— Мировая пресса достаточно жестко раскритиковала фильм Харлина, наша — работу Волошина. Почему ваш фильм может выстрелить?

— Как я уже сказал, если вы не попали окурком в пепельницу, это не значит, что надо все пепельницы выбросить и отнять у всех сигареты. Был неудачный опыт. Значит, наша задача — сделать так, чтобы этот опыт был удачный. Вспомните, сколько снято неудачных фильмов про Великую Отечественную. А сколько неудачных фильмов про любовь! Что же теперь — не снимать больше про любовь? Все же оценивают кино не по тому, на какую тему оно снято, а по тому, какое оно.

— Как думаете, почему все фильмы, снятые на тему конфликта, изображают случившееся в чью-то пользу — либо Грузии, либо России?

— Вы не можете говорить «все фильмы», «Август. Восьмого» вы еще не видели. Ваш вопрос некорректен.

— Я сужу по вашим словам, трейлеру и фрагменту из фильма, который вы показывали прессе.

— Я сказал только, что мы рассказываем историю с позиции наших солдат, наших людей. Вы служили в армии?

— Не посчастливилось.

— Если бы вы служили в армии, мне было бы проще вам объяснить. В то время, когда я служил, мы друг другу задавали вопрос — что кто будет делать, если, не дай бог, начнутся какие-либо волнения. Будет ли кто-нибудь в своих стрелять? Что делать, если тебя выведут и скажут: «Ты же солдат, ты присягу дал, вот мы тебе и приказываем — стой тут и, если навстречу выйдет толпа, стреляй». Еще мы узнавали друг у друга, как кто поступит, если нас поведут в бой. Я служил во времена, когда шла война в Афгане, все время велись разговоры, что нас могут туда отправить. Подобные вопросы каждый из нас задавал себе. Но когда ты вдруг оказываешься в бою, перед тобой враг и у тебя в руках автомат — всеми этими вопросами уже бессмысленно задаваться, больше не имеет значения — правильно тебя послали на войну или нет. В армии есть закон, солдат должен подчиняться приказу. Это основа государственности, а в армии ты обязан подчиняться государству. Иначе в государстве не будет порядка. И если ты стоишь и тебе дали приказ, ты обязан сначала его выполнить, а потом только пожаловаться, что он был неправильный. Иначе не будет порядка. Вот в этом и заключается моя правда.

— И все-таки, возвращаясь к вопросу.

— Я не могу на него ответить, потому что оба режиссера преследовали свои цели. На тот момент все только случилось, еще не прошло время, и, видимо, Волошин не смог справиться с собственными эмоциями. Его личная обида на войну была слишком сильна. Знаете, когда два человека подерутся, никто из них ведь не возьмет на себя вину. Каждому из них будет что друг другу припомнить. Это неправда, что кто-то может быть объективным. Объективным может быть только бог. И то, я думаю, вряд ли. Даже в древнегреческой мифологии бог все время занимал чью-нибудь сторону. Все наши представления о боге устроены по человеческому принципу, и это нормально и естественно. Если вы рассказываете в кино о том, как вы воевали, — логично, что вы изображаете себя хорошим. Даже если вы не совершаете совсем каких-то чудовищных действий, вы все равно хороший в своих глазах.

— Мне про фильм Волошина рассказывали, что его показывают в армии на сборах.

— Я не знал этого. Но это только плюс Волошину. Очень многие люди хорошо отзываются об этом фильме. Говорят, что «Олимпиус инферно» — добротное и качественное кино.

— Из профессиональной среды?

— Нет, самые обычные люди.

— У вас не было желания снять нейтральный фильм?

— (Раздраженно.) У вас какая-то личная закавыка в голове. Либо ложноинтеллигентские заблуждения. Извините за слово «ложные».

— Тогда уж лучше за слово «интеллигентские».

— Как вам будет приятнее. Ваша цель — сделать исчерпывающий портрет Джаника Файзиева. Но вы же умный человек и должны понимать, что берете всего-навсего срез. То же самое произошло бы тогда, когда бы вы стали снимать что-то на камеру. Как только вы приходите в комнату и ставите камеру, которая имеет свое фокусное расстояние и границы кадра, то сразу же лишаетесь возможности претендовать на объективность. Это вы выбрали кадр, это вы поставили камеру. И зритель получит образ, который именно вы увидели внутри этой комнаты. И не факт, что, попав в эту же комнату, зритель после просмотра сможет ее узнать. Потому что вы ее показываете своими глазами. Как только человек нажимает на кнопку «запись», он становится субъективен. А те, кто говорят, что делают объективное кино, — они либо струсили, либо спрятались, либо подвирают.

— В одном из интервью вы критикуете советское кино за крайнюю идеологизированность. Что в то время было снято много пропагандистских агиток. Как вы относитесь к тому, что многие заранее так думают про «Август. Восьмого»?

— Я не могу людям запретить думать. И, как я вам уже сказал, мы больны огромным количеством комплексов и страхов. Поэтому словосочетания «госзаказ» и «социально значимое кино» вызывают у всех сразу одну ассоциацию — фу, опять агитка. С этим невозможно бороться. Я ведь не могу каждому объяснить, что у слова «социальное» есть огромное количество значений. Что употреблено оно в данном случае совсем не в том смысле, о котором все в первую очередь подумали. Я надеюсь, люди просто посмотрят кино и все сами для себя поймут — что наше кино вовсе не попытка кому-то доказать, какая у нас правильная власть. Мы другие преследовали цели — для одних снять энтертейнмент, для других философский месседж донести, третьим доставить эстетическое удовольствие, детям рассказать увлекательную историю.

— Фильм можно будет детям смотреть?

— Я бы хотел. Лет с 10, наверное, детям будет понятно, про что кино.

— Я читал, что вы хотели максимально достоверно изобразить на экране конфликт. Зачем вам при этом понадобились роботы? Для расширения аудитории? Можете не рассказывать в контексте сюжета — я знаю, вы это скрываете до премьеры. Но интересно, как это в принципе может сочетаться.

— Они являются неотъемлемой частью сюжета. Если не возражаете, давайте поговорим об этом после премьеры. Роботы дополняют, развивают и подчеркивают все грани истории настолько, насколько это возможно.

— Фантастическая линия — это не игра на понижение?

— Опять вы задаете мне вопрос, на который я должен отвечать на голубом глазу: «Нет, что вы, это игра на повышение!» Я думаю, что все эти вопросы вы зададите мне, когда посмотрите кино. Или вы сами себе на них ответите.

— По жизни вас политика интересует? В партии какой-нибудь состоите?

— Я аполитичный абсолютно. До непристойности.

— Расскажите про встречу с президентом, на которой вы присутствовали. Вы там просили денег на героико-патриотическое кино и создание продюсерского центра, занимающегося юношескими фильмами.

— Просил. Пока существует Фонд поддержки кинематографа, который выдает на каждый проект не очень много денег, страна упускает позиции в сложнопостановочном кино. И получается неприятная вещь, когда молодое поколение россиян формируется на основе моделей поведения, представленных им заокеанскими коллегами. Правда, делают они это блестяще. Чтобы нам научиться делать это так, как они, нужно хотя бы 10—15 лет непрерывной, методичной, ежегодной работы. Чтобы тренировались люди, формировались мускулы, концентрировалась энергия. Но такое кино высокотехнологично, поэтому трудо- и финансово затратно. И до тех пор, пока производители не научатся возвращать финансы через бокс-офис, отрасль будет простаивать. И чтобы хоть как-то развиваться в этом направлении, лично я считаю, что нам нужно целенаправленно заниматься созданием таких фильмов, в которых присутствовал бы приключенческий жанр. Слово «героико-патриотическое» не ключевое, самое главное здесь слово «приключенческое».

— А почему именно юношеское?

— Взрослые же не признаются, что ходят смотреть «Трансформеров». Но они смотрят их с открытым ртом. Нам нужно тоже снимать остросюжетные, увлекательные фильмы про то, как мы завоевываем другие миры, боремся с супергероями и спасаем мир.

— Мы — это кто?

— «Мы» — это наши пацаны. В разговоре с президентом я употребил именно это словосочетание — наши пацаны тоже хотят видеть, что они спасают мир.

— А пацаны — это кто?

— Вы и я. Наши соседи. Мои дети. Наши соотечественники, наши коллеги, наши друзья. В этом смысле.

— Что последовало за встречей? В случае с дизайнером Игорем Гуровичем ему потом, через несколько дней, позвонили из Олимпийского комитета и предложили поучаствовать в тендере на дизайн факела и чаши олимпийского огня.

— Нет, мне не позвонили. Понятно же, что сейчас гораздо выгоднее под Олимпиаду заняться дизайном новых пепельниц, поскольку это очень актуально и не так дорого. Построить целую отрасль сложнее. Это требует больших компьютерных программ, мозгов, технологий. Мозги еще нужно обучать. Это большая системная работа, которую нельзя сделать за 15 дней. На такой большой и серьезный проект потребуются годы.

— Вы сами этим будете заниматься?

— Пока некогда. Но если такая возможность появится, я обязательно еще раз об этом заявлю.

— «Август. Восьмого» можно назвать предпосылкой вашего развития в эту сторону?

— Да, безусловно. Это именно тот проект, в котором есть всего понемногу: и фантазийная часть, и реалистическая, и экшн, и масштабные боевые сцены. Разве что, к сожалению, была необходимость придерживаться исторической правды. Она не давала нам возможности развернуться во всю ивановскую.

— Тарантино в своем последнем фильме убил Гитлера.

— Это правда в рамках его жанра. С тех пор прошло почти 70 лет, он мог позволить себе на эту тему сделать комикс. Наша тема еще не долежала до комикса. Хотя в «Августе. Восьмого» очень много смешного. Только у нас другая природа смешного.