Режиссер «Поцелуя Путина» об искреннем конформизме Маши Дроковой, объективности в документальном кино и своих личных претензиях к «Нашим»
Имена:
Лизе Бирк Педерсен
© Anders Clausen
Лизе Бирк Педерсен
— Ты снимаешь уже третий фильм в России, 10 лет почти не выезжая из страны. По-русски говоришь?— Стыдно, но нет. Я так и не выучила русский. Пыталась — но очень трудно дается. Языки вообще не мое. Я работаю с переводчиком в России, что, конечно, плохо с точки зрения коммуникации и взаимопонимания между мной и героями фильмов. Ой, а не снимай меня, когда я ем. Меня Маша об этом просила тоже часто. Теперь я как она стала…
(Смеется.)— Что еще Маша просила тебя не снимать? Или лучше так — что не вошло в фильм?— Ой, там много сцен было вырезано. Не потому, что мы застали Машу врасплох — она была очень аккуратна в словах и
поступках, так что, как бы я ни хотела, ничего сверхкомпрометирующего не было даже в исходниках. Я убрала пару сцен, потому что просто не умещались в хронометраж. Например, один из моих любимых эпизодов — когда мы поехали в Нижний Новгород снимать набор молодых патриотов в «Наши». Глеб, комиссар движения, пугал мальчишек и девчонок лидерами оппозиции. Я помню, он рассказывал об американских связях Каспарова, о том, что Лимонов предпочитает чернокожих геев. Другой человек из «Наших» добавлял, что, если оппозиция придет к власти, на улицах российских городов будет по двести тысяч трупов. «Если вы с нами — вы за Россию», — говорили они. Самым шокирующим для меня были слова о том, что если во время какой-либо акции активистов задержит полиция, то пусть не боятся. «У нас, — говорили комиссары, — отличные связи в ФСБ, мы позвоним и договоримся».
— Как тебе показалось, люди из «Наших» верят в то, что говорят и делают?— Знаешь, конформистам проще поверить, чем пойти наперекор. Им приходится верить в тот месседж, который они несут. Маша, например, была спикером «Наших», поэтому, конечно, она верила в те идеалы, о которых говорила, иначе бы не делала этого. Даже вот эти уличные акции и провокации против оппозиции делаются «Нашими» с верой в свою работу, от которой кто-то получает карьерные выгоды, а кто-то и просто финансовые. Деньги, кстати, действительно очень сильная вещь в России, как я поняла. Когда я делала фильм, многие были расстроены, что я им ничего не заплатила за съемки. Я понимаю, они живут в дорогих квартирах, им нужно оплачивать бензин, но я не платила никому.
Читать текст полностью
© Lars Skree
Кадр из фильма «Поцелуй Путина»
— Якеменко тоже верит?
— Я думаю, если бы он не верил, не сумел бы организовать тысячи людей вокруг себя. Ему было бы трудно руководить таким огромным движением, даже несмотря на все эти миллионы, которые тратятся из бюджета. Василий, кстати, талантливый руководитель — умеет влюблять в себя и общаться с молодежью.
— Почему к тебе он отнесся холодно, не дал интервью?
— Боится общаться на равных. Шучу. Не знаю. Мне сказали, что он не очень любит журналистов, особенно иностранных. Я встретила его однажды на Селигере во время съемок, попросила дать небольшое интервью. Он не сказал «нет», но и не обещал ничего. Просто сослался на недостаток времени и ушел. Суркова я тоже просила об интервью. Я ему писала официальное письмо. Что самое смешное, мне позвонили из администрации президента после этого и спросили, не финансируется ли мой фильм из Соединенных Штатов Америки. Я сказала, что только на датские кроны. В общем, они взяли у меня интервью, а не я у них (смеется).
— Задай им вопрос через OPENSPACE.RU. Возможно, они его по крайней мере прочитают.
— У меня два вопроса персонально к Якеменко: о методах политической борьбы с оппонентами и об ответственности за эти методы перед молодыми людьми, которых он обучает. Чувствует ли он ответственность за то, что в центре Москвы тысячи свезенных из провинции молодых людей синхронно бросают портреты оппозиционеров на асфальт и начинают остервенело на них прыгать? Кстати, именно из-за этих кадров пресса и зрители сравнили «Наших» с гитлерюгендом. Вот я бы спросила Якеменко: считает ли он как лидер этих, по сути, детей, что именно такой метод «политической дискуссии» развивает российское общество? У нас в Дании с детского сада учат выслушивать чужую точку зрения и аргументированно высказывать свою, но не топтать портреты по команде. То есть я говорю о дебатах, дискуссии, диалоге и о равных правах для всех сторон, чего, на мой взгляд, недостает российскому обществу и СМИ.
— Маше понравился фильм?
— И да, и нет! Фифти-фифти. Она сказала, что в фильме большой упор на сторону оппозиции и либеральных журналистов, а «Наши» выглядят как что-то очень страшное и негативное, как гитлерюгенд.
© Lars Skree
Кадр из фильма «Поцелуй Путина»
— Ну в общем она права. Фильм не очень объективный, согласна?
— Если даже ты очень хочешь сделать стопроцентно объективный фильм — это невозможно. Все равно он будет твоим, потому что даже то, что попадает в объектив, и то, что ты вставляешь в финальный вариант, — отражение твоих собственных взглядов. Они мешают иной раз, не спорю. Но я действительно критична к недемократическим процедурам. Я не пыталась сказать что Путин или Якеменко — это плохо, это не моя проблема. Я за равные права и возможности. Если бы даже, предположим, оппозиция в России имела такое же влияние в медиа, как Путин, и если бы он принимал участие в дебатах и все голоса были бы подсчитаны честно на выборах, я думаю, что он все равно бы победил. И если это так, то это о'кей. Главное, чтобы была честная борьба и открытая дискуссия. Да, я лично не согласна с тем, что у организации «Наши» есть поддержка бюджета и прямое управление из Кремля. Испражняться на капоты своих политических оппонентов с помощью административного ресурса — это тупо и несправедливо.
Я не голосовала за прошлое правительство, которое было у нас в Дании 10 лет подряд, — я имею в виду нашу националистическую партию, я их ненавижу, но они выиграли честные дебаты и выборы. И я вот за это. В общем, как я ни старалась объективно показать движение «Наши», у меня не получилось.
Когда ты делаешь документалку, то часто не знаешь, что будет в конце, но имеешь какое-то представление о том, что собираешься показать зрителю. Когда подаешь заявку в Датский киноинститут, который субсидирует документальное кино у нас в Дании, ты должен представить примерный синопсис фильма. Я написала, что, возможно, Маша в конце концов повзрослеет и покинет организацию. Так и получилось, само собой, обстоятельства мне помогли, скажем так. Я ни на что ее не толкала, не знакомила с Олегом Кашиным. Маша — очень сильный человек и сама принимает решения, поэтому даже если бы я хотела настоять на каком-то повороте для фильма — чего я, понятно, не могу делать как документалист, у меня бы ничего не получилось.
У меня не было гайдбука, в котором расписаны все события фильма. Я просто наблюдала за тем, что происходит вокруг Маши, как меняется мир вокруг нее. Она оказалась в тисках движения «Наши», что не позволяло ей общаться с оппозиционно настроенными людьми — такими, как Кашин, — в неформальной обстановке. Ей было очень сложно, я это видела и хотела показать это превращение: от самозабвенной любви и преданности идеалам движения — к выходу из организации. Я чувствовала, что Маше в «Наших» не хватало воздуха. Она была ограничена в контактах и даже в выражении собственных суждений, так как она работала пресс-секретарем движения (на самом деле Мария Дрокова была федеральным комиссаром «Наших». — OS).
— Кстати, почему именно Маша?
— Не знаю точно. Я долго присматривалась и общалась с людьми из «Наших». Понимаешь, мне интересна современная Россия. Какая она? Все, что я знала о России, — это две картинки датского ТВ. Одна о бедности и разрухе 90-х, вторая — об олигархах и их яхтах. Наше телевидение сфокусировано на европейской или американской реальности. Если оно сообщает что-то о других странах, то обычно всякие плохие новости. Чем больше я ездила по России, тем больше менялся мой взгляд на страну и людей. Я заметила, что позитивный, оптимистический взгляд на будущее России, который был распространен в 90-е, к концу 2000-х поменялся на какой-то безнадежный, пессимистический. Первый фильм мой был о Маргарите, девушке, мама которой эмигрировала в Данию в 2003-м, второй — о Насте из Петербурга, девушке с сердечно-сосудистым заболеванием (снимала, кстати, параллельно с Putin's Kiss), и вот третий — о Маше. Понимаешь, три девушки одного поколения, родившиеся после развала СССР, выросшие при Путине. Я просто наблюдаю их, пытаюсь понять, какие они.
© Lars Skree
Кадр из фильма «Поцелуй Путина»
— И какие они?
— Очень разные, но привыкшие сами всего добиваться. Наша датская молодежь в этом смысле немного избалована, что ли. Она понимает, что защищена в социальном плане. В России на государство особо не рассчитывают, самоорганизуются, и это интересно.
— Ты наблюдала за митингами в Москве. Как думаешь, у протестной волны есть будущее?
— Сложно предугадать. Кажется, что ситуация меняется. Медведев наговорил правильных вещей о демократических институтах, и можно{-tsr-} сказать, что воспитание протестного движения — это в какой-то мере и его заслуга. А сейчас снова пришел Путин — и многие увидели или почувствовали, что пришло прошлое, пыльное прошлое, такой грозный отец вернулся из командировки. Люди воспротивились, дети подросли. А Путин постарел, стал уже не таким одиозным. Маша была как бы влюблена в него, но сейчас ему будет сложнее влюблять в себя девиц, потому что сегодня для девушек в России, я уверена, Путин — это шаг назад.
— Ты сама веришь в то, что Маша изменилась, действительно ушла из организации?
— Нет. Несмотря на то что она вышла из движения, она до сих пор верит в их идеалы, в «суверенную демократию». У нее не совсем либеральные взгляды. Она просто не хочет больше быть частью «Наших», вот и все. Она мне сама сказала, когда я ее звала участвовать в промо фильма в Амстердаме, на «Санденсе» и в Нью-Йорке, что она не повернулась в сторону демократии и не стала либеральной.
