Лав Диас: «Лучший способ понять искусство — помолчать о нем»

С самым модным и загадочным филиппинским режиссером специально для OPENSPACE.RU поговорили ВЛАД ПОЛЯКОВСКИЙ и КСЕНИЯ ЩЕРБИНО

Имена:  Лав Диас

Филиппинский режиссер Лав Диас снимает фильмы продолжительностью от 5 до 11 часов. Эти медитативные ленты не идут в кинотеатрах и не выходят на ДВД. Лишь недавно 50-летний режиссер, снявший свой первый фильм 10 лет назад, прорвался к мировой известности, став завсегдатаем и любимцем международных фестивалей. В этом году он получил премию «Оризонти» в Венеции, куда заехал всего лишь на три дня, чтобы тут же уехать в Торонто. 1 ноября завершилась его ретроспектива в Берлине. Такие фильмы Лава Диаса, как «Иеремия», Batang West Side, «Эволюция филиппинской семьи» и «Меланхолия», создали новый кинотренд: здесь фильм структурируется не сюжетом, а глубинным ритмом, и предельно длинные планы заставляют зрителей впадать в своего рода транс.

— В прошлом году вы уже участвовали в Венецианском кинофестивале, и тоже в программе «Оризонти». Тогда вы удостоились специального упоминания. В этом году ваш новый фильм получил главный приз программы. Как вы относитесь к своему фестивальному успеху?

— Ну, надо понимать, что само участие в Мостре — это уже крупное событие в карьере любого режиссера, особенно если ты считаешь себя серьезным режиссером. Это же Венеция! Это старейший в мире фестиваль. И, кстати, Венеции удалось сохранить свою цельность, свою репутацию серьезного фестиваля, несмотря на тот балаган, который устраивают сегодня ее основные конкуренты — Канн и Берлин.

— В прошлом году вы привезли «Смерть в стране чар», в этом — «Меланхолию»…

— Это разные истории, и структура обеих картин тоже, мне кажется, сильно различается. А вот что в них общего — это мои любимые актеры, с которыми я всегда стараюсь работать, черно-белое изображение, длинные планы, ритм, общее ощущение тоски, одиночества, запустения. Собственно, тоска — моя любимая тема.

— Так получилось, что вы в основном работаете над сверхдлинными эпическими фильмами. Почему? Вы считаете, что наша эпоха высоких скоростей нуждается в собственной мифологии, своих сагах и легендах?

— Ну, я бы сказал, что мое кино не относится и никогда не относилось к тому, что мы привыкли понимать под «кинорынком» и «кинобизнесом». С точки зрения рынка, я непонятен массам, катастрофически неприспособлен для продажи, а стало быть, невыгоден. Эти люди вообще не понимают, как можно в эпоху, в которой существует MTV, снимать такое кино, какое снимаю я. Так возникает противостояние между рынком и мудростью.

Что же касается мифа, он уже заложен в нашем существовании, он был, есть и будет всегда. Все, что нас окружает, — загадка. Существует ли на самом деле Лав Диас, который отвечает на ваши вопросы? Были ли его фильмы в действительности или это иллюзия?

— Я неслучайно упоминаю про эпоху высоких скоростей. Для современного зрителя ведь и двухчасовой фильм — это уже очень много. Даже администрация Венецианского фестиваля была вынуждена показывать восьмичасовую «Меланхолию» с двумя перерывами. Как вам это понравилось?

— Конечно, когда я снимаю фильм, то надеюсь на его цельный, полноценный просмотр своим зрителем. Мне нужно, чтобы публика постигала атмосферу картины без антрактов и перерывов. Мы же не в театре, в конце концов.

— Расскажите, как вам вообще удается не терять внимание публики во время четырех- или восьмичасового просмотра?

— Если честно, то я не знаю. Я никогда не волнуюсь, будет ли зрителю скучно, досидит ли он до конца... Мне кажется, режиссер не должен задумываться об этом, иначе он обязательно что-то сделает не так. Я стараюсь сосредоточиться на самой работе и делать ее с полной отдачей. Можно сказать, что я делюсь своим взглядом на жизнь, если он имеет какую-то ценность. Если же нет, то делюсь сюжетами, образами. Каким-то уникальным филиппинском опытом, наконец. Это и есть моя эстетика и моя философия кинематографа.

— Длинные фильмы — требуют ли они какой-то специальной оптики, технологии подачи, чтобы не развалиться на несколько идущих подряд историй?

— Знаете, я у себя не вижу какой-то особой оптики или техники. Мы стараемся вообще не изощряться: съемки проходят очень простенько, почти всегда при обычном свете. Да и работаю я обычно или один, или с парой человек, не больше.

С другой стороны, длительность является важным элементом моего кинематографа, который отражает мое видение мира, мой поиск смысла. Я могу сослаться на другие работы — на трактаты Андре Базена, на фильмы Антониони, Тарковского, Ангелопулоса, Одзу. Но я бы не сказал, что повторяю их работы, они лишь вдохновляют меня в моих поисках. А основные мои принципы — бескомпромиссность и уверенность в том, что искусство свободно. Поэтому длительность фильма никогда не станет обязательным структурным элементом в моем творчестве — это же будет тот самый догматизм, от которого я бегу. Поле для творчества бесконечно, я буду продолжать поиск правды, не надеясь добраться до горизонта.

Лучший способ понять искусство — помолчать о нем. Искусство говорит само за себя. Созерцание. Раздумье. Понимание. Эти слова помогают осознать тайну искусства и его великую роль в истории человечества. Задача художника — не только творить, но и приоткрывать эту тайну во благо людям.

— Вы подробно показываете эмоции своих героев. Не кажется ли вам, что сегодня, в связи с различными технологическими, экономическими, социальными проблемами нашего времени, люди менее склонны к проявлению сильных эмоций, менее ранимы, менее готовы выставлять свои эмоции напоказ?

— Да, мне кажется, что технология пагубно повлияла на очень многие традиционные человеческие эмоции. Главное изменение у нас перед глазами каждый день — это совершенно безумный консюмеризм, бешеное потребление. Все пытаются ухватить самое модное, новое, последнее. Мне кажется, что, с психологической точки зрения, это притупляет наши эмоции и ощущения. Странная ситуация: как будто собственноручно возводишь себе тюрьму, садишься в нее, а через какое-то время уже принимаешь все как должное, просто не обращая внимания на жизнь за стенами тюрьмы.

Я думаю, что главная борьба, которую ведет человек, — это попытка стать хорошим человеком. Несмотря на свою иронию и легкомыслие, человек хранит верность этому идеалу. В центре человеческого существования всегда находится борьба добра и зла. Мы не можем избежать этого конфликта, мы ведь не животные. Мы рациональны или эмоциональны, мы можем писать ироничные стихи, и мистические стихи, и трансцендентальные стихи; мы можем постичь метафизику кинематографа и полететь на Луну, но в конечном счете все это сводится к поиску человечности. Как кинематографист или просто рассказчик историй я стараюсь конкретизировать этот поиск, создавая определенные характеры, обстоятельства, эмоции, образы, слова, ощущения, боль, страдания, перспективы.

— Как вы представляете своего зрителя?

— Я воспринимаю свои работы как живопись, как картины. Поэтому я просто вешаю их на стенку и любуюсь ими. То есть они существуют не для зрителя. Я их никому не навязываю. Они просто есть, и всё тут. Поэтому так называемая «аудитория» моих картин просто свободные люди, у которых есть время. Одно могу сказать точно: мои фильмы явно не для людей, у которых не хватает времени присмотреться к жизни, почувствовать ее, открыть для себя новые миры и новые горизонты.

Я вообще не снимаю во имя той шаблонной публики, которую придумали в рамках губительной индустрии развлечений. Я делаю картины, которые требуют взаимодействия с людьми. И мне не важно, сколько их. С моей точки зрения, качество когда-нибудь пробьет дорогу к количеству. Не стоит торопиться.


Предыдущие материалы рубрики:
Даниил Дондурей: «Мы снимаем фильмы, которые зрителям не нужны!»
Чулпан Хаматова: «Если ты доверяешь режиссеру, ты готова быть десятым стулом в пятнадцатом ряду»
Стив Маккуин: «Художник — это человек, который ценой самоунижения пытается сказать правду о мире»

Ссылки

• Лав Диас
• «Иеремия»
• «Меланхолия»
• «Эволюция филиппинской семьи»