Канны-2010: Лозница и немного Ирака

Украинский фильм о России превращает плохих парней из западных фильмов в сущих ангелов

Фильм Сергея Лозницы «Счастье мое», представленный в каннском конкурсе от Украины, но очевидно снятый о России — еще один сигнал бедствия из подсознания разложившегося общества; еще один — но не самый убедительный в ряду.

Картина состоит из двух частей. В первой дальнобойщик, везущий муку (Виктор Немец) встречается с малолетней проституткой, милиционером Зинцовым и таинственным стариком, который (при помощи костюмного флешбэка) рассказывает о том, как по дороге с войны застрелил офицера-вымогателя и навсегда потерял свое имя и будущее. Во второй части тот же дальнобойщик, поехавший в объезд пробки на шоссе через гиблые места, живет в полуразрушенной деревне с женщиной и ее сыном — она последовательно продает муку из грузовика, сам грузовик и дом вместе с онемевшим и покалеченным героем. В доме же (как мы узнаем из еще одного флешбэка) во время войны жил учитель с сыном, сбежавший от призыва и ожидающий прихода великой германской цивилизации — вместо нее к нему явились двое русских солдат, отставших от отступающих частей.

Сухим пересказом сюжета воссоздать ощущение от этой картины невозможно — русская жизнь представлена как партизанская война всех против всех, временной победой в которой становится возможность совершать мародерства. Это даже не ужас, это липкий морок, в котором главным источником саспенса становится ожидание хоть какого-то просвета — ожидание абсолютно напрасное.

В 2007 году Каннский фестиваль не взял ни в одну из программ «Груз 200»; тогда отборщик по Восточной Европе Жоэль Шапрон, обычно крайне дипломатичный, пришел на пресс-конференцию Алексея Балабанова на «Кинотавре» и спросил, не собирается ли тот следующим этапом снимать снафф, фильм с реальными убийствами. Прозвучало это очень резко. У одних «Груз 200» вызвал бурное неприятие, у других — столь же бурное желание картину защитить, но он очевидным образом пробил брешь в оборонительной системе нашего восприятия, за которой общество хотело укрыться от правды о самом себе.

С картиной Лозницы, очевидно, будет то же самое — ему припомнят и Каннский фестиваль (в реакционной картине мира, напомню, западные фестивали требуют от российских кинематографистов гнать чернуху), и немецко-голландских сопродюсеров, и производство при кровавом режиме Ющенко.

Как интерпретатор реальности, Лозница (и Украина тут неслучайна) существует в парадигме Гоголя, в последнее время все интенсивнее вытесняющего из сознания художников наследие своих конкурентов по школьной хрестоматии. «Счастье мое» (как и «Юрьев день» Кирилла Серебренников и Юрия Арабова) — это очередные «Мертвые души», еще более мертвые, чем раньше. По жанру, изображению и основной мысли картину Лозницы можно сравнить с росписями Гойи из «Кинта дель Сордо» (созданными всего на двадцать лет раньше поэмы Гоголя) — в них Испания времен Гражданской войны 1820—1823 годов представлена безжизненным пространством, в котором копошатся макабрические персонажи.

Но все это скорее умозрительные заключения, возникающие постфактум.

Защищать работу Лозницы ее поклонникам будет сложно. В отличие от цельного и многопланового «Груза 200», «Счастье мое» минут через тридцать после впечатляющего начала начинает катастрофически терять ритм. Понятно, что реакции индивидуальны, но у меня эта картина в определенный момент стала вызывать сильное чувство внутреннего протеста, которого не возникало при просмотре «Груза 200», — и причина именно в том, что фильм начинает буксовать, как грузовик, застрявший среди бездорожья. Каждое из совершаемых на экране обыденных зверств по сути мало отличается от предыдущих; новые ничего не добавляют к прежним.

Но именно кинематографическая ущербность картины заставляет еще больше тревожиться за ту реальность, которую она, сильно утрируя, изображает. Лозница — не Гоголь, не Гойя и не Балабанов; здесь нет исступления и безумия большого художника, трудно назвать озверевших милиционеров и обывателей порождением больного сознания. Они существуют в реальности, в лентах новостей, за пределами МКАД и в ее пределах — теперь они существуют и на кинопленке, отмахнуться от них не получится.

На фоне Лозницы, разумеется, меркнут ужасы войны в Ираке, которой посвящены две конкурсные картины — «Честная игра» Дага Лаймана и «Ирландский путь» Кена Лоача.

Фильм Лаймана основан на реальных событиях — скандале вокруг дипломата Джозефа Уилсона (Шон Пенн) и его жены Валери Плам Уилсон (Наоми Уоттс), работавшей на ЦРУ под прикрытием и раскрытой американской прессой после того, как ее муж ввязался в политическую борьбу. «Честная игра» — это история разрушения и спасения семьи, в которой двое супругов, раздираемые собственными амбициями и собственными представлениями о долге, находят силы, чтобы объединиться против враждебного окружения. Наоми Уоттс, только что довольно бледно выступившая у Вуди Аллена, у Лаймана оказывается на удивление мощной актрисой, способной вынести на себе фильм на изначально не самую увлекательную тему.

«Ирландский путь», попавший в конкурс уже после объявления официальной программы, — кажется, самый жесткий фильм Лоача, в котором главный герой в одиночку расследует обстоятельства гибели своего лучшего друга в Ираке и в одиночку вершит суд над виновниками.

Фестиваль, по поводу которого в западной прессе уже было сказано много резких и грустных слов, закончится в воскресенье. Откровенных шедевров мы пока не увидели — за исключением разве что «Дядюшки Бунми» Апичатпонга Вирасетакула, но о нем — позже.

Ссылки

• Цзя Чжанке: «Китай исчерпал лимиты своего экономического развития. Следующий этап – политические изменения», 20.05.2010
• Мария Кувшинова. Канны-2010: «Социализм» Годара, «Ярость» Китано, «Красата» Иньярриту и уругвайский ужастик, 18.05.2010
• Вуди Аллен: «Жизнь коротка, жестока, исполнена одиночества, ужаса и страданий», 17.05.2010
• Мария Кувшинова. Канны-2010: «Служанка», «Аврора» и «Малыш-Иисус из Фландрии», 14.05.2010