Известный режиссер – о «Щелкунчике», Энди Уорхоле, 3D и Манежной площади
Андрей Кончаловский представил в Москве «Щелкунчика» – свой международный 3D-проект, часть средств в который вложил «Внешэкономбанк». Бюджет картины оценивается в $90 млн (что для России является рекордом; фильм, правда, считается совместным производством Великобритании и Венгрии).Читать!
Отдельного внимания заслуживает то обстоятельство, что, не разрушая пространства детской сказки, Кончаловский декларирует здесь свои эстетические пристрастия, противопоставляя модернизм постмодернизму: в реальном мире царит венский югендштиль, в антиутопическом крысином Зазеркалье украшением интерьера становятся херстовская дохлая акула и художественные фотографии плачущих детей.
После московской презентации Андрей Кончаловский рассказал OPENSPACE.RU о проекте, работа над которым началась еще сорок лет назад.
– Вас не удивило, что на пресс-конференции по детскому фильму «Щелкунчик» журналисты вас так много спрашивали про Манежную площадь?
– Люди всегда ищут подтексты, какие-то внутренние смыслы. Они наверняка есть, но они вполне случайны. Просто случайны. А что касается Манежной площади… Мы вступаем в полосу противостояния менеджмента и молодых неудовлетворенных людей. Это будет полоса, как в 1968 году, будет везде – во Франции, Британии, Италии. Уже началось. Здесь, может быть, чуть-чуть позже, но это неизбежно.
– Как вы решили, что действие фильма будет происходить именно в таком условном венском мире начала XX века, с модерном и постоянно присутствующим в разговорах Фрейдом?
– Все появляется как снежный ком – одно на другое наползает. Когда начинаешь выбирать между Германией и Австрией, то выбираешь Австрию – просто потому, что там было барокко, декаданс, Штраус, Малер, огромная композиторская школа и вообще сбитые сливки. Это большая культура, которая оплодотворена соседством с Италией, Венгрией – со славянским и латинским миром. В Германии было по-другому, там все гораздо суше (поэтому Баухаус возник в Германии, а не в Австрии).
– Правильно ли я понимаю, что вы противопоставляете модерн начала века тому, что принято называть современным искусством? В реальном мире у вас Вена, Климт и Шиле, а в Зазеркалье, где правят крысы, – Крысиный король, похожий на Энди Уорхола, и акула в формальдегиде, как у Херста.
– Конечно. У меня Крысиный король эстет. Артист, начитан и даже слегка фотограф. Он любит плачущих детей снимать. Целый артистический мир. Есть такие диктаторы, которые не чужды искусству.
– Это понятно. Итальянское кино многим обязано синефилу Муссолини.
– Ну конечно. Итальянцам вообще чрезвычайно свойственно пластическое выражение любой идеи. Неслучайно фашизм родился вместе с Маринетти...
Понимаете, до 1950-х годов поп-культуры не существовало. Была непрерывная традиция европейской цивилизации – от античности. В 1920-е годы стали пытаться эту традицию разрушить – «Ослиный хвост», Марсель Дюшан, «Черный квадрат». Была предпринята попытка подвести черту под всякой связью между деятельностью человека и его памятью. Вот так надо говорить. Дюшан и Малевич, по идее, сказали: «Нас больше человеческая память не интересует, нас интересует интеллект».
Но интеллект не имеет отношения к искусству. К искусству имеет отношение сердце. Искусство – это прекрасное. Всегда. Даже в ужасном есть прекрасное. Есть боль. Пелевин замечательно недавно сказал, что искусство всегда должно доставлять радость, даже когда оно доставляет вам печаль. Это чувство. Малевич не вызывает чувства – он вызывает мысль. Дюшан не вызывает чувства – он вызывает мысль: скандалист, здорово, интересно, потрясающе… Но это мыслительный процесс, который не имеет отношения к тому, что называют культурой. Но 1920-е годы – Баухаус, экспрессионизм – все это было связано с великой культурой, с традицией, которую, между прочим, поддерживал до конца даже Фрэнсис Бэкон. А вот возникший после этого разрыв – он развился в постмодернизм, который сознательно забыл, что такое культура. И этот разрыв с традицией обрекает европейское искусство на неизбежную смерть – и последующее, видимо, возрождение. Не знаю, когда оно случится.
– С кино как-то соотносится то, о чем вы говорите?
– Слава богу, не соотносится. Или соотносится каким-то другим образом. Кино – это всегда массовое, просто в силу того, что его делают много человек, и оно не существует без бюджета. Сделать скульптуру ничего не стоит, или там акулу замариновать – пять тысяч. А вот кино стоит денег. Чужих, как правило. Желание вернуть их обратно очень важно, поэтому птичий язык в кино не приветствовался. Он существует и должен существовать – только в очень элитных формах. В принципе, кино жанр популярный. Он вульгарен: когда я говорю vulgar – это не значит «плохо». Это значит «массово».
В кино образы не оставляют пространства для фантазии. Поэтому это искусство такое – первичное. В поэзии, в литературе и в интеллектуальном кино у тех, кто понимает, есть пространство для фантазии. Даже в театре фантазия работает гораздо сильнее, чем в кино. Крупный план – и все, остальное убито. Кино очень грубое искусство, и надо приложить много усилий, чтобы сделать его тонким.
– Вы рассказывали о том, что начали работать над «Щелкунчиком» еще сорок лет назад, вместе с Тарковским...
– Это была литературная работа, чтобы деньги заработать и съездить в Лондон. Шестидесятые годы – боже мой, поехать в Англию! Тарковскому тогда не удалось – он занялся другим проектом, стал писать свою «Гофманиану». А у меня это была первая поездка в Лондон. Не мой проект был – англичан, они хотели театр, балет, снег, какая-то Россия после оттепели. Все это не имеет отношения к моему сегодняшнему замыслу.
– У вас очень непривычный Щелкунчик. Мы привыкли его видеть таким квадратным, с большой челюстью. А у вас он такой круглоголовый...
– Мы привыкли почему-то видеть Щелкунчиков очень старыми. Черные усы, белые бороды. Какие-то они неприветливые, неинтересные. Не очень гуманные. Какие-то квадратные. Мой Щелкунчик, он… уродливый, но человек, а не квадратная штука. Не очень привлекательный, но вполне антропоморфный. Мы же искали Щелкунчика, думали, каким он должен быть. А потом художник, который рисовал сториборд, принес такого круглолицего, с выпученными глазами… Мы должны видеть за ним человека, чтобы зритель мог с ним идентифицироваться. У нашего Щелкунчика больше выразительности – при минимальных средствах. Для того чтобы сделать его человеком, мы не использовали компьютерной графики: у него только глаза крутятся, брови поднимаются и руки (хлопает в ладоши) – всё! Было очень трудно убедить моих креативных дизайнеров по Щелкунчику, что нужно лимитировать его движения и мимику, при этом выразив всю гамму чувств. Получилось. Я очень рад, что не пошел у них на поводу и не сделал его совсем антропоморфным. Как только твердое вещество, из которого он сделан, становится морфированным, ты больше не веришь в то, что он дерево. А это должна быть деревянная кукла. Посмотришь на сегодняшнего японского робота – они же еще даже бегать не могут...
– Они через голову кувыркаются.
– Щелкунчик у меня ходит, как японский робот, – боится потерять равновесие.
– Вы же в первый раз снимали 3D-фильм? Зачем вам это?
– Не было у меня 3D, и вряд ли будет еще когда-нибудь. Чудеса, елка, путешествие внутри ее украшений, танец снежинок, падающий снег – все это просто просится в 3D.
– В России всех очень впечатлило сообщение о том, что банк ВЭБ вложил в ваш фильм $90 млн. Это рекордный бюджет для российского фильма – и совсем небольшой для американского.
– Мы не хотели об этом говорить с самого начала, потому что боялись, что американцы используют тот факт, что фильм финансирует русский банк, чтобы картину угробить. Но им удалось это сделать и без этой новости...
Я убежден, что американские бюджеты безжалостно надуваются. У меня люди работали за треть обычной зарплаты: им нравилось то, что я делаю. Моя картина – это 40 процентов, даже 30 процентов нормального американского бюджета.
– Вы уже смотрели «Черного лебедя» Аронофски? Забавно, что в США вас упрекали в том, что «Щелкунчик» получился слишком мрачным, – они привыкли к другой интерпретации этого балета Чайковского. А Аронофски, наоборот, был поражен тем, что в России у «Лебединого озера» хеппи-энд.
Читать!
– Это понятно.
– Возможно, критика была обострена той идеологией, которую проводит Disney. А может быть, просто хотели загубить картину.
– В принципе, вы же попытались прокатать неголливудский семейный фильм, выпустив его на американский рынок без поддержки студий-мейджоров...
– Дэвид Мамет написал чудную книжку про Голливуд, она называется «Бэмби против Годзиллы». Как раз я был Бэмби.
КомментарииВсего:12
Комментарии
Читать все комментарии ›
- 29.06Минкульт предложит школам «100 лучших фильмов»
- 29.06Алан Мур впервые пробует себя в кино
- 29.06Томми Ли Джонс сыграет агента ФБР в фильме Люка Бессона
- 29.06В Карловых Варах покажут «Трудно быть богом»
- 28.06Сирил Туши снимет фильм о Джулиане Ассанже
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3451966
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343488
- 3. Норильск. Май 1269070
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897784
- 5. Закоротило 822280
- 6. Не может прожить без ирисок 783176
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 760046
- 8. Коблы и малолетки 741284
- 9. Затворник. Но пятипалый 472189
- 10. ЖП и крепостное право 408062
- 11. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 403536
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370848
http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1554667
Рейтинг 0% - андрей снял по-настоящему плохой фильм. молодец андрей, садись, ноль.