Сергей Лаврентьев: «Попытки разгрести эту кашу остаются незамеченными»

Известный киновед – о сталинской эффективности и восприятии культа личности в шестидесятые и сегодня

Имена:  Иосиф Сталин · Сергей Лаврентьев

Как и в прошлом году, OPENSPACE.RU предлагает для вдумчивого новогоднего чтения интервью с киноведом Сергеем Лаврентьевым, который в числе прочего курирует ретроспективы на сочинском «Кинотавре».

В этом году его программа называлась «Кое-что об эффективности» и была посвящена фильмам, снятым между XXII съездом КПСС и отставкой Хрущева (1961—1964). Именно в этот период на экране впервые появилась тема сталинских репрессий — чтобы снова исчезнуть до конца восьмидесятых.


— Название у программы полемическое.

— Да. Оно как бы полемика с известной формулировкой, что Сталин был эффективным менеджером. Хотелось бы вообще посмотреть в глаза человеку, который это выдал.

С одной стороны, название полемическое, с другой — на мой взгляд, по сути правильное. Потому что эти фильмы действительно не сказали всего — они сказали кое-что. И люди, которые на этих картинах выросли (а среди них были и чрезвычайно популярные, например «Тишина» Владимира Басова), уже никогда не поверят в «эффективного менеджера».

— И что это было за кое-что?

— Тема стала конъюнктурной после XXII съезда (1961). Именно XXII, потому что на XX все происходило на закрытом заседании. После XXII съезда Сталина вынесли из Мавзолея, стенограмма публиковалась в газете «Правда». Люди на съезде рассказывали, как их арестовали, как их пытали, как их сослали, как они были в лагере. Такой «Архипелаг ГУЛАГ» до «Архипелага ГУЛАГ».

Но всегда во всех выступлениях и во всех фильмах, которые потом делались до снятия Хрущева (и еще два с половиной года после того), были истории про то, что страдали исключительно стойкие коммунисты-ленинцы. Их за стойкость и ленинизм посадили, либо убили, либо в лагерь сослали, но они, страдая, говорили или детям своим писали, что партия во всем разберется и советская власть — это очень хорошо.

— В семидесятые годы ничего этого уже не было.

— В семидесятые все это уже было абсолютно запрещено и осталось только в учебниках по истории партии. Где называлось «нарушением социалистической законности в период культа личности Сталина». А XX съезд был возвращением к ленинским нормам партийной и государственной жизни. Все это ограничивалось тридцать седьмым годом — всегда (ну, и немного послевоенного времени). И было такое ощущение, что все было замечательно до тридцать седьмого года, но вот пришел злой дядя с усами, всех поубивал, а потом еще немножко поубивал, а потом помер, и все стало хорошо. Партия разобралась.

Но порой в этих картинах, даже, может быть, помимо воли создателей, проявлялись вещи удивительные. Я пересмотрел «Рабочий поселок», который я видел тридцать лет назад. В начале восьмидесятых вообще нельзя было говорить о том, что что-то было. И, конечно, он тогда потряс меня именно тем, что в нем говорилось.

В последние коммунистические годы я работал в «Иллюзионе», и когда мы включали в программу «Рабочий поселок», его постоянно вычеркивала цензура. Официально запрещен он не был. Этот фильм снят по сценарию Веры Пановой, и там все как надо: страдают стойкие ленинцы, на хорошего директора завода пишет донос плохой функционер, который думает о людях только как о материале. Но там есть совершенно удивительная вещь, которая мне тогда не бросилась в глаза — сюжетная мотивировка. В чем там дело? Там, когда заканчивается война и люди возвращаются на заброшенный завод, хороший директор завода говорит, что надо строить дома для рабочих, а нехороший сталинист ему возражает: рабочие проживут в землянках, надо сначала восстанавливать завод.

— Типичная эффективность.

— Да-да. Среди женщин, строящих завод, есть одна сектантка, которая все время говорит о боге. В последние хрущевские годы был еще один такой тренд: борьба с сектантством. Было сделано очень много картин на эту тему, в том числе «Тучи над Борском», всенародно любимая, там Инна Гулая играла несчастную девушку, которую сектанты берут в оборот. И в фильме Чухрая «Жили-были старик со старухой» тоже есть сектант Володя, с которым все борются. Он: «Надо в Бога верить», — а ему в ответ: «Ха-ха-ха».

— Речь идет именно о сектантах, не о православной церкви.

— Именно о сектантах. В «Рабочем поселке» тетка-сектантка сначала пытается обратить всех в свою веру, а потом приходит в дом к старому рабочему и разговаривает с его женой, а в этот момент туда же приходит хороший директор завода, которого играет Николай Симонов. И вот директор говорит, что пришли фронтовики и повеяло свежим ветром, и хочется, чтобы свежим ветром повеяло еще сильнее. А сектантка сидит за перегородкой и подслушивает, а потом идет к нехорошему сталинисту. Сталинист пишет донос, директора арестовывают и возвращают уже в 1956 году.

Сама по себе смычка религиозности (плохой, не хорошей) и КГБ — этого никогда не было в кино. И сейчас нет. Но это еще не все. В финале «Рабочего поселка» нехорошего сталиниста, который уже на пенсии, просят помочь убрать урожай. И вот он идет по проселочной дорожке, а навстречу ему босая сектантка. «Я иду собирать урожай, — говорит он. — Надо быть в гуще народа. Призовут меня скоро опять, а я не знаю, чем народ дышит». А она говорит, что я, дескать, тоже «запасная у Господа», он тоже скоро меня призовет. И фильм кончается. Рот раскрываешь.

— Если бы сейчас снимали, человек, который предлагал копать землянки вместо строительства домов, был бы положительным персонажем.

— Наверное. Да. Конечно. Потому что все постоянно переворачивается, но с каждым разом история все больше становится фарсом. Семидесятые годы были новым изданием тридцатых — уже сажали не всех, и не подряд, и не всех убивали, только кое-кого, уж если совсем сильно напарывался. А сейчас уже можно ругать кого угодно — и это новое издание семидесятых, которые были переизданием тридцатых. Исправленное и дополненное. И еще более фантасмагоричное.

Не все эти картины шедевры. Как раз басовская «Тишина», самая в свое время популярная, проверки временем не выдержала. Там и по режиссуре очень много огрехов, и по ритму, и артист Коняев, главный, мог быть и получше… Или какая-нибудь картина «Если ты прав», которую я пересмотрел сейчас, и она мне показалась крайне несущественной — единственное, там впервые до перестройки показан лагерь. Сейчас лагерная тема звучит немножко странно. Там опять стойкие ленинцы, причем в двух картинах программы они не просто ленинцы, а чекисты двадцатых годов — вот кто положительные герои, бедные крошки, которых арестовывают в тридцать седьмом году. Темы ответственности революционеров за то, что произошло потом, в этих картинах вообще нет. Главное противопоставление — нехорошего дяди с усами и ленинизма как потерянного рая.

Все это продолжалось очень недолго. В 1961 году был XXII съезд, и в «Чистое небо» уже вставили сцену — не в готовый фильм, а в процессе съемок. Хрущева сняли в 1964-м, в 1965—1966 годах еще продолжали выходить некоторые картины. В 1967-м к Великому Октябрю многое положили на полку, а после 1968-го, после Чехословакии, вообще все стало запрещено. Вот отличие семидесятых годов, которые начались в 1969-м и продолжались, я не знаю, до 1985-го. Я помню, как наш педагог во ВГИКе, Прокопий Яковлевич, царство ему небесное, вдруг полез в карман, достал вчетверо сложенный листок и прочел по листку, что да, кого-то там убили неправильно. И опять положил его в карман.

— Собственно, в конце восьмидесятых все опять началось с того, что идеалы Ленина предали.

— Да, но там это уже все быстро сошло на нет. Фарсовость сегодняшней ситуации заключается в том, что неосталинисты говорят: «Да, все было. Убивали. А как иначе? Иначе было нельзя». (Смеется.) Полный и окончательный абсурд. И у людей абсолютная каша в голове. Абсолютная.

Меня тут один приятель попросил прочитать курс лекций своим детям по истории кино. Невозможно говорить про советское кино, ничего не говоря о ситуации, в которой оно развивалось. И вот девушка, действительно умный человек, она прямо тряслась: «Нет! Неправда! Ничего не было!» Пятнадцать лет. Такое ощущение, что я родился вчера, а она прожила 85 лет и мне сейчас рассказывает, что же тогда было. Все это происходит в двухэтажном коттедже под Москвой.

Фарсовость сегодняшней ситуации в том, что невозможно восхвалять Сталина и иметь счета в швейцарских банках. Это исключено. Как говорилось в «Котловане» Платонова: «Уж что-нибудь одно» — человеку, которого арестовали за то, что он Лев Ильич.

То, что ретроспектива не пользовалась успехом у сочинского народа, естественно: люди приезжают смотреть конкурс, плавать, пить водку до утра и танцевать трепака. Но в данном контексте это как-то особенно обидно. Потому что просмотр всего этого, может быть, избавляет от каши в голове. Хотя тоже: был человек из Ростова, который почему-то стал рассказывать, как он добился того, чтобы в его городе починили памятник Ленину. Когда я сказал, что эти картины было невозможно посмотреть в последние советские годы, он спросил: «А кто запрещал? Швыдкой?» В последние советские годы Швыдкой ничего не запрещал. Как и в первые послесоветские, впрочем.

Попытки разгрести эту кашу остаются незамеченными.

…Интересно ведь еще посмотреть, как люди ходили, как одевались тогда. Стиля ретро еще не было. Если действие происходило в тридцатые — сороковые, все равно все одеты как в шестидесятые — и глазки так же подведены.

— Как в живописи, когда библейские сюжеты рисовались в современном художнику антураже?

— Именно так. Может быть, только отдельные детали сохранялись. Но ретро начнется в семидесятые. Считается, с «Великого Гэтсби» (1974). Например, в фильме «Летят журавли», предвоенные эпизоды — очень заметно.

— Там чистые шестидесятые.

— Не потому, что они не умели. Никто не полагал, что это нужно, в том числе и зритель.

…Я постоянно об этом талдычу. Ситуацию с сотрудничеством религии и КГБ — этого никто не видел тогда. А сейчас оно вышло на первый план. Волшебство кино проявляется в том, что фильм однажды сделан, упакован в коробки и лежит себе в архиве. Проходит десять лет, его вставляют в аппарат, и ты видишь в нем что-то такое, чего там не было. ​