Федор Бондарчук: «Я понимаю, почему я раздражаю»

ЕЛЕНА КОСТЫЛЕВА поговорила с Федором Бондарчуком от имени либеральной интеллигенции

Имена:  Федор Бондарчук

На только что завершившемся «Кинотавре» у Бондарчука-актера было два фильма — «Два дня» Авдотьи Смирновой (вне конкурса) и «Безразличие» Олега Флянгольца —

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

в конкурсной программе. Получая за вторую из работ главный приз, Бондарчук оговорился, что он, глава попечительского совета «Кинотавра», не должен подниматься на сцену как победитель. Но черно-белый фильм про студента, собирающего в свободное время автомобиль и ухаживающего за подружкой гангстера, был снят двадцать лет назад — и это действительно два совершенно разных человека.

ЕЛЕНА КОСТЫЛЕВА поговорила с Федором Бондарчуком о его герое-чиновнике из «Двух дней», «Единой России», цифровых кинотеатрах и интеллигенции.


— Фильм Авдотьи Смирновой «Два дня» дает повод для разговора о ситуации, которую он, скажем так, проблематизирует. Я хотела бы задать вопросы, которые накопились у либеральной интеллигенции к вам. Они могут быть связаны с кино, могут быть не связаны.

— Давайте.

— Самое первое: насколько вам близок ваш персонаж из картины — высокопоставленный чиновник из министерства? Насколько вы его понимаете?

— Это тот редкий случай, когда у нас был репетиционный период. Мы не разбирали текст и не разбирали сцены. Мы играли, разговаривали о биографии героя. Я рассказывал о себе. Дуня выступала в большей степени как психоаналитик, чем как режиссер (что на самом деле очень близко). Так вот, один из тестов (мной любимых, и я был приятно удивлен, что Дуня тоже им пользуется)… Знаете, когда в начале разговора ты определяешь, какое дерево ты, какой цвет ты и какой камень ты. Какой цветок ты, какая музыка ты, машина — ты и какая ты тишина. И какое ты животное, и какое ты птица, и так далее и так далее. Там большой перечень. Потом, через два часа разговоров, ты спрашиваешь: «Какой Дроздов?» — главный герой картины «Два дня». По этому же списку. Я много играл людей, похожих на меня — «Федор Бондарчук в предлагаемых обстоятельствах». Честно говоря, это поднадоело. Ответы на вопросы сильно разнились, и мне было интересно сыграть не себя. Другой вопрос: знаю ли я таких людей, как Дроздов? Конечно, знаю, прекрасно. Общаюсь ли я с ними? Да, общаюсь. Каждодневно общаюсь. Много ли таких? Нет, немного. Много похожего на эпизоды этой картины? Да. Одеваются они так? Одеваются, а многие не одеваются, дешевые часы Timеx носят — тренд современного, демократически настроенного чиновника. Другое дело, что там есть много от меня. В этом отчасти и смысл для режиссера, когда он выбирает актера, подходящего на этот образ. Во всяком случае, когда сценарий попал мне в руки, на первой странице было написано: «Уважаемые господа продюсеры, если вам интересно мнение автора, то я писала Марью Ильиничну на Ксению Раппопорт, а Дроздова на Федора Бондарчука» (потому что Дуня не собиралась снимать эту картину, предполагалось, что режиссером будет [Сергей] Урсуляк). Вот, наверное, весь ответ.

— Спасибо. Хочется зацепиться за какие-то фразы из фильма. Например, ваш герой говорит, что «эту страну нужно взорвать». Насколько вам близка его позиция?

— Она близка каждому. Это крик души. Иногда мне хочется все это взорвать к чертовой матери. Что «это»? Да страну эту. Без нее на земле было бы гораздо лучше. Представьте себе, я эту фразу говорю с периодичностью. В связи с тем, чем я сейчас занимаюсь, если говорить не о профессии режиссера и актера, а о больших моих проектах, я об этом вспоминаю частенько, если не каждый день. Ну вот. Так что это все ко мне.

— Это такой крик души управленца или это что-то общенациональное?

— Вы знаете, больше всего мне не хотелось бы разбираться в тонком душевном устройстве федерального чиновника.

— Однако фильм во многом именно об этом.

— Нет, фильм не об этом. Фильм о вечном вопросе, извечном нашем интеллигентском вопросе: возможен ли разговор, взаимоотношения между власть имущими — чиновниками — и интеллигенцией. Для интеллигенции общаться, даже просто сидеть за одним столом с властью — это пошлятина, это противоречит вообще самому пониманию интеллигенции. Тогда ты не будешь являться (я уже не говорю про либерально настроенную интеллигенцию) — интеллигентом… Это просто недопустимо. Эти два мира, они, как ртуть с мазутом, не могу соединиться. В России. В сегодняшних предлагаемых обстоятельствах. Более того, у нас те, кто общается или работает с властью, я уже не говорю о тех, кто входит в какие-то там партии — они не должны носить священное для всех звание культурной прослойки, а уж тем более интеллигенции.

— Вы сталкивались когда-нибудь с неприязнью со стороны интеллигенции?

— Да, конечно, сталкивался.

— Вы видите по глазам, по лицам людей, что они думают о вас не то же, что о своих друзьях, да?

— Да. Я часто вижу людей, режиссеров (я рад, что так происходит), у которых меняется отношение ко мне, когда мы вместе работаем, они говорят: «Слушай, Бондарь, мы на самом деле думали, что ты совсем другой». Но вы понимаете, быть удобным, красивым и пушистым для всех не получится. Особенно занимаясь тем, чем занимаюсь я: большими проектами, они так или иначе связаны с господдержкой. Она не исчисляется деньгами, это не финансовая помощь. Например, пробить проект по строительству мультимедийных кинокомплексов в малых городах без поддержки власти — это невозможно в нашей стране. А я это все равно буду делать. И один Киносоюз, и другой Киносоюз, и прокатчики, и вообще все участники киноиндустрии это поддерживают. Надо быть глупым человеком, чтобы не понимать, что у нас 140 миллионов и большая перспектива и возможность иметь свою большую, мощную индустрию. У нас все предпосылки к этому есть. Во всяком случае, мы пока еще похожи на Китай и Индию, где национальные картины бьют в прокате американские блокбастеры. К нам претензий и вопросов очень много. Но мало кто задумывается, что у нас история новейшего проката насчитывает чуть больше десяти лет. Никто не понимает, что 2004 год, когда вышел фильм Хотиненко «72 метра» и мы первый раз заговорили о росписи сеансов в кинозалах, бокс-офисе и первом уикенде, — это было совсем недавно. У нас ни законов, вообще ничего не существовало. Так что мы движемся не просто стремительно, а вертикально вверх. $52 млн русского бокс-офиса — это большое достижение. Другое дело, что в последнее время мы сами своими же руками сделали довольно сложным отношение аудитории к русскому кино. Есть отличное определение Сельянова Сергея Михайловича. Если взять десятилетний период и выявить самые успешные картины, он абсолютно будет равен десятилетнему периоду, например, 1962—1972 годов.

— По количеству зрителей?

— Не по количеству зрителей, а по ярким картинам. Другое дело, что всегда кажется, что раньше было лучше. «Раньше было лучше» говорили про «Девятую роту». Возьмите исследование Левада-центра, которое проводилось в 287 городах — «Любимый фильм россиян». «Рота» встала на первое место. Пройдет время, то же самое произойдет с «Островом», я надеюсь… Говорили: «Почему такой провал?» А сейчас посмотрите на 750 млн рублей, которые собрал первый фильм дилогии — и ткните мне пальцем на что-то похожее.

— Дает ли государство деньги на постройку кинозалов?

- Нет, денег не дают и дать никто не может. Должны дать в тех городах, где не работает вообще никакой бизнес-план. Если бы у нас была возможность взаимоотношений, как у бизнес-сообщества, с европейскими банками — то есть это были бы длинные и мягкие деньги за маленький процент… У нас таких нет, у нас лобовые кредиты. В таких городах, как Нягань, Пытья-Ях, Ачинск, Шахты, они не пройдут. За что я отвечаю — за то, что залы будут безубыточными. Но отбивать кредитные ресурсы они будут 25—30 лет. В этом сегменте, конечно, мы поборемся за госбюджет. Но есть города с населением до 300 тысяч, там мы можем себе позволить взять кредит. Единственное, что мы просим у государства, — хоть какое-то снижение процентной ставки.

— Это Внешэкономбанк?

— Это может себе позволить только корпорация ВЭБ. Единственное, что мы просим, — это хотя бы приблизиться к каким-то европейским длинным деньгам под реально хороший бизнес-план. Просто помочь нам это сделать. Не лепить нам в Комсомольске-на-Амуре ставку 18—19 процентов годовых.

— Проект с кинотеатрами — что сейчас мешает с его запуском?

— Так он запускается. Это сложнейшая история, связанная и с бюрократией, и с казуистикой. Но мы запускаем, может, на Экономическом форуме в Питере подпишем 17 июня рамочное соглашение с ВЭБом, а вот вторая половина, — то, что связано с бюджетом, — она может и не случиться.

— А «Единая Россия» как этому помогает? И Внешэкономбанк дает деньги на постройку 250 кинотеатров или нет?

— Нет. У нас всего 250 городов, которые мы выбрали из тысячи городов России. Пятьдесят из них — коммерчески эффективны, это кредиты, которые мы готовы обслуживать и отдавать. Единственное, чем помогает «Единая Россия», — это в основном по территориям. Куда бы я ни обращался, везде у меня просили откаты, даже там, где у них вообще ничего нет и кино там никакого нет. У меня был список из 250 городов, из них сто были в квадратиках черного цвета. А мы представляем не только кино, в связи с цифровыми технологиями. Почему у нас работает в Новосибирске наш пилотный проект на 40 процентов эффективнее, чем все представленные там сети? Более того, он находится в спальном районе, а не в центре города. Мы на «Киноэкспо» получили приз за инновации в управлении кинотеатрами. Потому что мы программируем его по-другому. Он у нас живет с девяти утра. Музеи переходят плавно в цифровой формат, у нас там путешествия по картинным галереям, образовательные программы. Все это мы открываем в девять утра совершенно бесплатно. Сегодняшней молодой аудиторией, совсем маленькими школьниками, это все воспринимается лучше в сто раз, чем обычные бумажные учебники. Но при этом остается классическое программирование кинопоказа. Кинотеатр стал центром притяжения, и качество работы, и направление у него другое. Так вот, единственное, чем может помочь «Единая Россия», понимая, что это важный для регионов проект, что это социально значимый проект, — это договориться, чтобы нам выделили в аренду или мы бы взяли старые федеральные кинотеатры, которые превращены в такие мини-черкизоны, под наш проект «Киноклуб».

— То есть в качестве административного ресурса вы ее используете.

— «Почему ты в партии?» — мне говорят. Я — не политик. Я не участвую в политической жизни. Как я не участвую? Я участвую, потому что я уже в ней. Но я ее использую как инструмент. Если это эффективно может работать и она реально эффективно может помочь в этом деле, почему бы мне этим не заняться? Если другого пути нет. Это первое. Второе. Я никогда не скрывал, что я поддерживаю Путина. Потому что мое твердое убеждение состоит в том, что все забыли экономическое состояние страны в тот момент, когда пришел Путин в президенты. Если мне скажут, что кто-то другой мог это сделать, пусть найдут этого человека.

— А вы во всем его поддерживаете?

— Послушайте, я же не деревянный болван. Я и спорю, я и писал по поводу Ходорковского, не подписывая все это огромное количество коллективных писем вашей же… Ну, нашей же интеллигенции. Это, кстати, на прошлом «Кинотавре» была история. Божена Рынска, по-моему, написала про меня и Ходорковского. Она спросила: «И что, ты готов, чтобы я это написала?» — «Конечно».

— Вы хотели, чтобы его выпустили? Я это как-то пропустила.

— Чего?

— Я говорю, вы хотели, чтобы его выпустили?

— Нет, вы спросили: «Вы все поддерживаете?» Нет, не все. И этих вопросов много.

— И все же, если говорить о Ходорковском и Лебедеве, вы поддерживаете тринадцатилетний срок каждому?

— Нет. Я бы амнистировал их. Ну как «я бы». Я не могу говорить «я бы». Я бы предложил рассмотреть возможность амнистии.

— А вот про «Марши несогласных», раз уж мы заговорили про поддержку Путина. Был момент, когда вы высказались в том духе, что правильно их разгоняют. А ваша супруга сказала, что нет, я несогласная. У вас не изменились позиции?

— Вы знаете, на самом деле я думал, что мы будем говорить о «Кинотавре»… А об этом я совершенно не хочу разговаривать. Я бы это интервью здесь не давал иначе.

— Вы понимаете, я вас не очень могу спрашивать про «Кинотавр» — есть жюри, оно смотрит фильмы, принимает решение…

— Вы предупреждали бы: «Я хочу поговорить о политике». А я не хочу говорить о политике.

— Я не только о политике.

— Мы пока что говорим о политике.

— А это мы свернули как-то случайно на ваши проекты, на «Единую Россию»…

— Случайно вы свернули.

— Нет, на самом деле я предупредила, что у меня есть круг вопросов, который накопился у либеральной интеллигенции. Они в том числе и об этом. Вы мне сейчас сказали, честно говоря, больше, чем я рассчитывала.

— На самом деле я больше вам ответил.

— Возвращаясь к фильму «Два дня». Вы чувствуете, что есть проблемы во взаимоотношениях интеллигенции и власти, какие-то установки, которые мешают общаться. Собственно, я думаю, что фильм Смирновой много сделал или сделает, чтобы это как-то поменялось.

— Я не думаю, что она во главе угла ставила попытку их соединить или дать возможность думать, что этот диалог возможен. И другие вопросы стояли. Один из первых — это все-таки сделать зрительское кино. Это такая важная территория для нее. Она наметила ее в «Связи», а здесь попыталась реализовать. И по реакции публики на «Кинотавре», да и вообще в русских залах, я такого не видел давно.

— В этом кино множество очень точных моментов. А ваши отношения с этой самой либеральной интеллигенцией, они каковы? То есть честно.

— А либеральная интеллигенция — это кто?

— Те довольно условно обозначенные в фильме люди — реставратор, директор музея, главная героиня Маша…

— Нет, в жизни это кто?

— Я думаю, что и на «Кинотавре» довольно много таких людей… Ну, когда вы видите бедного, не следящего за собой интеллигента — например, пьющего реставратора музея или Машу, которая возится со своей козой, — у вас мысли совпадают с мыслями вашего героя?

— Вот я вам отвечу, что у меня много друзей и у меня огромный круг общения. И у тех, кто меня знает, эти вопросы отпадают… У меня вообще нет врагов. То есть я, наверное, являюсь для кого-то демоном. Поверьте, я, чем могу, помогаю, всем, кому могу, совершенно в разных областях. Нормальные у меня отношения.

— То есть вы ответной неприязни по отношению к этому слою не чувствуете?

— Здесь — нет. В интернете, может быть, но я этих людей не знаю.

— То есть раздражают только интернет-комментарии злобные.

— Да нет, не раздражают. Это свободная территория. Я понимаю, почему я раздражаю. У нас успешные в стране — раздражают. Ну что, мне не заниматься тем, чем я занимаюсь? Я все равно этим буду заниматься. Если бы не было людей, которые по-другому ко мне относятся, я бы расстроился, но это не так. Ну что мне, на это обижаться? Я и слова такого не знаю.

— Авдотья Смирнова говорит в одном интервью, что у Маши с вашим героем ничего не получится. А как вы думаете — получится?

— Мы планировали, что у них произойдет ровно через неделю, через две недели и через месяц. Потом дошли до года и до двух, и вот на двух годах мы эту пару разъединили.

— Почему? По политическим, мировоззренческим позициям?

— По политическим? Вы на полном серьезе это спрашиваете? Пару разъединили по политическим!.. (Смеется.)

— У них друг к другу были вопросы мировоззренческие, классовые, или как их назвать правильно.

— По житейским. Не состыковались у нас эти два мира. Опять же, это надо долго рассказывать его биографию, и на самом деле никакой сказки там не произошло. Многие увидели один финал: что он ушел с работы, — но не заметили, что он стал губернатором. Это такая точная характеристика этого героя.

— Его понизили или повысили?

— Повысили.

— То есть еще многое скрыто от зрителя — что у него произошло за дверями высокого кабинета, куда он вошел, как героиня Фассбиндера к Гитлеру.

— Да, его-то жизнь не изменилась и его приоритеты. Поэтому мы и дали им всего два года совместной жизни.

— Еще вопрос, — если не хотите, не отвечайте. Я слышала слух о том, что, может быть, вас выберут следующим председателем Союза кинематографистов.

— Может быть. Может, и выберут. Только я откажусь.

— Из-за отца?

— Я вступил в Союз кинематографистов из-за травли Никиты Сергеича. Только из-за этого. Я его как поддерживал, так и буду поддерживать всю жизнь. Потому что это к кинематографу не имеет никакого отношения. Это моя позиция как мужчины. Я бы не хотел возглавлять ничего, я бы хотел работать, заниматься своим делом. А эти слухи ходят, упорные, уже не один месяц и год. Я не хочу возглавлять никакой Союз кинематографистов. У меня свой «союз» вот такой вот — и в нем примерно такое же количество людей.

— Последний вопрос, итоговый. Как вам кажется, в последнее время в отношениях интеллигенции и власти что-нибудь меняется?

— Не-а. ​