«Подмена» Клинта Иствуда

Что такое новый фильм американского режиссера — трагедия или циничная манипуляция?

Имена:  Клинт Иствуд

ЗА
Мур Соболева

Честно говоря, идея закрывать фестиваль независимого американского кино «Амфест» масштабным фильмом с Анджелиной Джоли в главной роли представлялась несколько странной. Но, как оказалось, более логичного фильма для церемонии закрытия и представить себе невозможно. Суперзвезда Иствуд и символ голливудского гламура Джоли сделали вместе такое независимое и мощное кино, до которого никакому «мамблкору» не допрыгнуть никогда.

The True Story — это титр вместо стандартного «основано на реальных событиях». В марте 1928 года лос-анджелесская мать-одиночка Кристин Коллинз, работающая супервайзером в телефонной компании, уходит из дому, оставляя девятилетнего сына Уолтера одного. Сегодня суббота — по субботам Уолтер не учится, а Кристин нужно на работу. Придя домой, она обнаруживает, что сына нет; она звонит в полицию, но полиция принимает такие запросы только через 24 часа после предполагаемого исчезновения ребенка, потому что дети, вы же понимаете, имеют обыкновение убегать из дома. «Но Уолтер бы так не поступил», — возражает Коллинз. На том конце телефонной линии устало вздыхают: мэм, все родители так говорят.

Это только начало. Если бы эта история не была так ужасающе реальна — сценарист Джей Майкл Стражински через каждые пять-десять страниц печатного текста вставлял фотокопии газетных новостей и судебных документов, — Иствуда наверняка обвинили бы в нагнетании драматизма, бессовестной эксплуатации темы и притягивании фактуры за уши. Его и так уже обвиняют: нельзя же так со зрителем, это же запрещенные приемы.

Но нельзя было бы в том случае, если бы Иствуд все это придумал для «Оскаров» и собственного развлечения. Стражински, газетчик, переквалифицировавшийся в сценариста, на эту историю наткнулся случайно — его бывший источник в муниципалитете позвонил с сообщением, что в городском совете собираются сжигать архивы, и среди этих архивов он нашел нечто, что Стражински должен увидеть. Внимание муниципального чиновника привлекли приготовленные к сожжению протоколы дела Коллинз, — дела, которое стало национальной сенсацией, но через какое-то время поблекло и отошло в небытие, когда его сменили другие будоражащие кровь преступления, на которые горазд Лос-Анджелес. О Коллинз все забыли, кроме нескольких криминальных репортеров, специализирующихся на историях из прошлого. «Я просто хотел напомнить и почтить то, что сделала Кристин Коллинз», — говорит Стражински.

Один мой коллега, с которым мы созвонились минут через десять после окончания фильма — раньше как-то не хочется разговаривать, если честно, — сказал, что, несмотря на всю мощь иствудовского кино, он не рекомендовал бы его никому. Я бы, напротив, рекомендовала этот фильм всем и каждому, включила бы его в образовательные кинопрограммы для взрослых. О «Подмене» нельзя рассуждать в категориях «понравилось» или «не понравилось»: не может нравиться (или не нравиться) Библия, гроза или вечерние новости; это факт жизни. «Подмена» — это такой же факт жизни, кусок правды, каким-то невероятным образом попавший на экран. Нельзя сказать, что почти что два с половиной часа, которые идет «Подмена», пролетают как одно мгновение. Это крупное во всех смыслах этого слова произведение; оно давит, заполняя собой время и пространство вокруг, но пошевелиться или даже просто перевести дыхание не дает все свои почти что два с половиной часа.

Иствуд, ставший мастером экшена, еще когда не родилась большая часть нынешних рецензентов и зрителей «Подмены», сейчас держит зал одними крупными планами, где половина лица почти всегда оказывается в тени, одной музыкой (которую пишет сам, к слову сказать), одной панорамой улицы, снятой сверху и чуть сбоку. Его минималистичное мастерство настолько отточено, что не бросается в глаза. Иствуд, нигде не впадающий в драму и крик, весь фильм снимает в приглушенных серо-коричневых тонах, через дождь, через зернистое стекло дома Коллинзов; единственное яркое пятно — это накрашенные карминно-красным губы Джоли. Помада ей не идет в привычном понимании этого слова, подчеркивая излишне крупные черты лица под круглой шляпкой, и Джоли оказывается абсолютно на своем месте — не знаменитостью, попавшей в центр голливудской постановки, а реальной женщиной Кристин Коллинз. Эта работа, наверное, лучшая на сегодняшний день в ее карьере — роль, ни на секунду не дающая сопоставить эту женщину с какой-то далекой героиней обложек; роль, в которой нет ни капли фальши. Джоли в интервью говорит, что, прочитав сценарий, она ужаснулась и отказалась, потому что не хотела переживать то, что переживает ее героиня, не хотела себе представлять, что нечто подобное может случиться с кем-то из ее детей. Но история ее так и не отпустила; она говорит также, что ей особенно интересны реакции других матерей. Это вопрос личного опыта, и ни одна актриса, даже самая выдающаяся, у которой детей нет, наверное, не смогла бы так сыграть — прожить — роль Кристин Коллинз. Да простит меня любезный читатель за такой шовинизм, но люди бездетные почувствуют этот фильм — на физиологическом уровне — совершенно иначе, нежели те, у кого дети есть.

Очень хотелось бы говорить об этом кино так же, как оно снято, — без пафоса и не впадая в раж. Сказать, что это фильм не о материнской любви, и не о борьбе человека с системой, и не о проблемах государственности, и не о безысходности жизни. Что фильм — обо всем этом и о гораздо большем и что, как в любом великом произведении, каждый найдет в нем что-то свое. Очень хотелось бы, чтобы это не звучало напыщенно, но для того, чтобы так говорить, нужно, наверное, быть пожилым американским джентльменом и что-то такое знать про жизнь. Иствуд, серьезный и беспощадный, как всякий пророк, с каждым новым фильмом демонстрирует все более чистый нравственный камертон — не ударяясь ни в маразм, ни в морализм, демонстрируя четкие идеи и тем не менее оставляя свободный финал, не стараясь завершить и объяснить судьбу каждого из героев. Не закончить трагедию в некотором смысле даже еще более жестоко, чем эту трагедию показать. Когда финал очевиден, то понятен и вывод, и выход. Но Иствуд этого не делает — поэтому «Подмена», наверное, даже более глубокое произведение, чем его предыдущая «Малышка за миллион»: здесь в конечном итоге все оказывается как в жизни — по-настоящему.


{-page-}

ПРОТИВ
Максим Эйдис

В самом начале нового фильма Клинта Иствуда на черном экране появляется белая надпись A true story. Титр сразу же привлекает внимание своим отличием от общепринятого словосочетания based on a real story («основан на реальных событиях»): акцент здесь, очевидно, сделан на достоверности, правдивости отображения трагедии, случившейся в Америке в конце двадцатых годов прошлого века. Идеальное прикрытие, индульгенция, этакое детское «я в домике». Словно защищаясь от критиков, когда-то набросившихся на «Малышку за миллион» с обвинениями в спекулятивности, Иствуд говорит: «Историю Кристин Коллинз придумали не мы, это правда, так оно и было на самом деле». Кропотливо (хоть и не без вольностей), реконструируя реальность конца 20-х, создатели «Подмены», по сути, и сами занимаются подменой: они не только пытаются заставить зрителей забыть о том, что подлинного эстетического переживания не существует без вымысла (того самого, над которым «обливался слезами» Пушкин), но и вообще стремятся перенести дискуссию из области эстетики в область этики. Что есть подлинная справедливость? Какова мера личной и социальной ответственности? Какая память нужна человечеству, а о чем следовало бы забыть? Все эти вопросы, возникающие после просмотра «Подмены», о чем угодно, но не о кино как таковом. Разумеется, ответы на них индивидуальны и зависят от системы ценностей: здесь каждый выбирает для себя. И потому спор о фильме грозит перейти с обсуждения предмета диспута на личность оппонента, после чего полностью утратить свой смысл. Любой, критикующий «Подмену», может быть запросто обвинен в отсутствии эмпатии, в неспособности к состраданию, то есть, попросту говоря, в бездушии. Очень удобно.

Но, как указывал когда-то Ю.М. Лотман, опытный зритель сопоставляет видимое на экране не только (и не столько) с жизнью, но и с уже известными ему фильмами. Поэтому хотелось бы не углубляться в вопросы, имеющие отношение к размытой и субъективной сфере морали, а сосредоточиться на том, что относится непосредственно к области кино, тем более к этому обязывает и название рубрики.

Утрата ребенка, должно быть, самое страшное переживание, которое может выпасть на долю человека — максимальное горе, с которым не может сравниться ничто. Искусство, в том числе и кино, тяготеющее к наиболее ярким и сильным эмоциям, по всей видимости, всегда будет обращаться к этой теме, рассказывая о похищении детей с самыми разными интонациями. Тут можно вспомнить и гуманистический манифест Фрица Ланга «М» (1931), и великолепный триллер Отто Премингера «Банни Лейк исчезла» (1965), и комедию братьев Коэн «Воспитывая Аризону» (1988). Пожалуй, наиболее близка (и по дате выхода, и по своему драматическому накалу) фильму Иствуда недавняя картина корейского режиссера Ли Чан Дона «Тайное сияние». Два с половиной часа Ли Чан Дон с бесстрастностью энтомолога препарирует душу убитой горем матери. Два с половиной часа безумия, ужаса и боли. Два с половиной часа невероятных зрительских мучений. У «Тайного сияния» (которое следовало бы отнести скорее не к драме, а к жанру морального torture-porn) есть свои недостатки, но нельзя не отметить: минималистичная форма картины (снятой почти по канонам «Догмы») полностью соответствует ее содержанию. Закадровая музыка практически отсутствует. Ручная камера трясется в руках оператора, холодно передавая ощущение стресса. Великолепная дебютантка Чон До-ён передает все оттенки состояния души своей героини, создавая ощущение полного вживания в образ. Ей веришь.

В «Подмене» несоответствие внешнего и внутреннего бросается в глаза почти сразу: когда Кристин Коллинз обнаруживает пропажу ребенка, за кадром звучит красивая мелодия в исполнении симфонического оркестра. Нельзя не вспомнить соавтора Иствуда по «Малышке» и кинодилогии о Второй мировой войне сценариста и режиссера Пола Хаггиса. В его откровенно манипулятивных фильмах «Столкновение» и «В долине Эла» максимально затянутые драматические сцены тоже сопровождаются сентиментальной музыкой — с очевидной целью выжать из зрителя слезу. Видимо, Иствуд многому научился у Пола Хаггиса.

Кроме того, не лучшую услугу фильму оказала Анджелина Джоли. И дело здесь даже не в том, что она не обладает достаточным драматическим талантом. В конце концов, актерскую игру нельзя оценить иначе, кроме как по субъективной шкале «верю — не верю». Голливудская система звезд, имеющая свои очевидные достоинства с точки зрения проката, временами дает значительные сбои, и «Подмена», увы, как раз такой случай. Беда в том, что привычная к съемкам Джоли умеет, когда надо, изобразить слезы, когда надо — достоверно воспроизвести истерику. Но работает она не внутрь, а вовне, на камеру, ведь она профессионал. В итоге, глядя на Джоли, медиазвезду и голливудскую актрису, практически невозможно избавиться от мыслей вроде «Как же виртуозно она играет!» (в лучшем случае) или «Как она, должно быть, глубоко переживает все это! Ведь у нее шестеро детей!» (в худшем). Таким образом, акцент Иствуда на достоверности не срабатывает: мы видим на экране вовсе не Кристин Коллинз, а Анджелину Джоли, играющую роль Кристин Коллинз. Запоминаются даже мельчайшие детали одежды и макияжа — ведь перед нами не безвестная актриса и уж тем более не сотрудница телефонной компании 1920-х годов, а хорошо знакомая голливудская звезда, красивая женщина и селебрити.

Хочется оговориться: «Подмена», безусловно, великолепно сделанное кино, фильм мощнейшей эмоциальной силы. Вряд ли кто-то сможет избежать шока во время его просмотра. Прекрасно снятый, сыгранный и смонтированный в лучших традициях голливудского кино, фильм, кажется, заставит любого (особенно тех, у кого есть дети) рыдать над событиями, произошедшими давным-давно в незнакомой Америке с незнакомыми людьми. Но набор голливудских стандартов даже в великолепном исполнении команды Иствуда все равно остается лишь набором действенных и выверенных десятилетиями штампов. И даже заливаясь слезами и от всей души сострадая позабытой человечеством трагедии Кристин Коллинз, невозможно не замечать, с каким мастерством и виртуозностью тебя разводят на эту эмоцию.

Обладала бы эта трагическая история меньшим воздействием, будь она поставлена не автором великого «Непрощенного», а каким-нибудь другим профессиональным режиссером? Вряд ли. Как реагировали бы зрители, если бы смотрели не художественный фильм о судьбе Кристин Коллинз и ее сына, а документалку — без Джоли, декораций и операторских изысков, но с фотографиями, протоколами и свидетельствами очевидцев? Скорее всего, так же. Был бы такой фильм честнее — раз уж целью создателей фильма было рассказать подлинную историю женщины, потерявшей собственного ребенка и готовой идти до конца в попытках найти его? А вот это уже вопрос этики, а не эстетики.