ПРОТИВ
Максим Эйдис

В самом начале нового фильма Клинта Иствуда на черном экране появляется белая надпись A true story. Титр сразу же привлекает внимание своим отличием от общепринятого словосочетания based on a real story («основан на реальных событиях»): акцент здесь, очевидно, сделан на достоверности, правдивости отображения трагедии, случившейся в Америке в конце двадцатых годов прошлого века. Идеальное прикрытие, индульгенция, этакое детское «я в домике». Словно защищаясь от критиков, когда-то набросившихся на «Малышку за миллион» с обвинениями в спекулятивности, Иствуд говорит: «Историю Кристин Коллинз придумали не мы, это правда, так оно и было на самом деле». Кропотливо (хоть и не без вольностей), реконструируя реальность конца 20-х, создатели «Подмены», по сути, и сами занимаются подменой: они не только пытаются заставить зрителей забыть о том, что подлинного эстетического переживания не существует без вымысла (того самого, над которым «обливался слезами» Пушкин), но и вообще стремятся перенести дискуссию из области эстетики в область этики. Что есть подлинная справедливость? Какова мера личной и социальной ответственности? Какая память нужна человечеству, а о чем следовало бы забыть? Все эти вопросы, возникающие после просмотра «Подмены», о чем угодно, но не о кино как таковом. Разумеется, ответы на них индивидуальны и зависят от системы ценностей: здесь каждый выбирает для себя. И потому спор о фильме грозит перейти с обсуждения предмета диспута на личность оппонента, после чего полностью утратить свой смысл. Любой, критикующий «Подмену», может быть запросто обвинен в отсутствии эмпатии, в неспособности к состраданию, то есть, попросту говоря, в бездушии. Очень удобно.

Но, как указывал когда-то Ю.М. Лотман, опытный зритель сопоставляет видимое на экране не только (и не столько) с жизнью, но и с уже известными ему фильмами. Поэтому хотелось бы не углубляться в вопросы, имеющие отношение к размытой и субъективной сфере морали, а сосредоточиться на том, что относится непосредственно к области кино, тем более к этому обязывает и название рубрики.

Утрата ребенка, должно быть, самое страшное переживание, которое может выпасть на долю человека — максимальное горе, с которым не может сравниться ничто. Искусство, в том числе и кино, тяготеющее к наиболее ярким и сильным эмоциям, по всей видимости, всегда будет обращаться к этой теме, рассказывая о похищении детей с самыми разными интонациями. Тут можно вспомнить и гуманистический манифест Фрица Ланга «М» (1931), и великолепный триллер Отто Премингера «Банни Лейк исчезла» (1965), и комедию братьев Коэн «Воспитывая Аризону» (1988). Пожалуй, наиболее близка (и по дате выхода, и по своему драматическому накалу) фильму Иствуда недавняя картина корейского режиссера Ли Чан Дона «Тайное сияние». Два с половиной часа Ли Чан Дон с бесстрастностью энтомолога препарирует душу убитой горем матери. Два с половиной часа безумия, ужаса и боли. Два с половиной часа невероятных зрительских мучений. У «Тайного сияния» (которое следовало бы отнести скорее не к драме, а к жанру морального torture-porn) есть свои недостатки, но нельзя не отметить: минималистичная форма картины (снятой почти по канонам «Догмы») полностью соответствует ее содержанию. Закадровая музыка практически отсутствует. Ручная камера трясется в руках оператора, холодно передавая ощущение стресса. Великолепная дебютантка Чон До-ён передает все оттенки состояния души своей героини, создавая ощущение полного вживания в образ. Ей веришь.

В «Подмене» несоответствие внешнего и внутреннего бросается в глаза почти сразу: когда Кристин Коллинз обнаруживает пропажу ребенка, за кадром звучит красивая мелодия в исполнении симфонического оркестра. Нельзя не вспомнить соавтора Иствуда по «Малышке» и кинодилогии о Второй мировой войне сценариста и режиссера Пола Хаггиса. В его откровенно манипулятивных фильмах «Столкновение» и «В долине Эла» максимально затянутые драматические сцены тоже сопровождаются сентиментальной музыкой — с очевидной целью выжать из зрителя слезу. Видимо, Иствуд многому научился у Пола Хаггиса.

Кроме того, не лучшую услугу фильму оказала Анджелина Джоли. И дело здесь даже не в том, что она не обладает достаточным драматическим талантом. В конце концов, актерскую игру нельзя оценить иначе, кроме как по субъективной шкале «верю — не верю». Голливудская система звезд, имеющая свои очевидные достоинства с точки зрения проката, временами дает значительные сбои, и «Подмена», увы, как раз такой случай. Беда в том, что привычная к съемкам Джоли умеет, когда надо, изобразить слезы, когда надо — достоверно воспроизвести истерику. Но работает она не внутрь, а вовне, на камеру, ведь она профессионал. В итоге, глядя на Джоли, медиазвезду и голливудскую актрису, практически невозможно избавиться от мыслей вроде «Как же виртуозно она играет!» (в лучшем случае) или «Как она, должно быть, глубоко переживает все это! Ведь у нее шестеро детей!» (в худшем). Таким образом, акцент Иствуда на достоверности не срабатывает: мы видим на экране вовсе не Кристин Коллинз, а Анджелину Джоли, играющую роль Кристин Коллинз. Запоминаются даже мельчайшие детали одежды и макияжа — ведь перед нами не безвестная актриса и уж тем более не сотрудница телефонной компании 1920-х годов, а хорошо знакомая голливудская звезда, красивая женщина и селебрити.

Хочется оговориться: «Подмена», безусловно, великолепно сделанное кино, фильм мощнейшей эмоциальной силы. Вряд ли кто-то сможет избежать шока во время его просмотра. Прекрасно снятый, сыгранный и смонтированный в лучших традициях голливудского кино, фильм, кажется, заставит любого (особенно тех, у кого есть дети) рыдать над событиями, произошедшими давным-давно в незнакомой Америке с незнакомыми людьми. Но набор голливудских стандартов даже в великолепном исполнении команды Иствуда все равно остается лишь набором действенных и выверенных десятилетиями штампов. И даже заливаясь слезами и от всей души сострадая позабытой человечеством трагедии Кристин Коллинз, невозможно не замечать, с каким мастерством и виртуозностью тебя разводят на эту эмоцию.

Обладала бы эта трагическая история меньшим воздействием, будь она поставлена не автором великого «Непрощенного», а каким-нибудь другим профессиональным режиссером? Вряд ли. Как реагировали бы зрители, если бы смотрели не художественный фильм о судьбе Кристин Коллинз и ее сына, а документалку — без Джоли, декораций и операторских изысков, но с фотографиями, протоколами и свидетельствами очевидцев? Скорее всего, так же. Был бы такой фильм честнее — раз уж целью создателей фильма было рассказать подлинную историю женщины, потерявшей собственного ребенка и готовой идти до конца в попытках найти его? А вот это уже вопрос этики, а не эстетики.