©  Евгений Гурко

— Как сложился ваш творческий и, собственно, семейный дуэт?

Я. Т.: Мы в Екатеринбурге в Малом драматическом театре познакомились — Вася туда пришел ставить «Черное молоко». Руководство предложило: есть актриса на главную роль. Он говорит: не надо, сам найду. А потом увидел меня у Николая Коляды на фестивале — я попросила зажигалку, он дал. После этого поднялся к руководству и говорит: вот там сейчас курить выходила — она будет играть. А они: мы тебе ее и предлагали! Сделали спектакль — его первая постановка, моя первая главная роль. И поняли, что мы команда. Показывали у Коляды, потом в Театре кукол.

В. С.: Три театра сменили, и отовсюду нас с одним и тем же спектаклем выгоняли.

— Почему?

В. С.: Да личные причины. Театральное, знаете, говно.

Я. Т.: Мы люди с характером, нам уйти проще, чем остаться. Мы даже не переживали совсем, ржали всегда, правда, Вась? Первый раз только растерялись. Как сейчас помню, вышли, первый осенний снег, и Сигарев меня спрашивает: «Я что ж, так и не стану режиссером?» Я говорю: «Станешь!»

— Вас, Василий, считают таким неоварваром — вы всегда декларировали, что для того, чтобы снимать фильмы и писать пьесы, изучать историю кино и театра не нужно.

В. С.: Все искусство должно начинаться с чистого листа. Я с таких каракулей в двенадцать лет начинал — стыдно читать сегодня! Но вот произошла некая эволюция — от опыта в основном.

Я. Т.: Я вообще философский факультет Уральского университета закончила, а в театралке только два курса проучилась. Когда начались дипломные работы, поняла: неинтересно. Я настолько люблю свою профессию, что диплом мне здесь не нужен.

В. С.: А я защитился, но не забрал диплом. Там какие-то обходные листы нужны были.

— Вы окончательно выбрали кино или таки вернетесь в театр?

В. С.: Я кино люблю больше театра. Не люблю на спектакли ходить, если честно, там сложно отделять зерна от плевел. Придешь, три часа там тебе будут впаривать что-то — и фиг выйдешь еще.

Я. Т.: Если неудачно сядешь!

В. С.: А кино — включил, выключил, смотришь, когда хочешь. Возможно, будет время — пьесу напишу, поставлю спектакль. Но кино мне сейчас интересней.

— Говорят, у фестиваля «Кинотавр», щедро наделившего вас призами, нынче некие проблемы с госфинансированием. Не в последнюю очередь, видимо, и после выступления Говорухина с Михалковым в Госдуме.

©  Евгений Гурко

В. С.: После одного из показов ко мне подошел дядька, представился профессором из ВГИКА и сказал: «Будут вам говорить, что это чернуха — не верьте. Чернуха — это фильмы “Артистка” и “Пассажирка”. Пусть это Говорухин услышит. У него были хорошие фильмы, но то, что он сейчас делает — это залипень и неимоверное говно».

— Вам не кажется, что эти выступления мэтров — результат не конфликта поколений, но банальной ревности: «Отдайте госфинансирование нам!»

В. С.: А кто ему не дает денег, он же сейчас снимает. Может, хочет гонорар в миллион долларов? Так такого не бывает.

— И впрямь, с трудом представляю вас с плакатом «Не давайте Говорухину денег!» в руках.

В. С.: Конечно, я хочу, чтобы кино было разнообразным. Пусть будут и Михалков, и Говорухин.

Я. Т.: На них страна росла! Но хотелось бы, если честно, чтоб наши отцы нас поддерживали, а не топтали. Считают, что мы снимаем говно, — встретьтесь с нами, пообщайтесь! Научите чему-нибудь.

— Говорят, все дело в том, что в своем творчестве вы воспеваете быдло.

В. С.: Я и себя могу быдлом назвать. Это же не какая-то социальная прослойка, это больше чем половина страны. Мне кажется, причина — в войнах: мой дед прошел целых три, и это на генетическом уровне поменяло личность. Стрелять в живого человека — особое надо иметь сознание, и нам это передалось. Дед мне рассказывал, как в Гражданскую из пулемета косил женщин и детей на рынке в Красноярске. На Урале интеллигентов-то теперь и нету практически.

Я. Т.: У меня был благородный род, нас из Польши выслали, так Урал свое дело сделал. Я — иллюстрация того, что после дворян в таких условиях остается. Посмотрите на нас, и поймете, что такое быдло: вот они мы.

Страницы:

• « Предыдущая
• 1
• 2
• 3

Отправить:

КомментарииВсего:10

• i1g2o3r4· 2009-10-06 20:29:57
  Волчок - это фильм о бессчеловечной жестокости и человеческом страдании . Одиночество матери и дочки настолько абсолютно и очевидно , что зритель на протяжении всего фильма надеется на их непременное сближение . Особенно тогда , когда дочь постоянно умоляет мать не уходить из доиа , и как может по-детски пытается защищать мать от очередных ухажёров . Но мать не только не идёт навстречу её слабым неуверенным порывам , но грубо , зверски отталкивает её несчастнейшие и едва-едва прпобуждающиеся человеческие чувства . Окна дущи человеческой - чувства- наглухо закрыты . Ведь если два одиноких существа не могут преодолеть своего одиночества , не могут вызвать друг у друга элементарных человеческих чувств , если не может быть и речи об их духовном сближении , то причины столь глубокого тотального отчуждения следует искать не в этих существах , а в обществе , и в общественном отношении , которые постоянно производит разнообразные формы универсального отчуждения и дегуманизации . Чем более глубокими становятся эти формы , тем более убогим , бедным и примитивным становится человек . Если люди доведены до такого состояния , то виновато в этом опять- таки общество , которое обладает такой идеологией, и такой культурой , которые вырабатывают , формируют, насаждают и культивируют враждебные любому , каждому человеку и человеческой деятельности нравственные ценности и идеалы . Внутренний мир матери и дочери и мир внешний пронизывают одно страшное ощущение - нигде и ни у кого нет человеческих чувств и человеческих отношений , нет любви , нет привязанности , нет веры , нет достоинства , нет правды , нет красоты , нет , наконей , даже самих людей . Физиология фильма коренится , к сожалению , в той атмосфере моральной пустоты , в которой , пусть против воли , оказались мы все ..... С УВАЖЕНИЕМ ИВЧЕНКО ИГОРЬ .
• zhda_na· 2009-10-12 04:25:29
  Тема фильма – любовь. Еще в одном ее странном проявлении.
  
  Убогий безымянный городок, убогий домик, безымянные морально убогие люди, тусклые цвета. Минимум слов и куцые диалоги. Кто, когда и где – не важно. В фильме их двое: мать и дочь. Есть еще бабка, хромая сестра, калейдоскопом меняющиеся в постели матери дяди и даже одна тетя. Но все они нужны, чтобы четче обрисовывать единственную сюжетную линию.
  
  МАТЬ. Че скажем?
  
  ДЕВОЧКА. Не знаю... Ничего...
  
  МАТЬ. А че не знаем?
  
  ДЕВОЧКА. Просто...
  
  МАТЬ. А че не сложно?
  
  ДЕВОЧКА. Не знаю...
  
  МАТЬ. А че не знаем?
  
  Вот такие дочки-матери.
  
  Унылый мир глазами девочки. Она рассказывает про себя невыразительным, бесцветным голосом. Какой мир – такой и рассказ. Такая и девочка, насупленная, не умеющая радоваться. Она не плачет и не смеется. Она одинакова, когда стоит у окна и щелкает выключателем лампы, поджидая мать, когда смотрит на нее, пьяную и жуткую, когда катается на карусели и ест мороженое. Угрюмый маленький человек. Точно не ребенок. Взгляд все время исподлобья, прячется под челкой и капюшоном. Неуклюже строит фразы, неуместно вставляя «еще» и «даже».
  
  У нее есть друг. Маленький мальчик. Она ходит к нему почти каждый день. Пожалуй, только в коротеньких монологах этих эпизодов проявляется детскость героини. Другу она рассказывает про себя. Конечно же, сочиняет. Про то, как дома все хорошо: у них много телевизоров и даже печатная машинка. А главное - что мать любит ее. «Любит, любит, любит...», - твердит она как заклинание. А мальчик молчит, потому что он – покойник. Но девочка все рано трогательно заботится о нем: носит «сокровища», строит заборчик из венков, выкладывает конфетами могилку. И деловито сожалеет, что все это разрушили: «Наглость такая вообще... Никто даже и не разрешал даже. Поломали всё только еще...».
  
  Дружба с мальчиком – тоже проявление чувств, и вновь безответное. Зато с ним она хотя бы общается, а вот с матерью – нет. В конце фильма выросшая девочка пытается вспомнить, а говорили ли они когда-нибудь. И не вспоминает. Потому что не о чем. Матери дочь не нужна. «Отсоситесь вы все от меня. Я жить хочу», - выкрикивает та надрывно.
  
  Девочка ни разу не называет маму мамой. Она вообще не знает, как выражать свои чувства. И любовь свою проявляет неловко. И защищает ее как умеет. Она разбивает голову очередному дяде коле. Она грозит машине, увозящей от нее мать, прогоняет женщину, которая только что вылезла из постели матери: «Говорите, что не придете больше. А ну... Говорите, кому сказано». Смешно, но никто не смеется. А машина (камера снимает сверху огромный автомобиль и наступающую на него девочку с камнем в руке) действительно уезжает. И женщина уходит.
  
  Девочка охраняет мать. Но та все время исчезает. А девочка ждет. Ждала первые семь лет жизни, ждала, когда ее оставили на вокзале, потому что «с грузом» на юг незачем ехать. Ждала и верила, что мать вернется. И знала, инстинктивно чувствовала, что та жива.
  
  Впрочем, не стоит идеализировать девочку. У Сигарева она не похожа на нежное, беззащитное создание. Она не только с камнем в руке преследует обидчиков. Она вот и ежика убить может. Тихо так, почти без эмоций. Ррраз – и накрыла аккуратно подушкой, а потом под поезд бросила. «И не нужен мне никакой ежик даже», - долго-дооолго бубнит девочка. Конечно, не нужен. Ей мать нужна. Девочка принимает ее любой, главное – чтобы рядом, чтобы не уходила.
  
  Жутковато вырывается любовь девочки, когда она взбирается на лежащую на кровати мать, расстегивает ей кофту и пытается целовать голое тело. А мать потом на кухне, размазывая пьяные слезы, протянет: «Вот веселуха…».
  
  Странно, но любовь такая не унизительна. Даже когда девочка вытирает лужу, после того как мать помочилась на пол. Или когда спит собачонкой в ногах матери и дяди коли, а те пинают ее, толкают, складывают ноги. Или когда мать просит "помыть кундю".
  
  И ведь жестокой мать не назовешь: она ребенка не избивает, кипятком не обливает. Нет никаких страстей-мордастей. Девочка ей просто безразлична. Ну, может обозвать, ну, помучает глупыми расспросами, ну, еще что-то выдумает. Но для девочки такое равнодушие мучительней жестокости. и это не физическое, а душевное насилие. Страшное...
  
  Не щадят девочку и режиссер с оператором. В фильме много крупных планов Полины Плучек, которые она замечательно выдерживает. Вот она с перемазанным кладбищенскими конфетами ртом. Вот она сидящая и загипнотизированно смотрящая на мать. Ей надо не просто показать любовь, а передать это скрываемое чувство. И это сложнее. КАК такое сыграть ребенку. А главное – КАК объяснить, ЧТО именно надо играть. Непонятно и оттого особенно поражает игра девочки.
  
  Режиссер дважды обыгрывает название фильма. Волчок – это сама девочка, диковатая, угрюмая, неразвитая. Мать даже рассказывает ей страшилку, как нашла ее в лесу в мешке, и та была похожа на волка: вся в шерсти и страшная. Страшилка вместо детской сказки. Вполне в духе их не-отношений. Есть и другой волчок - деревянная простая игрушка. Единственный подарок матери, который она «притараканила» из заключения. Волчок крутится, если запустить. И будет крутиться до тех пор, пока не остановится. Потому что так надо. И девочка любит мать. Потому что так тоже надо. Это – безусловный инстинкт, природное начало в его сильном, почти животном проявлении.
  
  Финал фильма ожидаем. Если так играть на чувствах с самого начала, то конец должен все звеняще оборвать. Почти так и выходит. Босая девочка бросается вдогонку за матерью. А та как всегда бросает ее. Убегает, пьяно петляя. С погони «Волчок» и начинается. Только после той девочка рождается. А во время второй – погибает. «Придет серенький волчок и укусит за бочок».
  
  Очень русским получился у Василия Сигарева «Волчок». Есть в нем и страдание, и слезы, и смех иногда прорывается. Правдивый и страшный фильм. И страшно, что это про любовь. С таким поскребыванием серой когтистой лапки в душе. И подвыть по-волчьи хочется. От безысходности и от ненужности такой вот странной любви еще даже вообще.
• oktet· 2009-10-19 16:41:32
  zhda_na, браво.