Призеры «Санденса» и Венеции, весьма вероятный лауреат нескольких «Оскаров» (немой), дневник школьного учителя, а также стыдливый байопик основателя ФБР
Имена:
Александр Сокуров · Клинт Иствуд · Мишель Хазанавичус · Тони Кэй · Шон Дуркин
В феврале в прокат также выходят небезынтересные фильмы, о которых OPENSPACE.RU уже рассказывал, – «Стыд» Стива Маккуина, «Безразличие» Олега Флянгольца и «Мартовские иды» Джорджа Клуни.
«Марта, Марси, Мей, Марлен». Режиссер Шон Дуркин
Американский инди-триллер (впрочем, с таким же успехом фильм можно назвать психологической драмой с элементами социальной критики), получивший приз за режиссуру на прошлом «Санденсе», снят дебютантом Шоном Дуркином как расширенная и улучшенная версия его же собственной короткометражки
Mary Last Seen (она также участвовала в конкурсах «Санденса» и Канн). Несколько аморфный сюжет строится вокруг не очень удачных попыток героини адаптироваться к нормальной жизни после побега из тоталитарной сельской коммуны. Удрав с буколической фермы, обитатели которой практиковали общность женщин и имущества, а также вооруженные налеты на особняки соседей, Марта останавливается у старшей сестры, живущей с мужем всего в двух часах езды от резиденции сектантов. Попытки гостьи и хозяев слиться в одну семью проходят не сказать чтобы удачно. Марта по привычке купается нагишом, забирается с ногами на кухонный стол, впрыгивает ночью в кровать к сестре, простодушно игнорируя то обстоятельство, что сестра в это время занимается сексом с мужем. Хозяева нервничают, депрессия Марты усугубляется изо дня в день, она не ест, плохо спит и страдает от панических атак: беглянке все время кажется, что старые друзья уже засели в кустах за домом. Возможно, что так и есть – желая показать безвременье сектантской жизни, в которой запрещены часы и календари, режиссер Дуркин активно пользуется флешбэками и нелинейной хронологией, так что отличить прошлое от настоящего в иные моменты не под силу даже зрителю, не то что сходящей с ума Марте. Впрочем, этот простой ход делает предельно понятной главную мысль фильма: те приемы, которыми сектанты ломают волю и эго новичков, и те требования и аргументы, которые предъявляют аутсайдеру «добропорядочные граждане», в сущности, не сильно разнятся между собой.
«Фауст». Режиссер Александр Сокуров
Завершающий фильм сокуровской «тетралогии тиранов» следовало бы назвать ее приквелом: здесь мы видим не итог, а начало трудоемкого восхождения сверхчеловека по леднику земной власти к финальному жалкому бессилию. На Гете все это похоже мало, да Александр Николаевич и не скрывает того, что этот «Фауст» – скорее их собственное с Юрием Арабовым произведение. О чем кино, сказать не так-то просто – травестия и сарказм арабовского сценария («Остановись хоть на мгновенье, ты поступаешь некрасиво», – кричит в финале Мефистофель Фаусту) сталкиваются тут со смертельной серьезностью и мизантропией самого Сокурова. В результате получается произведение многослойное и, как говорится, полемическое. В общем, фильм производит сокрушительное впечатление, и не только благодаря фирменной сокуровской трупной сине-зеленой гамме, но и благодаря активному использованию монтажа, ранее не свойственного А.Н. В остальном – все как мы любим: анатомичка, слизь, кишки, асексуальная обнаженка, актер Мозговой в женском платье, сцена некрофилии и германские горы в романтическом тумане, на фоне которых творится очередное человеческое непотребство. Подробнее об этом выдающемся («Золотой лев» в Венеции) кинофильме мы расскажем ближе к началу его проката, а сейчас, напоследок, еще пара деталей. Во-первых, в фильме Сокурова наконец-то появились зомби. Во-вторых, московская премьера «Фауста» прошла в «Барвиха Luxury Village». Сдавайте валюту, господа!
«Артист». Режиссер Мишель Хазанавичус
Лауреат прошлогоднего Каннского кинофестиваля в номинации «Лучшая мужская роль», а также кандидат на «Оскара» в 10 номинациях – еще одно обаятельное признание в любви кинематографу, которого больше нет. Но если в недавнем «Хранителе времени» Скорсезе речь шла о героях Мельеса, то в «Артисте» события разворачиваются тогда, когда немое кино уже необратимо сдало свои позиции звуковому. 1927 год, самовлюбленная голливудская звезда Джордж Валентин (Жан Дюжарден) переживает свои лучшие времена, упиваясь любовью зрителей. В приступе великодушия он помогает с карьерой симпатичной статистке Пеппи Миллер (жена режиссера Беренис Бежо), к которой настоящее признание придет лишь с появлением звука. Сам Валентин опрометчиво отказывается принять новый формат, быстро остается не у дел и в порыве отчаяния решает на последние деньги снять немой приключенческий фильм с собой в главной роли, который в итоге окажется никому не нужен. В финале все обернулось бы трагедией, если бы не помощь сообразительного пса героя и старой знакомой Миллер. Хазанавичус и раньше выражал симпатии к старому кино (дилогия про агента 117 с оммажами шпионскому кино 50-х и 60-х), в «Артисте» эта черта переросла в настоящую страсть – фильм мало того что черно-белый, так еще и фактически без диалогов. Снимать немое кино в XXI веке – идея сама по себе романтическая, но Хазанавичус так конгениально, легко и обезоруживающе убедительно подает этот материал, что кажется, как будто кинематограф так до сих пор и не заговорил.
«Учитель на замену». Режиссер Тони Кэй
В своем новом фильме Тони Кэй (если что – это тот, кто снял «Американскую историю Икс») отвлекается от столь любимых им тем наркоторговли, уличного насилия и оружейного трафика. «Учитель на замену», как следует из названия, посвящен будням молодого преподавателя английского в обычной американкой школе. Но ни почти комедийный, в стиле выпуска журнала «Ералаш», постер, ни довольно лирический трейлер не предвещают тех бури и натиска, ужаса и морального террора, которые выносит на экран Кэй в своем памфлете, направленном против американской системы образования. Режиссер не стесняется в средствах – анимация, документалистика, дидактические монологи и взрывы истерики, безжалостный неймдропинг (Альбер Камю, Эдгар По и т.д.). «Учитель» далеко не безупречен, в нем хватает штампов и слабых мест (чего стоит хотя бы открывающая фильм серия документальных интервью с реальными учителями – такого банального хода можно было ждать разве что от Уве Болла; или линия с молодой проституткой, которую берет под свое крыло герой Броуди). Однако именно здесь Броуди и Люси Лю играют свои лучшие за последние десять лет роли. Ну вообще – искреннее кино о проблемах малоимущих школьников, снятое человеком, который на протяжении всех 1990-х планомерно скупал мужские коллекции
Comme des Garçons, – это, по крайней мере, любопытно.
«Дж. Эдгар». Режиссер Клинт Иствуд
Очень сдержанный и политкорректный по отношению к истории байопик Клинта Иствуда, описывающий жизнь едва ли не самого одиозного деятеля США – директора ФБР Эдгара Гувера. Ди Каприо исполняет тут роль Гувера, Наоми Уоттс и Арми Хаммер (братья Уинклвосс из «Социальной сети») – бессменных секретаря и заместителя соответственно; оба еще – несостоявшиеся любовники своего начальника. На экране Гувер сначала предстает в образе старика, перед смертью решившего обзавестись мемуарами. Тогда время отматывается назад, во флешбэках рассказывается о взлете карьеры Гувера в период борьбы с коммунизмом в 20-е годы, о войне с грабителями банков и деле Линдберга в 30-е, о начале сбора компромата на первых людей в государстве и досье на миллионы американцев. Спорные моменты биографии Гувера – болезненные отношения с матерью, латентная гомосексуальность и любовь к переодеванию в женскую одежду – подаются осторожно и, к сожалению, так и остаются непроговоренными: Иствуд, в последнее время снимающий высокоморальное кино на остросоциальные темы, на этот раз, похоже, выбрал себе не того героя. Отсюда – самая ровная, если даже не сказать «скучная», картина за всю фильмографию режиссера, пролетевшая и мимо «Золотого глобуса», и мимо «Оскара».
Хам-с! – Сердитые ежики. – Ящик Линча. – Жутко громко & Запредельно далеко. – Noise made by people. – Сутки сутками. – Метод-в-себе. – Эффект «Артиста».
У Даниила Хармса есть такой анекдот: "Однажды Пушкин решил испугать Тургенева и спрятался на Тверском бульваре под лавкой. А Гоголь тоже решил в этот день испугать Тургенева, переоделся Пушкиным и спрятался под другой лавкой. Тут Тургенев идет. Как они оба выскочат!.."
Конспирологические построения, казалось бы, сегодня уже не актуальны; "злободневные хребты" были сломаны с последним взмахом "Маятника Фуко". Но - это только в литературе, товарищи. В жизни теории заговоров и политические аллюзии по-прежнему занимают умы, причем в России, с учетом событийной конъюнктуры периода декабрь-февраль, их определяющее воздействие на медийные сферы - от социальной до культурной - выросло настолько, что описать нынешнее положение дел лучше Хармса смог бы только, гм, Хармс. Но так как г-н Ювачев уже не в лучшем из миров, придется сделать это за него, благо что задача сама заключает в себе свое решение. Взять, к примеру, вышеприведенный "литературный анекдот". Достаточно изменить в нем имена - Пушкина, естественно, на Путина, Гоголя - на Медведева, а Тургенева - на Навального... шутка! - на Прохорова, разумеется, - и статус с "литературного" на "политический", и - Voila! - картина дня готова.
В спектре происходящего назвать это абсурдом не повернется язык: никого же не удивляет, что никому не нужный документальный фильм про Ходорковского, сделанный из рук вон, вызывает некое подобие ажиотажа только потому, что его якобы запретили по указу сверху, а роман Стивена Кинга Under The Dome от 2009 года не публикуют "из-за чрезмерного сходства с политической обстановкой в России" (то есть, читай "по указу сверху"). Говорят даже, что в "отделе GC" (Government Censorship), чьей плотью от плоти являются пресловутые указы, были весьма недовольны изданием компьютерной игры Alan Wake, в которой по сюжету писатель сталкивается с Темной Сущностью, пытающейся полностью подчинить его себе и его руками сотворить себе новую реальность, где она могла бы царить бессрочно и бесконтрольно. Так что в этом году, если в GC сочтут подводный город Rapture или его прототип слишком напоминающим российские реалии, то, скорее всего, Bioshock: Infinite уже точно "не пройдет". Но это еще полбеды: ибо стремление побороть абсурд в нашей стране как правило оборачивается еще большим абсурдом, только двусторонним, а выносить это уже практически невозможно. Так, например, организаторы бесконечных митингов ("сердитые ежики", как называет их один мой сотоварищ), исчерпав все логичные варианты проведения протестных акций, от дебатов до митингов, от собрания в кучу как-бы-народных масс до построения их кружками, пирамидками и паровозиками, пришли к ожидаемому (но не ими) вопросу: "И что теперь?". Не зная, как еще поразить свое воображение, данное сообщество взаимного восхищения вспомнило про Алана Уэйка, боровшегося с Темной Сущностью, и организаторам пришла в голову идея провести очередную акцию ночью, заменив набившие оскомину белые ленточки на фонарики, а новый слоган позаимствовать из той же игры, где имя главного героя легко трансформировалось в слово AWAKE, призыв к пробуждению. Так что запасайтесь фонариками, господа.
Логика в действиях обеих сторон напоминает отрывок из книги Дэвида Линча "Поймать большую рыбу", в котором "загадочный" режиссер рассказывает о съемках эпизода фильма "Внутренняя империя". Сценария нет и в помине, лишь "ощущение того, что мы движемся в нужном направлении". И вот на съемки "нужного направления" прилетает какой-то польский актер, видимо, дружбан режиссера, то есть такой же фанат загадочного искусства. Польский актер в темных очках, и сразу заявляет г-ну Линчу, что они, очки, нужны ему для вдохновения и лучшего постижения роли. Линч: "Гм, гм, нет, я не вижу концепции в этих очках". Польский актер: "Но мне нужен предмет, который бы мне помог ассоциировать себя с моим персонажем!". Линч идет с актером в дом, заглядывает в первый попавшийся ящик на кухне, где лежит кусок кафеля, камень и красная лампочка. "Выбирай". Польский актер выбирает лампочку, его посещает вдохновение - так рождается эпизод: польский актер выходит из-за дерева с лампочкой во рту. Интересно, сколько критиков ломало голову над многочисленными аллюзиями, контекстами и подтекстами данного образа? Любопытства ради я заглянул в ящик своего письменного стола. Предметов в нем хватило бы на сотню эпизодов, но меня интересовало обустройство России, и я выбрал рулетку, цепочку и пульт дистанционного самоуправления. Для моей концепции этого более чем хватило бы.
По этому случаю вспомнился еще один анекдот от Хармса: "Пушкин был не то что ленив, а склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же, хлопотун ужасный, вечно одержим жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу - за пивом не сбегаешь?" И тут же спокойно засыпает обратно. Знает: не было случая, чтоб Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же Пушкин остаться не боялся. Слава богу, крепостные были. Было, кого послать." Схему все помнят? Пушкин - Путин, Тургенев - Навальный... ох, простите, Прохоров. То, что обозначенная персона имеет право на мечтательное созерцание, всем должно быть хорошо известно, а тем, кому неизвестно или непонятно, рекомендуется несколько раз переписать Конституцию Российской Федерации так же, как Хантер Томпсон переписывал и перепечатывал "Великого Гэтсби". Поверьте, там все сказано, в том числе про то, что у обозначенной персоны всегда есть "кого послать". Аналогия с кинематографом тут взаимообусловлена. Можно сколько угодно сомневаться в подлинности фразы В. И. Ленина о "важнейшем из искусств", но в ее аутентичности по отношению к нашему времени не может быть никаких сомнений ни у кого, кроме Сергея Михайловича Миронова. Самый спорный ее вариант звучит так: «До тех пор, пока население безграмотно, важнейшими из искусств являются кино и цирк», но я бы предпочел внести небольшую ясность: «Пока население безграмотно, и важнейшим из искусств является кино, в стране у нас будет настоящий цирк». А если еще согласиться с тем, что народ действительно безграмотен (скажем, в правовом и гражданском смысле – для начала), а кино – натурально плохое (не наше, у нас его вообще нет), какой вывод из этого последует?
Когда ты – Тургенев, и ты идешь по бульвару, и вдруг перед тобой выскакивают из-под лавки Пушкин с Гоголем, что ты сделаешь? Пожалуй, испугаешься и уедешь в Баден-Баден, но не исключено, что и призадумаешься. С современным кинематографом именно так и обстоит. Пока что-нибудь или кто-нибудь неожиданно не выпрыгнет на тебя из-за занавеса, вероятность того, что ты начнешь думать практически равна нулю. Право слово, может, забастовка голливудских сценаристов не только не закончилась, но и перекинулась на весь остальной мир? Дело даже не в киноязыке, а в языке, на котором говорят экранные персонажи, их речи. Она превратилась в пародию на саму себя, которую можно слушать лишь с сарказмом, либо нельзя совсем. От диалогов в мейнстримном кино устаешь быстрее, чем от слежения за предсказуемыми сюжетами, но – все дело даже не столько в качестве прямой речи, сколько в ее уместности и оправданности. В начале фильма «Жутко громко & запредельно близко» я вижу фрагменты тела человека, падающего с крыши небоскреба, последовательно взятые крупным планом так, что становится невозможным понять, кто это. Мне просто показывают их, ничего не объясняя, и хотя я читал книгу, и понимаю сразу, к чему это, я получаю удовольствие от того, что вижу чистый образ, не разжеванный и адаптированный, образ, который вольется в поток других образов и в нужную минуту (я надеюсь) будет правильно воспринят мною как зрителем и усвоен. Через несколько секунд на экране появляется название фильма, и закадровый голос Оскара Шелла убивает надежду на то, что режиссер сумеет удержать этот уникальный баланс между самодостаточной образностью и прямой речью, не превратив фильм в иллюстрированный поток сознания главного персонажа. Конечно, сравнивать книги и фильмы – это так же комично, как и, например, верить, что «Солярис» Содерберга – ремейк фильма Тарковского, но, черт возьми, это тот случай, когда материал для экранизации был готов изначально еще лучше, чем в случае с суперпопулярным комиксом! «Любой идиот может ввести закадровый голос, чтобы объяснить мысли героя», - говорит персонаж фильма «Адаптация», и мне начинает казаться, что быть идиотом гораздо проще, чем разочаровываться в том, в чем ты еще не успел очароваться. Как бы то ни было, я стараюсь дотянуть до конца, хотя с каждой минутой голос Оскара все сильнее действует мне на нервы. «Жутко громко» - да, тут они попали в цель. «Запредельно далеко» - там они в итоге оказались.
Как бы это ни было прискорбно, но идиомой «жутко громко & запредельно далеко» можно охарактеризовать не только фильм Стивена Долдри, но и все околополитические метания последних месяцев.
«Лев Толстой и Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в кабинете и начал скорее роман писать - про детей, конечно (он их очень любил). Достоевский сидит у себя и думает: "Тургенев - человек робкий. Он сейчас сидит у себя и думает: "Достоевский - человек нервный, если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может." Что же мне стараться? Все рано денежки мои будут." (Это уже Достоевский думает). На сто рублей спорили. А Тургенев сидит в это время у себя и думает: "Достоевский - человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может. С другой стороны, Толстой - граф. Тоже лучше не связываться. А ну их совсем." И в ту же ночь уехал в Баден-Баден». Что, без Пушкина совсем тяжело? Я помогу. Меняем роман на предвыборную программу, Толстого-Достоевского - на Зюганова-Жириновского, а Тургенева – на Навального-Прохорова, делов-то.
Баден-Баден, кстати, это в Германии, столица оздоровительных прогулок и романтических купаний (или наоборот). Побратим города Сочи, хотя это уже некстати. Даже одна такая маленькая деталь моментально разрушает образ убежища для тех, кто готов променять XXI век и Интернет на век XIX и крепостное право. К числу этих людей может отнести себя каждый, кто видит очевидную истину: все митинги и недовольства последних месяцев исходят от интуитивного неприятия одного простого факта, нарушающего подсознательный баланс в гражданском менталитете русского человека. У нас больше нет царя! И тот человек, который по всем показателям может/должен занять его место, до сих пор этого не сделал. Вот эта внутренняя логическая нестыковка (внешне как раз все понятно – либерализм, Евросоюз, демократия) и порождает у понимающей и чувствующей аудитории определенный ропот, подразумевающий под собой один лишь вопрос: «Зачем ты так с нами?» (то есть, разве ты не видишь, что мы этого хотим, что так будет лучше?). Ропот пробуждается не как вольнодумство, но как чистый кураж, драйв от осознания простоты решения возникшей проблемы: стране нужен царь, и если тот, кого бы мы хотели видеть на его месте, не может найти юридических механизмов для удовлетворения этой национальной потребности, надо дать ему понять, что мы найдем другого, более легкого на подъем, пусть и самозванца, ему на замену - тогда-то Настоящий Царь призадумается! Невероятная энергетика, опоясывающая сознание от простоты и действенности этих идей была сравнима с эффектом, производимым первым альбомом Sleigh Bells. Мощнейший бит и минимум простых но вполне понятных вокальных партий, складывающихся воедино в noise-pop-for-the-masses, именно тем цеплял и цепляет тело и разум, что в его гармоничной, естественной и логичной мелодике не было ни одного лишнего фальшивого звука. И точно так же, как Treats озвучивал Начало, второй альбом Sleigh Bells, Reigh of Terror, дублирует Финал, в том числе и своим названием. Вменяемость и легкость сменились дисгармонией и надоедливостью, простота и ритмика – извращенными риффами и непонятной какофонией. И так в обоих случаях: noise-pop-for-the-masses породил noise-masses.
Сутки сутками, но декабрь прошел, и прошел январь, и даже февраль прошел. Великий Всеобщий Патриарх так и не стал, увы, царем, а в ожидании этого расстроившееся звучание митингующих поглотило практически все информационное поле, не пропуская ни внутрь ни наружу незапятнанной практически ни одну мало-мальски значимую новость. Разговоры на митингах, в блогах и телевидении стали напоминать треклятые диалоги из голливудских фильмов, и раздражение от одного только созерцания – не говоря уже о невольной сопричастности – всего происходящего стало достигать пределов индивидуальной непереносимости. Вот тут и грянуло. Конец февраля. «Оскар» (Но не Шелл). «Артист».
«Артиста» я отсмотрел еще в начале февраля, но лишь благодаря, в общем-то, предсказанной заранее церемонии, сумел расставить все необходимые для себя самого точки над “I”. Немое кино – не мое в прямом смысле этого слова; возникшее в моем восприятии исключительно как метод – благодаря безупречному в смысле методологии фильму “The Fall” Тарсема – оно так методом и осталось, но справедливости ради и ради пущей велеречивости должен сказать, что «метод» слишком слабо сказано. «Метод-В-Себе», так будет точнее. После Тарсема были Чаплин, Китон и другие – причем мне не стыдно, что именно в такой последовательности – и закончилось все на “Hugo” Мартина Скорсезе. Когда в финале картины Жорж Мельес в исполнении Бена Кингсли рассказывал историю зарождения кино парочке случайных энтузиастов, я испытал настоящий древнегреческий катарсис от того, с каким неожиданно искренним драматизмом была раскрыта история человека, убежденного в гибели дела, которому он посвятил все силы, энтузиазм и (деньги) всей своей жизни, и вдруг узнавшего не только о существовании армии преданных и воспитанных его фильмами ценителей, но и спасении этих самых фильмов. Поверьте, не зная предмета разговора, проникнуться им было бы невозможно. Подумаешь, кино.
Фильм «Артист» был бы неплохим дополнительным материалом к “Hugo”, если бы он шел минут 30-40, но он оказался полнометражной картиной с продолжительностью около полутора часов! Даже несмотря на «Метод-В-Себе», я усомнился в том, что «Артист» оправдает свое существование (если честно, я усомнился в своей способности высидеть эти 1,5 часа). Но – начал смотреть, с намерением параллельно выполнить пару-тройку стратегически важных дел. В итоге: дела были забыты, а фильм досмотрен и пересмотрен. Это был отдых и наслаждение в чистом виде одновременно. Отдых от всего того «жутко громко», которое было повсюду: бесконечных ненужных разговоров, корявых реплик, идиотских диалогов. То есть диалоги в «Артисте» тоже были, но в виде одной-двух ремарок, как правило отражающих суть контекста «говорящих» сцен. Идея диалога. Образ. Если вы не слышали про «эффект Кулешова», то наверняка слышали про «эффект бабочки». Так вот, «эффект Кулешова» - это «эффект бабочки» в квадрате. Увязанные в цепочку образы, скрывающие за собой вереницу микро- и макрособытий, которые зритель сам интерпретирует и увязывает в ту самую цепочку, только уже смысловую и у себя в голове, а что может быть сильнее образа, усиленного лишь музыкой, который зритель сам для себя истолковывает? Никакого закадрового голоса, никаких посторонних звуков. Вообще ничего лишнего. Нет, там, конечно будут эпизоды с озвучкой, и эпизоды с эффектами, но – сугубо функциональные, режиссер тонко блюдет грань между аутентичностью и иронией, сон остается сном, без мигающей надписи «ЭТО ЕМУ СНИТСЯ, ЭТО ЕМУ СНИТСЯ», как у Захарова, огонь так и останется огнем, хотя и кажется, что вот-вот для усиления эффекта на экране запляшут алые языки пламени. «Эффект Кулешова»: чередующиеся при монтаже кадры могут складываться в логическую последовательность посредством изображаемых объектов. «Эффект бабочки»: любой из этих объектов, попав в зону зрительского внимания, заставляет его, зрителя, формировать ежесекундно меняющуюся, обновляющуюся картину происходящего. Образ-Идея-Действие. Действие-Идея-Образ. И знаете что? Никаких разговоров.
Главный герой – звезда немого кино, и когда наступает эпоха звука, ему предстоит сделать выбор: либо адаптироваться к прогрессу и «заговорить», либо продолжать уповать на свою популярность и хранить верность амплуа. Избрав второй вариант, он прогорает, теряет жену, славу, деньги – все, кроме верных собачки и слуги, и тайно влюбленной в него звезды звукового кино. Пройдя через все эти невзгоды, и даже попытавшись покончить с собой, он приходит к третьему варианту: не стараясь победить в себе «генетическую» боязнь голоса, он начинает залихватски отплясывать в кадре со своей подругой, на потребность зрителю и жанру.
«Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хорошего человека, попавшего в лагерь на Колыму. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намек на царя). И вот он с помощью уголовников травит этого хорошего человека и доводит его до смерти. Гоголь назвал роман "Герой нашего времени". Подписался: "Пушкин." И отнес Тургеневу, чтобы напечатать в журнале. Тургенев был человек робкий. Он прочитал рукопись и покрылся холодным потом. Решил скорее ее отредактировать. И отредактировал. Место действия перенес на Кавказ. Заключенного заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максима Максимовича. Зачеркнул "Пушкин" и написал "Лермонтов". Поскорее отправил рукопись в редакцию, отер холодный пот со лба и лег спать. Вдруг среди сладкого сна его пронзила кошмарная мысль. Название. Название-то он не изменил! Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден».
Давайте не будем ничего менять на этот раз, и вытерев холодный пот со лба, подумаем, какие же есть варианты у нас с вами. То, что мы до недавнего времени были безголосыми как герои немого кино – это факт. То, что сейчас, обретя голос, мы не знаем, как правильно им пользоваться – это факт еще более удручающий. Я был бы рад, если бы «жутко громкая & запредельно далекая» часть нашего общества научилась бы для начала танцевать – хотя бы под свою собственную дудку. То, что можно сохраняя молчание, двигать общество вперед, вдохновляя его образцами (читай: образами) насущных и конкретных дел и решений – это, конечно, утопичный вариант. Но если уж вы, товарищи, беретесь за прямую речь, то вы хотя бы отдавайте себе отчет в ее значительности и значении. А то от того «звукового кино», которое сейчас имеет место у нас в стране, хочется уехать в Баден-Баден.