза, истерично смеется». Не знаю. «Делает па, кружится как снежинка». (Смеется.)

{-page-}

Входит актриса Александра Ребенок в роли учительницы, с обнимающей ее маленькой девочкой. «Вы уже все облепились фанатками!» — кричит Германика. «Она хочет играть младшую сестру Оли Будиловой», — отвечает актриса. «Нет, у Лехи многодетная семья», — предлагает режиссер.

— Короче говоря, есть некоторый разрыв между тем, что вы имеете в виду, и тем, что читают люди, как они воспринимают ваши интервью...

— Слушайте, люди... (смеется) путают художественный фильм с документальным. И они путают мои интервью с... А вообще, это очень странно, что все думают, что я буквально снимаю автобиографические фильмы. Я вот с Качом песню спела, которую мы с ним вместе придумали. Мне звонит журналистка и прям с порога говорит: «Здрасьти. А у вас когда-нибудь был секс с первым встречным?» Я говорю: «Вы что, с ума сошли?» Она говорит: «Ну вы же спели песню с Качом...» Они реально думают, что я какой-то документальный персонаж. На самом деле они общаются с образом, который придумали СМИ. Потому что ведь кучу их икон формирует СМИ на самом деле.

— Ну вы и сами приложили руку.

— Да я просто пошутила.

— Один раз, и шутка получилась удачной! Приобрела развитие...

— А может, и неудачной, между прочим. Покажет история.

— То есть вы говорите, что те интервью, которые вы даете, они художественные, как кино, скажем так. А люди думают, что они документальные.

— Да, это был мой проект неудачный.

— Какой проект?

— Ну, давать такие странные интервью, потому что я подумала, что это очень весело, а оказалось, что дело дрянь. (Смеется.)

— Мы сейчас говорим о тех интервью, которые с самого начала, которые не про «Школу», а вообще, раньше, когда вы публику эпатировали...

— Ну да, и потом, я не умела же интервью давать абсолютно и до сих пор не научилась... Мне стыдно потом будет, не засну ночью. И все вот так воспринимают буквально, документально мое кино...

— Над кем смеетесь — над собой смеетесь, буквально-таки? Слушайте, вот сейчас произошло что-то вроде политического раскола из-за вашей «Школы»: «Единая Россия» — за и Венедиктов тоже (хотя вообще это два противоположных крыла — правящая партия и либеральная интеллигенция), а коммунисты — против. Вот вы, когда начали работать над сериалом, думали о том, как политики будут реагировать, кто из них вас будет поддерживать?

— Нет, вообще никогда не думала. Только не заставляйте меня об этом задумываться, а то у меня голова взорвется, еще 15 сцен впереди.

— Сегодня?

— Ну да. Какая политика вообще? У меня тут 23 февраля сегодня. (Смеется.)

— Короче говоря, ваша деятельность не есть желание вызвать как можно больше резонанса?

— Нет, я не хочу никого эпатировать. Так просто получилось, что у меня такой авторский позыв, понимаете? Вот у меня получается кино снимать, видимо… я уж не знаю, получается или нет, но мне это нравится. И мне надо это делать. Я по-другому не могу жить. А как я это делаю — меня уже никто не переучит по-другому, я это чувствую душой, кожей моей и всем остальным.

— Каковы, по-вашему, шансы, что «Школу» запретят?

— Я про это не думаю, я снимаю.

— А как вам сотрудничество с Эрнстом лично? Он вас учит чему-нибудь?

— Да нет, не учит особо.

— Ну чем-то он ценен вам? Профессионально, как личность?

— Как продюсер, который очень уважает мое авторское право, мнение и все остальное. Он очень грамотный в том, что он знает, кому можно доверить проект именно авторский, а с кем можно делать какие-то продюсерские вещи. Не знаю я вообще ничего про эту киноиндустрию. Но лучше его я бы не нашла продюсера. Мне так повезло вообще, я так завидую Лере Германике! (Смеется.)

— А кто вас в принципе как-то поддерживает, учит вас чему-то?

— Меня очень все поддерживают. Спасибо всем огромное. Вчера всю ночь практически просидела у Жени Митты с Леной. Они мне просто очень морально помогли. Сегодня Александр Митта звонил с утра, тоже меня поддерживал. Герман мне пишет, что «Молодец, королева!». Коля Хомерики... Ну, все мои друзья, которые со мной были на протяжении этих лет, — они так или иначе меня поддерживают, не забывают. Это очень приятно. Никто меня не оставил в таком раздрае моральном, как сейчас. Они мне звонят, потому что... ну вот другие скажут: «Круто, как тебе повезло!» — а эти знают, как я все через сердце воспринимаю, все близко очень. И они прекрасно знают, какая у меня может быть реакция, поэтому они очень заботливые и внимательные, и я им очень благодарна.

— Вы лично ощущаете размах этого проекта — «Первый канал», бюджет, размах?

— Нет, не чувствуется.

— Почему? Это что, малобюджетный проект? Сколько вообще он стоит?

— Я не знаю, без понятия. Меня только смущают 15 сцен в день. Технология телеромана. А остальное всё... Гонка меня смущает. Просто на самом деле я выполняю норму в два раза больше, по-моему, пятидесятилетнего мужика-режиссера. А качество не теряется. То есть у меня такое же качество, как и всегда. И из-за этого у меня кровь из носа течет.

— Вы правда мало спите?

— Правда.

— Слушайте, а оно стоит того вообще?

— Это моя работа. И я ее буду делать, как меня учила Марина Разбежкина: «Единственное оправдание для режиссера, если он не пришел на съемочную площадку, — это что он умер». Я буду ползти, пули будут у меня свистеть над головой... А сапоги над головой у вас не свистели? (Смеется.)

— Из последних русских или нерусских фильмов что вам понравилось?

— Я ничего не смотрела.

— Ну хотя бы из тех, что вызвали массу обсуждений — те же «Волчок», «Сумасшедшая помощь»...

— Не смотрела.

— Ну хотя бы не новые, но что у вас реально вызывало удовольствие от просмотра?

— «Россия-88». Но это было, когда он только появился еще...

— Вы уже знаете финал «Школы» ?

— Позавчера еще мы его определили. Настоящая кульминация, достойная полного метра.

— Какие-то сцены вы все-таки пишете прямо по ходу съемок?

— Да-да-да, по ходу. У нас традиция, мы не пишем, а идем сразу снимать. У меня как-то этот проект своей жизнью живет. Только главное — контролировать. Мои ежовые рукавицы... Я Йозеф Менгеле и Ежов в одном лице.

— Смотрите, вот, например, Хлебников после «Свободного плавания» снял «Сумасшедшую помощь», которая на порядок жестче. А сейчас работает над картиной про российских фермеров, которая, предполагается, будет еще жестче — про суровую действительность. У вас тоже достаточно жесткие и откровенные сюжеты. Как по-вашему, вся эта жесть и боль неизбежны в современном кино?

— Ой, мне не кажется, что у меня — это жесть. Это мое, авторское. (Смеется.) Это не жесть, это достоевско-лесково-сорокинщина, и германиковщина еще.

— Вы мне сказали все, что хотите, чтобы было опубликовано? А то опять вас не так поймут.

— Я не знаю. Я теперь во всем сомневаюсь. Почему все сказанное мной используется против меня?

— У вас адвокат, кстати, есть хороший на фоне всего этого замеса?

— Китайская хохлатая собачка Моня.

— Да? Это ваш лучший адвокат?

— Да, это же собаки индийских монахов, и они являются адвокатами человека, после того как он умирает.

— Вы медитируете?

— Когда снимаю кадр, я медитирую.

— В «Маяк»-то вы сейчас ходите? Есть время?

— Ну, я по вечерам там встречаюсь с друзьями. Но сейчас мне «Жан-Жак» нравится больше. Моя космическая связь с алкоголем сейчас разрушена, и я пока на чаи перешла. В «Жан-Жаке» как-то уютненько, я там чай сижу пью, чтобы получить хорошие эмоции. Вечером сидишь, все подходят и говорят: «Лера, спасибо вам большое! Вы нам так нужны! Вы талантливы». Ты сидишь, так хорошо прям становится, как в бане.

— А в опубликованном виде представляете, как это все будет выглядеть?

— А вы пришлите мне перед публикацией.

— У вас будет время прочитать?

— Я постоянно читаю. Мне даже во сне снится, как я читаю. Я проснулась сегодня в семь утра как раз на работу. Даже без будильника проснулась оттого, что у меня такой кадр перед глазами — топ блогов, и там на первом месте написано: «Правительство России не может запретить сериал “Школа”».

— На самом деле примерно так и выглядят сейчас все топовые обсуждения в блогах.

— Я даже во сне не расстаюсь с этим проектом и с этой страной!

{-page-}

О ВАЛЕРИИ ГАЙ ГЕРМАНИКЕ

Любовь АРКУС, главный редактор журнала «Сеанс»
Я могу сказать безоценочно: все происходящее с Германикой — удивительнейшая коллизия стремительного врастания андеграунда в тело массовой культуры. Я, как историк искусства, такого не припомню.

Александр ШЕЙН, режиссер, продюсер картины Гай Германики «День рождения инфанты» (2007)
Я с интересом смотрю «Школу», когда так совпадает, а иногда даже специально стараюсь подгадать со временем, чтобы посмотреть. Валерия оттачивает свой индивидуальный язык и свою личную тему. То, что она делает в «Школе», у нее получается. Она очень успешно перенесла в сериал все то, что хочет выразить как автор, соблюдая при этом формат сериала. Валерия «точит» свой личный камень, и результат все лучше и лучше. У нее есть очень четкий контакт с ее героями. Некоторые художники всю жизнь рисуют один и тот же натюрморт в одной и той же технике — Лера снимает про подростков.

Александр РОДИОНОВ, драматург, соавтор сценария «Все умрут, а я останусь»
Иногда объясняют друг другу «это как в таком-то фильме», но мне проще говорить «это как в такой-то книге». С Валерией Гай Германикой мне было очень удобно работать, потому что она много прочла, ничего не забыла, читает с детства и до сих пор и по-настоящему понимает и чувствует свои любимые книги. Это не обычное качество для кинематографиста — многие «синефилы» страдают дислексией. У нее светлый и четкий взгляд при монтаже сюжета, обсуждении сцены. Она могла бы быть идеальным редактором — в том понимании этой профессии, которое не встречается в кинопроизводстве. Могла бы быть и автором, но почему-то стесняется.

Она создает персонажи, мир, образы и способна дарить росточки невидимой рассады тем, с кем работает, — и сценаристу, и актерам.

Я не знаю ее как человека и совсем мало догадываюсь о ее жизни. Факты — дочка, имя, предыстория — для меня в той же зоне, где фильмы «Девочки» и «Сестры»: вроде бы и правда, потому что документ, — и недостоверно, потому что искусство.

Роль продюсера при Валерии Гай Германике — это работа не охотника, а траппера: надо только поставить хорошую ловушку, чтобы она попалась. Настоящим продюсером оказывается она сама — тем, кто создает начало и конец, выбирает и собирает людей в одного временного автора, словно волшебник из воды создает великана для сложной работы.

Василий КОРЕЦКИЙ, кинокритик
К тому, что снимает Германика, я отношусь с интересом, часто переходящим в симпатию. Валерия мне кажется таким русским Ларри Кларком — только попроще, конечно. Все-таки лучшие игровые проекты этой девушки — «Все умрут, а я останусь» и «Школа» — результат командной работы: несколько сценаристов, задействованы типажные актеры.

Но если отбросить всю эту сырую стилистику cinema verite (а именно она, как я понимаю, и раздражает противников Германики), например, поставить камеру на штатив, то от «жизни в кадре» останется не так уж много. Похоже, что Германика стала рабыней однажды найденного в «Девочках» подхода и теперь будет бесконечно эксплуатировать тему teenage riot (англ., подросткового бунта). Непонятно, что еще нового можно сказать на эту тему, и «Школа» уже сильно проигрывает фильму «Все умрут...». Я посмотрел четыре первые серии, и все как-то одно и то же. Сценарию не хватает энергичности и изобретательности, то есть узнать себя в героях, наверное, можно запросто, там куча общих мест, есть удачные гиперреалистические сценки. Подросткам, ищущим самоидентификации, это, наверное, должно нравиться. Но это все какая-то «стадия зеркала», у меня искренне увлечься этим уже не выходит. А «общественная дискуссия» по поводу «Школы», конечно, чистое лицемерие — этот удушающий кисель густой скуки и бессмысленности висит в классах уже лет тридцать, и о нем знают все родители и ученики, но для педагогов он почему-то вдруг сегодня оказался сюрпризом. Неужели! Мне вообще кажется, что механическая интонация, с которой учительница в «Школе» произносит там что-то про гражданскую лирику Пушкина, — это куда большая жуть, чем распитие пива на чердаке или взятки за медаль.

Марина РАЗБЕЖКИНА, режиссер
Если бы я хоть немного верила в теорию мирового заговора, то предположила бы, что это спецслужбы доверили Константину Эрнсту так лихо пропиарить сериал «Школа». Такая проверка: может ли российское сообщество самостоятельно решать те или иные проблемы? Проверили и откинулись удовлетворенно. Диагноз: общество невменяемо.

Если вполне невинный сериал вызвал столь мутную волну истерик, угроз, взаимных оскорблений, то разве можно доверить ему, этому обществу, обсуждение куда более важных и социально значимых вопросов?

Особенно насмешило решение снять «Антишколу». Переписываем литературу и историю дальше: Анна Каренина не бросилась под поезд, Родион Раскольников не убил старуху-процентщицу, Иван Бездомный не сошел с ума. Цепочку можно продолжить в соответствии со своими литературными и историческими предпочтениями.

Лишь несколько человек из всего интернет-сообщества заметили, что неосознанной причиной скандала стало не содержание, а форма, тот язык, которым «говорит» сериал. Раньше любое нажатие на кнопку доставляло удовольствие — тут телевидение вполне работало по Павлову, не бывшему министру финансов, а физиологу. Сейчас — раздражение. Публикация на «Первом канале» подобного стилистического высказывания для многих стала равна его канонизации — вот и налетели мертвяки: живым пахнуло.

Я говорю не столько о вербальном языке, сколько о той документальной материи, которой «разговаривает» сериал: «грязная», словно случайная, камера; небрежный монтаж; иногда невнятно, впроброс сказанный текст — все эти элементы «хоум видео» выбраны авторами вполне сознательно, чтобы усилить достоверность зрелища.

Лера Гай Германика по образованию и природе своего несомненного для меня дарования — документалист. Ее коллеги по сериалу — Наташа Мещанинова (она всего на два года старше Германики), тоже выпускница нашей киношколы, автор нескольких талантливых документальных фильмов; Руслан Маликов (он уже покинул проект. — OS) — один из лучших молодых театральных режиссеров. Авторы сериала — драматурги доковской школы. Можно и нужно говорить о том, действительно ли язык, имитирующий реальность, сообщает нам об этой реальности больше, чем отточенный цивилизацией «культурный» киноязык. Но именно эта тема осталась за скобками всенародного обсуждения.

Проблема еще состоит в том, что никаким «культурным» языком телеящик никогда не разговаривал. Все, что мы видим обычно по телевизору, лишь имитация языка. Его слабая и отвратительная пластиковая копия, принимаемая за образец.

И тут браво и Эрнсту (какие бы намерения у него изначально ни были), и Лере Германике. Варварский язык сериала «Школа» стал абсолютной проверкой на пресловутую русскую духовность и культурность. «Культурные» (с азартом и лексикой моей соседки, орущей за стенкой на десятилетнюю дочку: «Я тебя, сволочь, научу любить Пушкина») не смогли отличить стихотворение Витухновской от стихов Бродского (последнего читать прилично, первую — нет).

О Лере Германике. Какие бы стилистические разногласия между нами ни были, она мне интересна всегда.

У нас есть одна общая, сближающая нас позиция. Для Леры жизнь, со всем ее драматизмом, а порой и трагизмом, не ужас-ужас-ужас, который надо преодолеть и войти в царство Божие, а просто жизнь, которую надо принять.

Лера интересно самообразовывается. Контекстно. Нужно ей что-то — читает, смотрит, знакомится, дружится. И запоминает накрепко, «питаясь» этим новым знанием.

Иногда, правда, случается системный сбой. Вдруг она становится — мама миа! — «рациональной легитимисткой» и приветствует закрытие «Интерньюса». А всего годом раньше она бегала на митинги в защиту Ходорковского. Какой уж там «рациональный легитимизм»!

Кстати, спасибо «Интерньюсу». Только там Германика и могла учиться. Только там, на этой маленькой и по-европейски спокойной территории посреди Москвы, всем было плевать на пирсинг, вериги и губы черного цвета… Куда важнее было, что эта штучной выделки девочка — работница каких мало. Она непрерывно снимала, монтировала. И в результате сняла к диплому два фильма: документальный «Девочки» и игровой — у [Владимира] Фенченко в ломаной изящной стилистике Серебряного века.

У нее был невероятный круг знакомых-героев, которых она щедро раздаривала однокурсникам. Во многих курсовых работах есть в финале благодарность Лере Германике. Это за героя или за помощь в съемках.

Сюжет фильма «Все умрут, а я останусь» родился у нее где-то ближе к защите диплома. Сначала как документальный.

Она пошла в школу договариваться о съемках. Ее туда не пустили. Унижали и насмехались. Пусть те, кто кричит сегодня «снимите правду о школе» в ответ на «неправду» Германики, знают, что ни меня за двадцать лет работы в документальном кино, ни моих учеников никто ни разу не пустил снимать в школу. Она, как военный объект, закрыта для документалиста. Для подлинной, а не парадной документальной съемки. Откройте школу. Покажите, что вам нечего скрывать. Тогда и поговорим.

Из Живого Журнала Евгения ГРИШКОВЦА

<...> Конечно, ничего нового, современного и даже хоть сколько-нибудь самостоятельного с точки зрения художественного содержания, стиля и способа ГГ в своих работах не демонстрирует. 

<...>Меня в самом деле всегда удивляло то, что огромное количество писателей, драматургов, режиссёров театра и кино делают те произведения, герои которых никогда эти произведения не увидят. Никогда герои фильма ГГ «Все умрут, а я останусь» не увидят это кино. Потому что её героини смотрят совсем другие фильмы. Да что там ГГ?! Герои пьес и фильмов куда как более талантливого Вани Вырыпаева или Сигарева — тоже никогда не увидят их фильмов и спектаклей. И книжек не прочитают. Потому что не читают они книг и в театр не ходят. Большинство тех произведений, о которых я говорю, были довольно сильными, но совершенно безадресными, т.е. по сути бессмысленными высказываниями. 

<...> Буквально два слова о самом фильме: ...Сделано лихо. Я удивлён тому, что Валерия Гай Германика — точно трудолюбивый человек и весьма способный. Во всяком случае, она точно выполняет сериальную задачу, т.к. внимание зрителей нужно удержать на протяжении шестидесяти серий. Тут нужна изворотливость ума, дисциплина и трудолюбие. Больше одной серии смотреть не стану, т.к. всё понятно. Вообще, вся проблематика, тематика подобного искусства — она как тупикова, так же и бесконечна. Художественная задача этого фильма невероятно элементарна. Меня всегда удивляло, как художники могут ставить перед собой столь примитивные задачи. Этим ГГ мало отличается от многих своих коллег.

Ссылки

• Михаил Зыгарь. Эффективный режиссер, 26.01.2010
• Марина Давыдова. Кино + Театр + ТВ.doc, 22.01.2010
• Анна Голубева. Вопрос с пристрастием, 22.01.2010
• Мария Кувшинова. Еще раз о «Школе», 14.01.2010
• Василий Степанов. Остаться в живых до понедельника, 13.01.2010