Просмотров: 28899
Мигель Гомеш: «Фильмы о немом кино должны быть фильмами о неприкаянных призраках»
Борис Нелепо ·
21/02/2012
БОРИС НЕЛЕПО поговорил с режиссером фильма «Табу» о любви к поп-музыке, стремлении к вымыслу и невозможности имитации немого кино
Имена:
Мигель Гомеш
© O Som e a Fúria
Кадр из фильма «Табу»
Бывшего критика Мигеля Гомеша нередко попрекают прошлым, называя его автором-синефилом. Конечно, в его работах – множество ссылок на чужое кино,
но все же три снятых Гомешем полнометражных фильма выходят за рамки киноманского микрокосмоса. Более того – сложно назвать другого современного режиссера, который рассказывал бы о необъятности и многообразии человеческой жизни с таким упоением, как Гомеш. И не только жизни – на только что завершившемся Берлинском кинофестивале португалец получил за фильм «Табу» (подробнее о картине – здесь) приз Альфреда Бауэра, поощряющий расширение горизонтов киноискусства.
– Все ваши фильмы в каком-то смысле рассказывают о режиссуре. Скажем, жители португальских деревень в «Нашем любимом месяце августе» столь умело выстроили свою жизнь, что это само по себе стало своеобразной мизансценой. В «Табу» герой воскрешает события далекого прошлого, отбирая воспоминания, – получается, что и он выступает в роли режиссера. – Да. Есть такая книга – «1001 ночь», читали? Я бы хотел экранизировать ее целиком, хотя эта мечта, боюсь, останется мечтой. Получился бы, наверное, тридцатичасовой фильм, ведь там на каждой странице по сто сюжетных поворотов. Это книга о человеческом стремлении к вымыслу и о необходимости вымысла. Шахерезада ведь рассказывает эти истории, чтобы выжить, она соблазняет ими султана; «1001 ночь» – это книга о том, что людям необходимо рассказывать истории и необходимо их слушать. Не обязательно литературные – кинематографические тоже.
© O Som e a Fúria
Мигель Гомеш
В первой половине «Табу» ближе к… Даже не к реальности, потому что я никогда не стремлюсь к натурализму, я сам изобретаю правила. Ближе к, скажем так, повседневности, лишенной подвигов, приключений и прочей романтики. Но в персонажах уже заложена тяга к выдумке. Живущая по соседству с Авророй Пилар, например, все время ходит в кино, и фильмы, которые она смотрит, трогают ее до слез. А сиделка Авроры читает «Робинзона Крузо». Так что стремление к вымыслу – к кино – присутствует даже в первой, более обыденной, половине «Табу». Во второй же они в буквальном смысле получают тот фильм, который хотели. Надеюсь, зрители тоже будут довольны, попав в картину, которая дает им все, что может дать кино: запретную любовь, романтичных крокодилов и стрельбу.
Читать текст полностью
– А голос рассказчика в начале фильма принадлежит вам? Мне казалось, что в дебютном «Лице, которое ты заслуживаешь» вы тоже читали закадровый текст.
– Нет, там это голос актера. Но я понимаю, почему вы могли ошибиться, ведь в какой-то момент главный персонаж исчезает и превращается, как мы уже говорили, почти в режиссера. Там это голос автора, который руководит ходом сюжета. А в «Табу» действительно мой голос. Моя девушка сейчас обижается на меня из-за того, что я два дня назад слишком страстно поцеловал актрису на красной ковровой дорожке. Ей этот фильм теперь не нравится, и мой голос – тоже. Может, это и не идеальный голос, но мне показалось, что так будет справедливо: начать фильм с моего, а потом уже перейти к голосу актера.
– Это кажется логичным, если учесть, что вы сделали себя одним из главных действующих лиц в «Нашем любимом месяце августе».
– Я вообще люблю задействовать членов съемочной группы в своих фильмах. Не актеров, а именно технический персонал. По-моему, они замечательно играют, сам уж не знаю, почему. У них всегда это хорошо получается. К тому же мне часто не хватает денег на статистов, массовку и прочее. Съемки второй части «Табу» проходили в Мозамбике, где белых людей очень мало. Я там отрастил усы и попросил всех мужчин в нашей команде сделать то же самое: я сразу понял, что рано или поздно сниму их, только еще не знал, в каких именно ролях. Нас было всего 6–7 человек, и у каждого усы по последней колониальной моде. Таким образом, складывалось впечатление, что белых людей гораздо больше: сами понимаете, пятеро усатых мужчин – это больше, чем пятеро безусых. Выглядит внушительнее. Но так уж вышло, что я сам в фильме не снялся, а все остальные снялись. Разве что еще оператора, который отрастил прекрасные усы, пришлось вырезать. Поэтому я решил поучаствовать хотя бы голосом в самом начале фильма.
© O Som e a Fúria
Кадр из фильма «Табу»
– По вашему утверждению, вы всегда снимаете музыкальные комедии. Расскажите, пожалуйста, поподробнее о группе, занятой в «Табу», и звучащих там песнях.
– В «Нашем любимом месяце августе» есть сцена, в которой отец обнимает свою дочь на фоне макета Солнечной системы. Песня, которая там звучит, называется «Мать», и я только потом узнал, что ее в 60-е годы исполняла одна португальская группа из Мозамбика. Я с ними познакомился, когда готовился к съемкам «Табу», и они рассказали мне множество историй о том, как они знакомились с девушками на концертах, показали массу фотографий, поставили свои песни – в основном кавер-версии популярных в то время групп. Так вот, первая песня из «Табу» – это их песня на итальянском. Меня заинтересовала история этих колониальных плейбоев, которые жили себе в Африке припеваючи. Они уже очень пожилые. Я провел с ними целый день, разглядывая фотографии и слушая их истории. Эти парни стали отправной точкой, ведь и мой фильм рассказывает о воспоминаниях престарелого музыканта.
А вообще одна из самых любимых вещей в моей жизни – слушать музыку. Я хочу, чтобы песни в моих фильмах соотносились с сюжетом, как в классических американских мюзиклах – например, у Винсента Миннелли.
– А почему вы выбрали песню Ramones?
– Да, они немного из другой эпохи, но мне было приятно вообразить, что эту музыку изобрели португальцы. Песни, конечно, записывались отдельно, но в фильме создается иллюзия, будто Марио настолько талантлив, что может с легкостью переходить от Джоуи Рамона к португальским музыкантам из 60-х – и все у него ладится. В этом и состоит прелесть кино: чем оно искусственнее, тем больше в нем эмоциональной правды.
– Получается, с американскими мюзиклами у вас связь не менее тесная, чем с Мурнау, в честь фильма которого названа ваша главная героиня Аврора.
– Понимаете, создатели немого кино – и классического Голливуда в целом – не боялись того, чего боятся современные режиссеры: бинарных оппозиций. Город/деревня в «Восходе солнца», день/ночь в «Носферату», потерянный рай… Нам такие противопоставления сейчас кажутся примитивными, мы избалованы психологизмом. Раннее кино было гораздо проще, но эта простота срабатывала, и я не понимаю, почему ее теперь принято отвергать. У Мурнау я как раз и научился этой антагонистической простоте: молодость – и старость, колониальное прошлое – и современность, одиночество – и любовь с романтическими крокодилами, рутина – и вымысел, романтизация быта. Вернее, даже не научился, а украл.
© O Som e a Fúria
Мигель Гомешь (в центре) во время съемок фильма «Табу»
– В большинстве рецензий на «Табу» приводится расхожее сравнение с «Артистом» Хазанавичуса. Мне, к слову, ваш фильм показался близок к «Независимости» Райи Мартина.
– С Мартином я знаком, но ни одного его фильма не видел, поэтому ничего не могу сказать про «Независимость». А вот «Артиста» я посмотрел буквально пару недель назад. Мне все твердили: ты же едешь на фестиваль, вас обязательно начнут сравнивать. Так что у меня было два варианта: целенаправленно избегать «Артиста» и отнекиваться – или все-таки проверить, насколько он похож на «Табу». Сходство оказалось минимальное.
Мне сложно верить фильму, который целенаправленно снимается на техническом уровне конца двадцатых годов. В этом есть поверхностная ностальгия пастиша. «Артист» пытается воспроизвести эстетику того времени, игнорируя сегодняшний день. А дух немого кино невозможно возродить, если не понимать, что мы живем в другую эпоху. Фильмы о немом кино должны быть фильмами о призраках – ведь ты попадаешь в фантомные земли, населенные людьми, которые уже умерли, которых больше нет. Это нельзя «вспомнить», это можно только представить. В них все скоро должно подойти к концу.
– Одна из главных тем «Табу» как раз об этом – что всему суждено однажды закончиться.
– Исчезает и сам материал кино – пленка. Еще одной причиной снять «Табу» стало то, что это, возможно, мой последний шанс поработать с пленкой, прежде чем все перейдут на цифру, более того – с черно-белой пленкой, на которую снимали столько лет, поработать с позитивами и негативами. Есть у нас, конечно, и цифровые копии, потому что через несколько лет, боюсь, мой фильм иначе уже и не посмотришь.
© O Som e a Fúria
Кадр из фильма «Табу»
– А вот ваш герой по имени Вентура – когда вы ему давали такое имя, думали ли вы о главном герое последних фильмов Педро Кошты?
– Ну, один белый, другой черный… Имя «Вентура» похоже на слово aventura – «приключение». Иногда я просто прислушиваюсь к музыке слов. Да, конечно, так зовут персонажа «Молодости на марше»; возможно, я хотел этим поддеть Кошту чуть-чуть. Но в первую очередь мне просто понравилось, как это имя звучит. Я предупредил Педро, что назову так героя своего «тарзановского» фильма, а он мне сказал: «Ты что, с ума сошел? Думаешь, я пойду в кино на “Табу” какого-то там Мигеля Гомеша? Как тебе не стыдно?»
– Почему вас так привлекает бинарная структура повествования? Двухчастные истории – возможность снимать кино иначе, не так, как все?
– Ну, когда-нибудь придется снять фильм, который не будет состоять из двух частей. У меня не было такой установки, просто так уж получается. Мне нравится сначала задать правила в первой половине, а потом самому же нарушить их и заменить новыми во второй. И эти два свода начинают перекликаться друг с другом, играть: например, в «Августе» очень много внутренних рифм. Дело в том, что я человек увлекающийся, я быстро меняюсь, и это многих смущает. Мне говорят: зачем ты смешиваешь документальное и игровое кино, это же на тебя не похоже. А я им отвечаю, что мои фильмы – это уравнения с двумя неизвестными: первое – это желание снять что-то в данный момент, второе – физическая возможность сделать это, найти деньги, нанять людей и т.д.
© O Som e a Fúria
Во время съемок фильма «Табу»
«Табу» же я представляю как противопоставление двух совсем разных вещей: первая часть – это похмелье, а вторая – собственно пьянка. В таком порядке пьянка тоже становится похмельной. {-tsr-}Мы же помним, что обо всех этих развлечениях рассказывает умирающий старик. Они могут беззаботно палить по бизонам, как у Говарда Хоукса или у Джона Форда в «Могамбо», но зритель все равно почувствует горечь и ностальгическую грусть: это же призраки, неприкаянные призраки. Как умершие актеры немого кино. Меня интересует и ощущение утраты, и устройство человеческой памяти, поэтому печали и меланхолии в «Табу» хватает.
– Вроде как в «Обретенном времени».
– Да. Но чтобы обрести время, нужно осознать, что оно утрачено. И для этого нам дана иллюзия кино. Для меня кино в принципе – это параллельный, хотя и непременно правдоподобный, мир, в котором взрослые люди снова могут, как дети, верить в невероятное.
