Просмотров: 20623
Амир Надери: «Кино – не проститутка»
Петр Шепотинник ·
27/09/2011
Иранский режиссер о том, как он снял в Японии свой киноманский манифест Cut, о работе с Касаветисом и о лживости новых технологий
Имена:
Амир Надери
© FILM PRESS PLUS
Амир Надери
Одним из самых запоминающихся событий прошедшего Венецианского фестиваля стал показ на открытии программы «Горизонты» фильма Cut иранского режиссера Амира Надери. Главный герой фильма, действие которого происходит в Японии, — киноман, приносящий себя в жертву кинематографу: чтобы отдать долг мафии, он позволяет бандитам избивать себя за деньги, выкрикивая названия великих фильмов и имена великих режиссеров. В повествование интегрирован список из ста самых великих фильмов всех времен и народов — от «Гражданина Кейна» до «Расемона».
В этом фильме режиссер, с начала 1990-х живущий в Америке, страстно возражает против коммерциализации кинематографа, напоминая зрителю о том, что кино — это искусство, а значит, в том числе и личный подвиг самопожертвования. Мы публикуем полную версию интервью ПЕТРА ШЕПОТИННИКА с Амиром Надери, фрагмент которого вошел в программу «Кинескоп».
— Ваш фильм — это признание в слабости или в силе?— Каким-то образом и то и другое. Разделить невозможно. Он идет от сердца. Это я, и это мой фильм.
— Как возникла идея фильма?— Работая в кино, в последние двадцать лет я видел много несправедливости. Как человек, как иранец, как американец, я пытался все это пропустить через себя. Жизнь изменилась, кино изменилось, это нужно признать, осознать. Новые правила, все понятно. Но в то же время у меня есть ощущение, что нас где-то обманули. Цифровые технологии, легкость в создании фильмов — это потрясающе, я все время ими пользуюсь. Но получается какая-то фабрика: один год, два, три — один фильм, два фильма, три, четыре, шесть... Мои фильмы показывали на разных фестивалях, и вдруг — боже мой! — я понял, что их никто не собирается показывать каким-то другим способом.
Читать текст полностью
© FILM PRESS PLUS
Кадр из фильма Cut
Кино как искусство попало под влияние индустрии развлечений. Люди хотят развлечений, они им нужны, они приходят домой усталые и не хотят смотреть что-то серьезное. Хорошо, я понимаю. Я сам люблю отдохнуть. Если вы посмотрите мои фильмы, там будут отсылки к «Поющим под дождем» и так далее. Но раньше кино было искусством. Кино совмещало в себе разные элементы. И теперь, когда элемент искусства изъят, мы имеем дело уже не просто с развлечением, а с промыванием мозгов. Это фабрика, бизнес, на этом делаются деньги. Все продается. Кинематограф превратился в Диснейленд.
Я говорю: довольно! Хватит. Заткнитесь. Кино — не проститутка. Кино — искусство.
Хотите знать, почему? Я расскажу. В прошлом режиссеры — у вас в стране, здесь, в Италии, там, у меня дома — жертвовали жизнью, чтобы донести до нас свои фильмы, это сокровище. Сегодня мы можем смотреть их произведения на большом экране, в онлайн-кинотеатрах, брать в прокате и так далее. Мы можем учиться на их работах.
Но нет — все уничтожено.
Кино снимают, как на фабрике, не вкладывают в него душу, не вкладывают ничего личного, ничего из того, чем мы сейчас живем, что видим, о чем думаем. Это промывание мозгов, поделки, рассчитанные на подростков. Это не имеет никакого отношения к искусству кино, к мышлению. Это не часть нашей жизни, не документ нашей жизни, не документ жизни вчерашней. Нет-нет, говорю я. Давайте начинать что-то делать.
Умер Бергман, а накануне или на следующий день умер Антониони. Я говорю: «О, их нет!» Нет. Этих сокровищ больше нет. Они стали прахом. Я говорю себе: fuck it. Поеду в Америку и сделаю фильм «Вегас». А потом я поеду делать фильм в Японию. Что я теряю? Да ничего. Его все равно никто не увидит. Есть очень много талантливых людей, но их работы никто не горит желанием показывать. Индустрия избавляется от всего, что было в прошлом. У них нет мозгов, чтобы об этом задуматься, нет глаз, чтобы увидеть, нет ушей, чтобы услышать.
© FILM PRESS PLUS
Кадр из фильма Cut
— Почему фильм называется Cut, «Отсечение» или «Монтаж»?
— Название Cut я выбрал по одной-единственной причине — надо отсечь от кинематографа весь этот собачий бред. Надо думать о будущем. Хватит заниматься ерундой. Сегодня снимается столько ерунды. Конечно, есть хорошие режиссеры, но им негде показывать свои фильмы. Таланты есть повсюду. Но они повсюду испытывают разочарование. Я уверен, у вас то же самое. О скольких русских фильмах в год говорят? О четырех-пяти? Десяти? Двадцати? Об остальных никто не говорит. Люди брали деньги в долг, а потом испытывали разочарование. Одно поколение за другим чувствует себя потерянным. Это нечестно. Показывать негде, нет хороших критиков, чтобы говорить об этих фильмах. Всем безразлично. Приходится постоянно подталкивать себя, семью, друзей, добывать деньги и так далее. Работать, работать, снять один фильм, что-то в нем выразить. Картину нужно выносить и произвести на свет, как ребенка. Иначе ты взорвешься. А когда ты все сделал, тебе негде ее показать. Вот огромная проблема сегодняшнего дня. Лет двадцать назад фильмы показывались в большом количестве кинотеатров, сейчас осталась едва ли половина, где можно увидеть хорошие фильмы. Возьмем вот эту страну — Италию. Почему она важна? Из-за да Винчи, Микеланджело, современного искусства. Все они создавали документы своей эпохи в виде образцов того искусства, в сфере которого работали — музыка, литература, что угодно. Кино тоже искусство. Но люди нашли простой способ, как превратить кино в источник доходов. Вот в чем проблема. Я рад, что я смог осуществить свою идею.
— Почему вы поехали именно в Японию?
— Мне повезло, и у меня была возможность поработать вместе с Джоном Кассаветисом над его последним фильмом — две недели.
© FILM PRESS PLUS
Кадр из фильма Cut
— Ого!
— Не надо. Он болен, у него плохое настроение, он сердится. Денег нет, того нет, этого нет. После его смерти я подумал, что и в жизни, и в искусстве Кассаветис — трагическая фигура, с ним обошлись очень несправедливо. Он пытался выразить себя, пытался что-то делать, но вечно не хватало финансирования, прокатчиков, а потом еще и критики пытались уничтожить его кино. Я начал о нем писать, почти закончил, а потом понял, что что-то здесь не так. Ведь если я сделаю фильм о Джоне, биографический фильм, на него сразу навесят соответствующий ярлык. Лучше я использую жизнь Джона и раздвину стены и буду говорить не о прошлом, а о настоящем. Джон — настолько мощная личность, что история уже не нужна. Я бросил эту затею.
Иногда я преподаю, иногда бываю членом жюри в Японии. В последние двадцать лет изучаю японское кино. В Японии и в других местах провожу семинары и так далее. Знаю, какое было черно-белое кино, как проходил переход к цветному. Потом я посмотрел один фильм Китано («Куклы». — OS). Там играл Хидетоси Нисидзима. Мне понравилась его игра, его жесты. Потом я поговорил с ним, подружился. Он посмотрел мои фильмы, я — его. Я сказал ему, что хочу снять фильм в Японии — Cut. Он обещал помочь с поисками финансирования. Японию я выбрал потому, что мне кажется, не всякая страна готова к подобной истории. Люди везде кричат, сражаются, борются, в Африке, в Азии. Японцы сдерживают свои чувства, ничего не показывают. У них все внутри. Тишина. Они мучают себя, потому что считают, что человек должен сносить все, что с ним происходит.
© FILM PRESS PLUS
Кадр из фильма Cut
Но, приступив к съемкам, я понял, что ничего не получается. Мой двадцатилетний опыт работы в Америке оказался неприменим. Мы были слишком разными. Я понял, что должен действовать как-то по-другому. Я ношу в сердце сокровище с прежних времен. Я же иранец, а иранцы люди эмоциональные. А еще иранской культуре свойствен минимализм. Я попробовал это использовать, но в Японии это не сработало. Они мало разговаривают, не ощущают уважения к себе. Все минимально, коротко, но с подробностями. Дело не в деньгах, не в языке — нужно доверие. Переводчика всегда можно найти. Я нашел способ очень уважительно разговаривать с ними, объяснять, что они должны делать. Они очень сообразительные. Японцы все анализируют, как хирурги, обдумывают, выносят вам свой вердикт, но никогда ничего не говорят.
{-tsr-}Я хочу снимать фильм в Японии не только потому, что хочу использовать Японию как место действия, это ерунда. Я хочу сделать чисто японский фильм. Что-то в духе Одзу, Куросавы, Мидзогути. Тишина идет от Мидзогути, монтаж от Куросавы, длинные планы от Мидзогути. Мои герои немногословны. Они не кричат, не жалуются. Это не то, что некоторые политики, которые безостановочно говорят. Они говорят: да, вот такая ситуация сложилась. Да, развлекательные фильмы — это хорошо, но должно быть место и для искусства. Идите и посмотрите арт-кино. Вот в них вы и найдете настоящее развлечение. В конце концов у меня что-то получилось.
