Главным событием 61-го Берлинале стала мировая премьера «Туринской лошади» легендарного венгерского режиссера Белы Тарра. В его фильмы — черно-белые, виртуозные, невероятно медленные и загадочные — влюблены критики
и многие коллеги, от Джима Джармуша до Гаса Ван Сента, хотя в прокат они выходят крайне редко (на российские экраны не выходил ни один). Новая работа Тарра станет последней в его творчестве — об этом он заявил еще до премьеры. Взяв за основу апокриф о том дне, когда Фридрих Ницше окончательно потерял рассудок, режиссер решил проследить судьбу лошади, которую философ перед помутнением обнял и закрыл своим телом от ударов кнута. Картина Тарра передает величественную монотонность сельской жизни, рассказывая о повседневной судьбе хозяев лошади, старика-крестьянина и его дочери: постепенно бытовая фреска превращается в историю о конце света. Сразу после премьеры в Берлине с Белой Тарром встретился корреспондент OPENSPACE.RU.
— С чего начинался этот фильм?
— Однажды вечером в 1985 году мой сценарист Ласло Краснахоркаи читал свои сочинения со сцены одного театра, и я там тоже присутствовал. Последним фрагментом, который он прочитал, был тот короткий текст, который стал прологом фильма. История о том, как Фридрих Ницше со слезами на глазах обнял посреди Турина лошадь, которую избивал извозчик, а потом сошел с ума и ни с кем не разговаривал одиннадцать лет, до самой смерти. Текст Ласло завершался вопросом: «Что случилось с той лошадью?» Этот вопрос меня растрогал. Позже, через несколько лет, я вернулся в Венгрию из Берлина, где прожил некоторое время, и искал себе дом. Я нашел в деревне старую полуразрушенную ферму — потрясающее здание, бывшую таверну со стойлом для лошадей. Увидев это, я вспомнил историю о туринской лошади и сказал Ласло: «Мы должны ответить на твой вопрос». Написали короткий синопсис — совсем недлинный, как памятку: там был отец, была дочь и был их гость, то ли сосед, то ли незнакомец. На дворе стоял 1990-й, и мы отложили этот проект, занявшись «Сатанинским танго», которое отняло пять лет работы.
Прошло еще несколько лет, и мы снимали «Человека из Лондона». Экономический кризис застал нас врасплох, и это было очень болезненно: съемки прервались на год, мы снова искали инвестора, бесконечно переговариваясь с банками и новыми продюсерами. Грустное было время для меня. Тогда ко мне пришел Ласло и утешил меня, сказав: «Забудь о трудностях, нам пора вернуться к нашей лошади!» Работа над сценарием стала терапией. Мы вместе думали две недели, а потом Ласло принес и положил мне на стол текст. Прекрасный литературный текст.
— Никак. Прочитал текст, поблагодарил Ласло и взялся за работу. Главное я знал: события разворачиваются в течение шести дней, все действия многократно повторяются… Структура была готова, остальное проще простого. А сценарий мне вовсе не нужен. Даже когда мы охотились за деньгами, я просто посылал потенциальным инвесторам этот текст. Они его читают и принимают решение — доверять мне или нет.
— Труднее или проще рассказать в фильме историю, в которой всего два героя, к тому же почти не разговаривающие друг с другом?
— Остается масса непроговоренных, замалчиваемых эмоций! Напряжение только возрастает, а история становится увлекательнее. Они смотрят в окно, как мы смотрим в телеэкран: все мы чего-то ждем, но ждать нечего — ничего не произойдет… Да, все их действия повторяются. А наши — разве нет? Мы встаем с кровати и одеваемся каждое утро, но никто не называет это кошмаром. Тем не менее что-то не в порядке, что-то разладилось в мире, и это чувствуем мы все. Я никого не осуждаю — я и сам в числе виноватых.
Трейлер фильма «Туринская лошадь»
— Вы заявили, что у истоков «Туринской лошади» было осознание вами смертности человека…
— Скорее, тяжести человеческого бытия. Так трудно вынести монотонность повседневной жизни. Отвечая на вопрос «Что случилось с лошадью?», мы начали размышлять: у лошади был хозяин, и у него, возможно, не было правой руки, а по дому ему помогала дочь. Возник треугольник: лошадь, извозчик, его дочь. Они держатся благодаря друг другу, упадет один — погибнут остальные. Об этом мы и думали, а не об универсальных вопросах. О том, как трудно и страшно жить, если каждый день необходимо ходить к колодцу за водой, зима ли на дворе или лето. Это простая и ясная тема. Проще не бывает.
— Вы тоже ощущаете эту тяжесть бытия? В этом ли причина вашего ухода из кинематографа?
— Нет, не в этом. Я снимаю фильмы уже тридцать четыре года, и это довольно долгий процесс. Когда я начинал, меня интересовали социальные проблемы: я был молод и думал, что смогу изменить мир, победив противников и сломав все преграды. Прошло время, и мне пришлось понять, что проблемы гораздо сложнее — они носят онтологический или даже космический характер. А сегодня у меня осталась единственная мысль: тяжко жить, и я не знаю, что предпринять и что меня ждет. Уверен я лишь в одном — конец близок. Именно поэтому еще до начала съемок я знал, что «Туринская лошадь» будет моим последним фильмом. Я доделал мою работу. Она завершена, упакована и запечатана. Хватит. Пора чем-нибудь другим заняться.
— Вы считаете себя пессимистом?
— Отнюдь! Я счастлив, когда кто-то мне говорит: «Ваш фильм печален и депрессивен, но он полон энергии и силы, которые сделали меня счастливым». Будь я пессимистом, я бы не снимал кино! Пошел бы и сразу повесился, как должен поступить подлинный пессимист. А я верю, что кто-то пойдет смотреть мой фильм через двадцать или даже пятьдесят лет. Что это, если не оптимизм? Особенно учитывая нынешнее состояние мира… Однако, не собираясь покончить с собой, я вынужден признать, что не удовлетворен ни жизнью, ни миром, ни кинематографом.
— Диалоги в «Туринской лошади» звучат довольно современно, хотя действие условно перенесено в XIX век…
— А что там современного?
— Ругательства, например.
— Ругались и двести лет назад. Почитайте поэмы Петёфи. А за рамками поэм он и покрепче выражался, есть немало свидетельств. «Гребаные немцы», — написал он в 1848 году. Ничего с тех пор особенно не изменилось.
— А цитаты в фильме — они подлинные или сфабрикованные? Например, когда девушка читает старинную книгу вслух, что это за книга?
— Все выдумано, все написано нами, хотя звучит как некая анти-Библия. Текст говорит о том, как священник закрывает церковь, чтобы наказать прихожан-грешников. Этот текст написал Ласло…
— …А монолог гостя? Он звучит как цитата из Ницше.
— Он тоже написан Ласло. Ни одного слова Ницше мы не позаимствовали. В фильме есть только невидимая тень Ницше. Она была нам необходима! Гость говорит, как Ницше, что Бог мертв, и это отправная точка. Но потом он начинает рассказывать о разрушении мира и о том, как в этом участвует Бог. Это уже слова нашего персонажа, а не Ницше.
— И в самом деле, если не Бог, то сверхчеловеческие силы участвуют в разрушении мира! Сначала — ужасный ураган, потом пересыхает колодец, затем гаснет свет…
— Так и есть. Хотя виноваты люди. Все люди, не исключая меня самого.
— Вы верите в то, что Апокалипсис будет таким, как вы его показали? Или просто эта версия Апокалипсиса подходила вам в случае данного конкретного сценария?
— Апокалипсис должен быть огромным, громким, значительным событием. Но в моем фильме конец света наступает тихо, незаметно, в полной тишине. Наступает ничто. Апокалипсис — это что-то, а мой конец света — ничто, понимаете разницу? Смерть — самое страшное из явлений. Я видел не раз, к сожалению, как умирает человек или животное. Знаете, что самое ужасное в смерти? Кажется, будто ничего особенного не происходит, а при этом твое сердце разбито и мир исчезает.
— Ваши герои пакуют вещи и уходят из дома, заходят за холм… и возвращаются. Почему?
— А вы сами догадайтесь. Наверное, они поняли, что идти некуда. Та же буря, то же унылое ничто. Остается только повернуть назад.
— Мы нашли его в Венгрии. Для меня это — важнейшая часть подготовки. Я нахожу место и влюбляюсь в него, после этого мне гораздо проще работать. Пейзаж — один из главных персонажей в каждом моем фильме. Для «Туринской лошади» мы нашли маленькую ложбину и холм с одиноким деревом. Сразу понял, что ничего лучше не будет. Но нам был необходим дом, а его там не было! Я не переношу искусственные декорации, поэтому мы построили настоящий дом, используя старинные обтесанные камни и старые куски дерева, позвали стариков-строителей… Разумеется, мы старались быть перфекционистами и пытались воспроизводить архитектуру тех времен во всех подробностях. Потом вырыли колодец. Настоящий. Потом построили амбар. И отправились на поиски подлинного реквизита. Когда мы его собрали, перед моими глазами уже стоял будущий фильм.
— А как вы отыскали лошадь?
— Мы нашли ее в маленьком городке в глубокой венгерской провинции, на лошадином рынке. Ужасное место. Я увидел ее и тут же сказал: «Вот она, наша туринская лошадь». Но кобыла уже была продана! Ее новый владелец оказался жестоким и сильным человеком, который тут же принялся ее бить, поскольку она отказывалась трогаться с места. Я остановил его, в точности как когда-то это сделал Ницше… Ситуация была очень похожей на описанную в фильме. Даже в деталях. Мы перекупили лошадь и сняли с ней нашу картину. Сейчас она жива-здорова, обитает в засекреченном месте — в прекрасном обширном поместье, ей восемь лет, она беременна и прекрасно себя чувствует.
— Да, на две меньше, чем в предыдущем фильме, «Человеке из Лондона». Но динамика и напряжение все равно присутствуют, поскольку я монтирую каждый долгий план, включая в него разные ракурсы и при этом не прибегая к монтажу как таковому. Сначала крупный план, потом общий, потом средний и опять крупный… В этом фильме меньше планов, чем обычно, но камера больше двигается. Я никогда не использую приближение, я его ненавижу: камера на самом деле перемещается в пространстве, а не имитирует движение. К монтажу я прибегаю крайне редко. Он ломает все напряжение, разрушает ритм.
— Или создает ритм, близкий к ритму реальной жизни?
— Я бы не сказал. В моих фильмах все сконструировано, но напряжение реально: его причина — не формальные ухищрения, а психология характеров.
— Скажите, почему вы не снимаете цветное кино?
— Потому что моя палитра включает черный, белый и все оттенки серого. Мне удобно и приятно работать с этими цветами.
— В «Туринской лошади» юмора меньше, чем в ваших предыдущих картинах.
— Все мои фильмы я считаю комедиями, особенно «Сатанинское танго». Многие зрители хохотали на этом фильме. Но сейчас я больше не в настроении шутить и смеяться. Иногда я подсмеивался над моими актерами, но это в фильме не ощущается.
— А как же поедание картошки, которая составляет весь рацион ваших героев?
{-tsr-}— Про картошку могу сказать одно: вчера, когда эта дерьмовая церемония с премьерой фильма наконец закончилась, мы с друзьями пошли праздновать в бар. Продюсер увидела, как за соседним столиком кто-то ел большую печеную картофелину, и сказала с отвращением в голосе: «Я больше картошку никогда есть не буду».
— Что вы будете делать теперь, когда с кинематографом покончено?
— Я же не выгляжу как пенсионер? Надеюсь, что нет! Я тут пару дней назад сел в такси, а водитель не знал, как проехать по указанному адресу. И я ему это объяснял! Я так долго жил в Берлине, что знаю город наизусть. Вот отличная идея — у меня и права водительские есть… Пожалуй, переквалифицируюсь в таксисты.
Чудесные фильмы, чудный Бела Тарр, Мастеру поклон, буду ждать возможности посмотреть Лошадь. Не ясно только как с музыкой, видимо Вига не будет.
gorod_solnca· 2011-02-19 20:31:08
Как приятно читать интервью с человеком, за плечами которого - плодотворное время. Бела Тарр - эдакий флегматичный европейский романтик - просто очаровывает. Не смотря на то, что изображённая им жизнь - чёрно-белая, в ней чувствуется вкус. Он рассказывает о рутине будней, монотонности существования, но находит в повседневности место необычным историям и поступкам. Спасти лошадь, построить настоящий дом, переквалифицироваться в таксисты - в этом человеке столько ярких красок. Антон, спасибо за беседу с таким замечательным человеком!
