Режиссер «Счастья моего» – о плохом военном кино, параноидальной полемике вокруг Сталина, новом фильме Миндадзе и врожденной человеческой вине
© EPA / ИТАР-ТАСС
Сергей Лозница
На этой неделе в российский прокат выходит «Счастье мое» —
прошлогодний каннский конкурсант, мрачная рефлексия режиссера Сергея Лозницы на тему российской истории и современности. Дальнобойщик, свернувший с трассы, навсегда застревает в глухой деревне, в том самом доме,
где во время войны красноармейцы расстреляли ленинградского интеллигента, мечтающего о приходе немцев. Герметичное и лишенное надежды, «Счастье мое» описывает российскую реальность как тотальную войну всех против всех. У части зрителей картина
вызывает отторжение, для других она — попытка радикальной рефлексии, «
самый страшный и ясный фильм о незагадочности русской души и человека как такового».
Свой второй игровой фильм документалист Лозница будет снимать по повести Василя Быкова «
В тумане». Режиссер, постоянно живущий в Германии, приехал в Москву на кастинг и поговорил с OPENSPACE.RU о несостоятельности
современного военного кино, своем новом проекте, картине Александра Миндадзе «В субботу» и патологической сентиментальности русских, подменяющих рефлексию мифами.
О «Счастье моем»Это не роуд-муви, если только до середины. Что это за роуд-муви, если полфильма мы находимся в одной точке? И это не военное кино. Конечно, если мы расширим понятие «война» и назовем войной готовность проявить агрессию по отношению к другому... Атомизация и распад. Об этом фильм — и о том, что к этому приводит.
Читать текст полностью
О положении суперпозиции
Мы должны привыкать к положению суперпозиции, когда существуют два противоречивых высказывания — в своей истинности и одновременно. Удивительная вещь, с ней сложно смириться. Но бывают моменты и ситуации, когда это именно так.
Я приведу простой пример. Для того чтобы выжить, необходимо совершить подлый поступок. Но то, что потом, не называется жизнью. Чтобы буквально сохранить свою плоть, вы должны умереть душевно. Бывают такие ситуации, очень много, нам они знакомы, но они парадоксальны. У вас существует другой выбор: от отчаяния и невозможности совершить подлость вы можете совершить выход из жизни, но тогда это не называется жизнь. Но вы сохраните свою чистоту. Вот об этом я сейчас и буду снимать картину. [В том числе об этом], потому что фильм гораздо шире.
Меня интересует тема отчуждения. Чужой. Другой. Иной. Как образуются ситуации, в которые человек попадает, того не ведая. Я родился, и я уже виновен — в чем-то. Вина меня преследует, я не знаю, где и в какой момент с ней столкнусь. И причина того, что существует моя вина несовершенного поступка, находится не во мне. Кафка, «Процесс». И тема эта меня беспокоит, я не знаю почему. Видимо, я как-то связан с ней. Сценарий я написал давно. У меня было время, когда переехал в Германию, в 2001 году — месяца три. Сел и написал сценарий.
Война — обстоятельство действия. Фон, на котором развивается драма между жителями одного и того же места. Есть пьеса Вампилова, фильм Мельникова, телевизионный, играл Даль — оно бывает и так [без войны] обостряется.
О говорящих фамилиях и говорящих лицах
Сначала я собрал архивные фотографии и сделал для себя такую палитру лиц. И сейчас, когда я нахожу лицо, которое, мне кажется, подходит на ту или иную роль, я сравниваю его с палитрой. Чтобы лицо не выпадало (речь о самом типе лица и о взгляде, поскольку очень сильно изменились лица за последнее время). Самое главное — претендент на роль главного героя. Он должен быть чистым, с одной стороны. Внешне мягким — казалось бы, человек податлив, — но на самом деле внутренне очень твердым и жестким. Его зовут Сущеня. У Быкова неслучайно такие имена. Буров — вы понимаете характер? Войтек — тоже понимаете. И Сущеня — вот он об этом, о сущности. Я ищу такие лица. Естественно, хорошо бы это были очень хорошие актеры.
О том, почему снятые на европейские деньги фильмы Лозницы — русские
Фильмы, которые я делаю, находятся в русском культурном пространстве — в том числе. Конечно же, реагируют на фильмы и работают они лучше всего здесь. Это язык, на котором здесь говорят. Дальше уже экзотика или нужно объяснять.
Тут очень сложно делить. Работал художник-постановщик, актеры русские... Я не знаю, это принадлежит к [русской] киноиндустрии или нет? Глупость это все, архаика. Сейчас довольно сложно соотнести картину с какой-то определенной страной, всё больше копродукция. У нас сейчас — ну, пять стран будет. Какая страна? Есть шанс, что Россия будет. Это довольно странно, если России не будет. Это тогда будет характеризовать положение вещей. Дело в том, что довольно сложно дефинировать те вещи, которые этому не подлежат. Очень просто сказать: дал деньги — эта страна. А такое определение что дает?
О новых русских фильмах о Великой Отечественной войне
Количество не перерастает в качество. Есть две вещи — презентация и интерпретация. Те [фильмы о войне, которые есть] в большей части — презентация, неосмысленный материал. Интерпретация от презентации отличается рефлексией на тему того, что произошло. Предложением взгляда. А там нет взгляда, там есть просто перечень, через запятую — в большинстве фильмов. Поэтому они, появившись, не существуют. Уходят в небытие. Проблем и тем для трагедий огромное количество. Вы много можете назвать фильмов, которые предложили бы порефлексировать над тем, что произошло, например, в первые шесть месяцев войны? Знаете количество сдавшихся в плен солдат и офицеров? Если я не ошибаюсь, речь идет о трех миллионах. Армия Германии — 2,4 млн. Интересно. И благодаря в том числе этому немцы доходят до Москвы и территория советская оккупируется. Ощущение такое, что не хотят воевать. Потом, видимо (я додумываю), понятно стало, что такое немцы. Не те немцы, которые были в пропаганде. Я как-то, помню, в киевском архиве не мог найти газеты 1939—1940 годов… Сейчас-то понятно почему: там была мощная пропаганда нашего союзника. Кто ответственен за эту пропаганду?
© ИТАР-ТАСС
Сергей Лозница
Есть мемуары, в которых рассказывает автор, как уже накануне прихода немцев, летом 1941 года, многие [из Ленинграда] выехали на дачу, полагая, что бои будут у города или в городе и тем самым они окажутся на оккупированной территории. И там же было воспоминание о том, как вернулся человек с оккупированной территории и он сказал: «Глупые, там расстреливают». Ему никто не верил.
[Сталин понимал что] его не будут поддерживать и все держится на страхе. И этот страх дошел до костей, и уже невозможно. В городе Киеве на окраинах лежали трупы, когда был голод. Улица Крещатик в первые недели [войны] была взорвана подпольщиками — в том числе там была гостиница, где расквартировались немцы, но там жили и мирные люди, ходили по улицам.
Цена — человеческие жизни. Готовность платить, не считаясь ни с чем. Тоже вопрос серьезный: насколько возможно такое отношение к жизни отдельного человека и насколько на войну можно списать все это.
А по поводу упреков (к военному эпизоду «Счастья моего», в котором беженец из Ленинграда поселился на хуторе и ждет просвещенных немцев. — OS)… Я думаю, что это упреки сами себе. Незнание того, что происходило. И можно просто определить в самом себе, насколько действенна была пропаганда — во мне. Насколько глубоко она засела. Потому что человек ждет нормальной жизни и бежал от ненормальной — на этот хутор. Он не хочет принимать участие в убийстве ни с той, ни с другой стороны. Потому что для него нет идеологии, которая связана у нас с государством. Нет идеологии, которая оправдывает его возможность убить другого человека. По-моему, это нормально, объяснять не надо. Мы все христиане. Но как-то в одном месте разделяют, а в другом месте выключают разделение... Как костюм, который надену здесь, а там…
О переосмыслении истории
Я думаю, что пришло время об этом говорить. И это нужно делать. Главный вопрос не решен: что в 1917 году происходило? Вы можете сказать? Дискуссия [о роли Сталина], по-моему, уже несерьезно. Это паранойя — заниматься такой дискуссией. Знаете, человек, который подписывает, и существуют документы... Подпись на смертных приговорах невинных людей, которых потом реабилитировали… По-моему, есть документы на сорок тысяч приговоров…
Наша культура — патологически сентиментальна. Сентиментальность (я одно из определений дам) — жалость к себе. Если мы вспомним разговор Верховенского со Ставрогиным в «Бесах», перед собранием у Виргинской, Верховенский говорит о том, на чем будет стоять общество будущего, которое он хотел бы создать. Первое: поклонение мундиру. Второе (поразительная вещь и прозрение): сентиментальность. Третье: власть должна быть мошеннической. Да. Четвертое: позорно иметь свое мнение. Человек должен быть обезличен. Это общество с 1917 года начало устаканиваться, оно состоялось. Поэтому документы и не воздействуют [на людей]. Сентиментальностью заменяется или замещается разумное. Замещается способность к размышлению.
Чтобы мыслить, нужно мыслить. Не может быть никакого рецепта, который бы позволил мне дать вам возможность мыслить. Это процесс, который никто вам не подарит. Ваше внутреннее усилие. Очень индивидуальная вещь, она не может быть написана в метро. Смешно, когда какие-то цитаты [вешают]... Если у вас есть эта потребность — действуйте. Для того чтобы мыслить, необходимо начать.
О фильме Александра Миндадзе «В субботу»
Очень хороший фильм. Интересно, как на него будут реагировать. Мне кажется, что это первая состоявшаяся картина русская в этом году. Мысль воплощена, и сделано это очень хорошо. Там просто фантастическая камера. Скажу, что и монтаж великолепный, местами я просто не замечал… Мы оказываемся в другом пространстве, но как? {-tsr-}Там была склейка, но где? Я понимаю, его сложно воспринимать, потому что много информации, насыщенная картина. Думаю, что фильм немного впереди, он авангардный. Мы ведь очень инертны, особенно здесь.
Самое главное, тема картины непонятна иностранцам. Они задают вопрос: почему герой, который узнал, что совершилась трагедия и там опасно находиться, не бежит? А это и есть то, о чем фильм. Да, действительно, такое странное «почему». Потому что у нас есть эта утроба, в которую мы, как инфанты Достоевского, готовы нырнуть в случае какой-то сложной ситуации. Это не значит, что это абсолют, — это такая черта, которая есть. Потому что никакой фильм не описывает всего космоса.
"Счастье мое" был бы гениальным фильмом, когда бы в нем присутствовало чуть больше непосредственности, неожиданностей, которые продиктованы самим материалом, а не жестко спланированы заранее умным режиссером. Лознице не хватает "глупости" Феллини, который приступал к съемкам эпизода, не имея конкретного сценария. Уж больно он головной, выстроенный.
Но это уже придирки, от добра добра не ищут. Пусть будет не "гениальный", а просто "очень хороший" - тоже хлеб.
Талант не заменить ничем, додумывай, не додумывай.