Ольга Дыховичная: «Что такое успешность в России? Это когда у тебя есть возможность закрыть на все глаза»

Сценарист «Портрета в сумерках», отобранного в параллельную венецианскую программу, о социальном неравенстве, унижении и фестивале «2morrow/Завтра»

Имена:  Ольга Дыховичная

Во вторник была объявлена программа Giornate degli Autori, самостоятельной программы, с 2004 года проходящей на острове Лидо одновременно с Венецианским фестивалем. В 2008-м в этой программе был показан балабановский «Груз 200», отвергнутый другими киносмотрами. В этом году Россию представит фильм Ангелины Никоновой по сценарию Ольги Дыховичной «Портрет в сумерках». В числе других участников – Сантьяго Амигорена, Филипп Лиоре и Лоу Е, китайский режиссер-подпольщик, автор «Пурпурной бабочки», «Летнего дворца» и снятой наперекор цензурному комитету «Весенней лихорадки».

Российская премьера «Портрета в сумерках» (подробнее о фильме – здесь) состоялась в конкурсе сочинского «Кинотавра». Картина получила приз за лучшую операторскую работу и напугала критиков жесткой фактурой, непривычным для русского кино эротическим напряжением и предельно прямой демонстрацией социального расслоения.

«Портрет в сумерках», действие которого происходит в Ростове-на-Дону, исследует тему извращенной и неподдающейся логическим законам любви. Благополучная женщина, жена преуспевающего мужа (Ольга Дыховичная), для успокоения совести работающая в социальной службе, вступает в странную, болезненную связь с изнасиловавшим ее милиционером из нищего пригорода.

Со сценаристом, сопродюсером и исполнительницей главной роли Ольгой Дыховичной поговорила АННА МЕЛИКОВА.


– Как и когда появилось название? Оно кажется абстрактным, но во второй части фильма становится конкретной деталью. Оказывается, что «портрет в сумерках» – это режим фотосъемки.

– Сейчас я уже точно не помню, был ли в первой версии сценария эпизод с мужчиной у ларька, который продает фотоаппарат и говорит, что на нем можно выставить режим «портрет в сумерках»... Кажется, эпизод возник позже, но с названием я определилась сразу. Этот режим фотосъемки всегда вызывал у меня недоумение. Я поражалась, насколько метафорично может звучать простая техническая функция.

– После вашей картины и фильма Расторгуева и Костомарова «Я тебя люблю» складывается определенный образ города Ростова-на-Дону, и соваться туда, мягко говоря, желания не возникает. Почему вы снимали именно в этом городе?

– Съемки в Ростове-на-Дону – идея Ангелины Никоновой, режиссера фильма. Во-первых, потому, что она сама из этого города и чувствует его характер. Во-вторых, мы хотели создать реальность, отличную от московской. Все московские интонации стали неубедительными по отношению к людям, которые живут в спальных, условно говоря, районах. Ангелина очень четко сформулировала, что ей нужна другая фонетика. А другая фонетика, как известно, в других регионах. На юге России действительно потрясающий русский язык, который иногда нуждается в переводе. Он соткан из своих особенных слов, ударений, интонаций. И люди, которые участвовали в картине, конечно же, привнесли ту самую «другую фонетику».

– Они на самом деле местные жители?

– Да, по сути, я единственная, кто приехал. Все остальные живут и работают в Ростове. Я успела почувствовать, что это единственный город, из которого успешные и реализованные люди, как ни странно, не хотят уезжать. Ты встречаешься с человеком и спрашиваешь: ну что, следующий этап – Москва? А он неожиданно отвечает: нет, мне и здесь хорошо. Это большая редкость в России.

– Есть еще, к примеру, Нижний Новгород, Екатеринбург, в которых люди мыслят примерно так же.

– Про Нижний не знаю, потому что там не была, а Екатеринбург – да. Точно.

– Это ваш первый сценарий. Как получилось, что вы вообще взялись за новое для себя дело?

– По сути, любой человек, который еще не вошел в режиссерскую профессию, ищет истории для сценария, чтобы заявить о себе. Поскольку мое первое образование – режиссерское, я тоже искала для себя хорошую историю. Меня всегда интересовала тема русской любви, когда женщина любит вопреки. Со стороны такая любовь кажется травматичной, невозможной. Это любовь-унижение.

– И вы решили подать эту тему в ее экстремальном проявлении?

– История – следствие моего интереса. Не наоборот. Информацию о том, что менты кого-то изнасиловали, можно найти в любой хронике. Дело не в этом. Моя история была очень короткой, похожей на выжимку из всего, что сейчас есть в нашем фильме. Потом случилась встреча с Ангелиной, которая влюбилась в эту историю и предложила мне вместе дописать ее до полного метра. Чтобы появился воздух, место для дополнительной мотивации, возникли другие герои.

– Вы изначально видели себя в главной роли?

– Нет. Я писала для взрослой женщины, примерно сорока пяти лет, и молодого мужчины, лет двадцати пяти. То есть в истории предполагался не только социальный конфликт, но и возрастной.

Но неожиданно Ангелина увидела в этой роли именно меня. Мы долго с ней спорили, у меня была на примете другая актриса. Но мы вошли в такое полноценное соавторство, что у меня был выбор: либо доверять ей полностью, либо не соглашаться вообще ни на что. Я знаю Ангелину давно. И знаю, что у нее совершенно необыкновенный, не реализованный до этого времени талант. Я решила поверить ей, и это решение было, по-видимому, правильным.

– Вы говорите о социальном конфликте, но нельзя сказать, что ваша героиня вела роскошную жизнь. Она – представитель среднего класса.

– Это намеренно. Мы точно не собирались делать нью-рашн стайл. Хотелось, чтобы ее семья была более или менее успешна. По сути, что такое успешность в России? Это когда у тебя есть возможность оторваться от контекста и закрыть на все глаза. Эти люди просто не видят всего дерьма, которое происходит за их лестничной клеткой, подъездом, улицей. Успех заключается в том, что у тебя есть силы удержать все это. Нам совершенно точно не хотелось делать героиню женой или дочерью высокопоставленного чиновника.

– Как работник социальной службы, героиня занимается несчастливыми семьями и в какой-то момент приходит к выводу, что ее профессия не нужна. «Уроды так и будут плодить уродов», и ничего с этим нельзя поделать…

– Она действительно осознает бессмысленность и формальность собственного труда. Невозможность ничего изменить – важный момент ее персонального кризиса. Ведь брак – это система, в которой худой мир лучше хорошей войны. Семьи так жили и будут жить. Работа в социальных службах – галочка для самой себя. Просто самоуспокоение: я хороший, я делаю полезные вещи… Но изменить ничего невозможно. Да, я тоже так думаю.

– «Портрет в сумерках», исходя из разных критериев, сравнивают с «Ночным портье» Лилианы Кавани и «Палачом» Виктора Сергеева. Вы думали об этих или других фильмах, когда работали над фильмом?

– Не скажу, что я ставила перед собой специальную задачу переиначить режиссерское видение темы болезненной и алогичной женской любви. Но когда я обдумывала сценарий, то, безусловно, думала и о «Ночном портье», и о «Пианистке» Ханеке.

– То есть вас привлекают образы изломанных, страдающих и жаждущих боли женщин?

– Я бы тут сделала акцент на времени: привлекали. Возможно, теперь, когда фильм снят, эти образы уже не столь для меня притягательны. Но мне нужно было сделать об этом фильм, чтобы появилось пространство для новых тем.

– А вы вообще делите кино на мужское и женское?

– Если мыслить в тех категориях, в которых обычно мыслят люди, я хочу надеяться, мы имеем полное право с гордостью сказать, что наше кино мужское.

– Ваше кино действительно слишком жесткое, чтобы называться женским. Но оно не отстраненное, оно очень субъективное, чувственное.

– То есть у вас возникло тактильное ощущение при просмотре?

– Да, безусловно.

– Я очень рада. Геля формулировала задачу оператору (и для меня это было полной неожиданностью, я никогда не слышала, чтобы так подходили к вопросу), что от кадра должен исходить запах того места, где мы присутствуем. Например, в кафе я точно его ощущаю.

– Ваша героиня несколько раз настойчиво произносит фразу «Я люблю тебя», за которую получает физические увечья. Есть две трактовки ее мотивации. Первая: как психолог, она знает, что люди, которым в детстве не говорили слов любви, вырастают черствыми и жестокими, и таким образом она пытается восполнить недостаток тепла. Вторая – это своего рода месть насильнику, которого она изнасиловала и сломала в ответ, только не физически, а духовно. Пока ему не говорили о любви, он был в броне.

– Это очень точно. У героини изначально есть желание что-то изменить. Конечно, можно наблюдать, можно не вмешиваться, можно отстраниться, закрыться шорами и не видеть всего ужаса, который вокруг. А можно попытаться что-то изменить своими действиями. Поэтому она входит в этот чужой мир. И то оружие, которым она поначалу собирается воспользоваться (кулаки, бутылка, жестокость), не будет работать в этом мире, который ко всему перечисленному привык. Единственное, что у нее остается, – чувство и фраза «Я люблю тебя», – и они становятся ее оружием. Но это оружие и для нее, израненной женщины, которая долго жила в притворстве, с нелюбимым человеком. Можно долго через запятую перечислять, кто она и как она существовала. Слова «Я люблю тебя» оживляют и ее, и его. Это оружие, которое направлено в обе стороны.

– Дальше вы собираетесь работать как сценарист, режиссер или как актриса?

– Конечно, этот фильм и эта роль меня перевернули. Я одновременно исполняла здесь много функций. Мне было бы очень интересно продолжать пробовать себя в роли актрисы, поскольку я почувствовала свою силу и возможность благодаря появившемуся опыту. Не актерскому, а жизненному. У меня уже возникли новые идеи. С Гелей у нас сформировался удачный тандем, но пока сложно сказать, как именно он будет развиваться…

– Вы будете писать сценарий для себя?

– Не знаю еще. Мне интересно продюсировать кино, которое буду снимать я.

– Наверное, теперь будет легче найти финансирование, чем для «Портрета в сумерках», с которым возникали проблемы?

– Вы знаете, сейчас получается странная ситуация. Мы нашли некий золотой ключик. Он нам достался огромным трудом, но он наш. Это безумное чувство свободы. Раньше я работала очень много на форматном телевидении, где есть законы, минуты, рамки, несколько редакторов. Поэтому я знаю настоящую цену свободе. Я почувствовала ее первый раз в жизни. И теперь мы стоим перед дилеммой: променять свободу на компромисс или решиться снимать дальше в одиночку, потому что для нашего кино не нужно много денег. И мы доказали в первую очередь не другим, а себе, что можно сделать то, что ты хочешь, с абсолютным отсутствием денег.

– И последний вопрос по поводу вашего параллельного занятия: фестиваль «2morrow/Завтра», чьим креативным директором вы являетесь, в этом году продолжит свое существование?

– Да, у нас складывается такая же ситуация, как и с фильмом: денег нет, но фестиваль будет.