Российский участник Берлинского конкурса – о Чукотке, китах и Вернере Херцоге
Имена:
Алексей Попогребский · Григорий Добрыгин · Сергей Пускепалис
© Евгений Гурко / OPENSPACE.RU
Алексей Попогребский
11 февраля стартует Берлинский кинофестиваль — один из трех крупнейших в Европе. Впервые за пять лет в основном конкурсе представлена Россия — картиной Алексея Попогребского «Как я провел этим летом».
Новая работа режиссера (который вместе с Борисом Хлебниковым дебютировал в 2003 году фильмом «Коктебель») совсем не похожа на его первый сольный проект — жизнеутверждающую городскую комедию «Простые вещи», три года назад получившую пять наград «Кинотавра», три «Ники», два «Белых слона» и «Золотого орла» за сценарий.«Как я провел этим летом» (грамматически странная фраза — сбивчивая реплика, в раздражении брошенная одним из героев другому) — это мрачноватый герметичный триллер о паре полярников, опытном и молодом (Сергей Пускепалис и Григорий Добрыгин). Он заставляет вспомнить не лирические ленфильмовские картины 70-х, но психологические головоломки Альфреда Хичкока — или даже социоантропологические хорроры Михаэля Ханеке. Одному из двоих обитателей арктической станции становится известна страшная правда о другом: он невольно обретает над коллегой некую власть, но что делать с ней, не знает. Ситуация становится все опасней и приводит к самым радикальным последствиям. Перед отъездом на 60-й Берлинский кинофестиваль, где фильм «Как я провел этим летом» будет соревноваться с новыми работами Романа Полански, Мартина Скорсезе, Томаса Винтерберга, Майкла Уинтерботтома и Чжана Имоу, Алексей Попогребский ответил на вопросы OPENSPACE.RU.
— Когда вы решили, что героев будет двое и что это будет именно триллер?— Еще лет пять назад я изложил одному знакомому навеянный дневниками полярников сюжет, где с самого начала было два человека — правда, одного возраста. В одном из героев я сразу увидел Сергея Пускепалиса. Но остросюжетная драма на двоих — слишком сложная задача для второго фильма; чтобы нарастить режиссерский мускул, я решил снять «Простые вещи». Как только картина вышла, мы с оператором Павлом Костомаровым и художником Геной Поповым поехали на Чукотку смотреть натуру.
Я нашел в МГУ географа, который показал мне снимки разных станций — от Мурманска до Камчатки. Расположенный на косе Валькаркай смотрелся невероятней всего — как домик посреди разумного океана в «Солярисе». В Москве я гордо развернул перед Пускепалисом атлас — тот самый, из которого мальчик в «Коктебеле» вырывает листочки и пускает по ветру. Распахиваю разворот с СССР — размером с этот стол: слева Москва, в крайнем правом углу Чукотка. Тычу в Валькаркай: «Представляешь, — говорю, — Пускепалис, где мы тебя будем снимать!» А он, не меняясь в лице, отчерчивает ногтем пять сантиметров и говорит: «Я здесь девять лет жил». Меня охватила оторопь, и мы побежали за бутылкой. У него, оказывается, родители работали на Билибинской АЭС — это соседний райцентр, но, на секундочку, пятьсот километров. После съемок были две свободные недели, но он так и не повидал родные места: не было гарантии, что обратно выберется. Там люди самолетов по две недели ждут — не дают вылета. Я знаю москвича, который приехал на Чукотку автостопом и так долго не мог уехать, что купил за копейки трехкомнатную квартиру и завис на несколько лет.
— У сюжета — безотказный двигатель: внезапная новость. В итоге складывается классическая для триллера ситуация: один герой знает то, чего не знает другой.— Я этого не придумывал: такая история случилась в тридцатые в экспедиции Ушакова. Их было четверо, и они осваивали землю, где до этого людей никогда не было. Ушаков — судя по мемуарам, невероятной душевной силы и какой-то очень правильной простоты человек — совладал с ситуацией. Здесь же известие попадает в руки молодого городского парня, приехавшего, чтобы потом в блоге разместить прикольные фотки о своих приключениях. Каким боком мы бы повернулись в похожих обстоятельствах? Не факт, что самым лучшим. Вот это ценно для меня в кино — дать зрителю возможность примерить ситуацию на себя, наработать душевный опыт.
Читать текст полностью
© Евгений Гурко / OPENSPACE.RU
— Герои, взрослый и молодой, видятся представителями не просто двух поколений, но двух формаций: моралист старой закалки, живущий согласно нравственным догмам, действующий стремительно, мало в чем сомневающийся — и инфантил, для которого реальность так условна, этические нормы настолько относительны, что он не проживает жизнь, а как бы играет в нее. Неслучайно он во время обхода весело скачет по бочкам с топливом, потом рубится в компьютерный шутер. Вы на чьей стороне?
— Дело в том, что это история про экстремальные обстоятельства. Один герой в них органичен, другой — абсолютно чужеродный организм. Я бы предпочел зимовать со старшим — с молодым реально стрёмно: он сам себя не знает (кстати, я, вне сомнения, такой же, как он). Персонаж Пускепалиса слился с местной средой, стал таким же ее элементом, как белый медведь. И вдруг рядом появляется юный мозг, продуцирующий какие-то бессмысленные потоки, которые в суровых условиях довольно опасны.
С другой стороны, на съемках мы общались с парой людей — начальником станции, моим ровесником, и бывалым мужиком, который всю жизнь зимовал по станциям. Часто спорили, с кем надежней. Я сначала говорил, что со вторым, он опытней. Но потом понаблюдал и понял — в нем идут необратимые психологические процессы: ему легче быть вообще одному. Как бы такой прижился на материке — большой вопрос.
— Человек дичает быстро — утрачивает связи с миром, даже если его одного на месяц на даче оставить.
— И мы одичали: когда я вернулся, пару месяцев ни с кем не хотел говорить, сидел дома и носа не казал на улицу. Меня трясло — от Москвы, от газет, телевидения и интернета. «Как странно, — думал я, — зачем люди набиваются в эти муравейники с окошечками, живут там, впитывают потоки бесполезной информации?» Это был взгляд марсианина, но, к сожалению или к счастью, это быстро прошло — скоро опять начал метаться, проверять по пятьсот раз электронную почту.
— Для вас, сына сценариста советских производственных драм, профессия героя в кино — момент определяющий. Анестезиолог из «Простых вещей» — фигура на границе жизни и смерти, такой Харон, который решает, кого перевозить на тот берег, кого нет. Или вот у Кэтрин Бигелоу в «Повелителе бури» сапер — человек, живущий с перманентным ощущением, что конец света назначен на следующую секунду, и действующий соответственно. А полярник — кто?
— Я на Севере думал увидеть Высоцких из фильма «Вертикаль». Приехал, смотрю: нормальные мужики, романтика давно превратилась в рутину. Но есть кое-что важное. У них совершенно другие, в хорошем смысле слова первобытные отношения со временем. Я всем рассказываю о покорителе Севера Седове, который, будучи затерт во льдах, распорядился: «Мы здесь зазимуем». Что значило — застрять как минимум на год в тысяче километров от ближайшего жилья. А это начало двадцатого века — раций нет, и на Большой земле никто не узнает, куда вы делись. Способность вот так распорядиться годом своей жизни и отличает полярника от остального человечества. День в полгода длиной, ночь в полгода длиной — им торопиться некуда.
— Долгое болезненное размышление и следующее за ним бездействие — фирменные черты русской интеллигенции. Для вас как человека, к этой прослойке принадлежащего, это явно важная тема: о вреде рефлексии вы размышляли еще в «Простых вещах». В этом фильме вы опять пытаетесь сказать: «Хватит думать, начинайте жить»?
— Нет, он про другое: знай себя и будь готов принять решение в сложной ситуации. Готовься к этому всю жизнь. Прижмет — сломаешься или выдержишь? Этот путь каждый должен пройти, служит он в Заполярье или в банке: у офисного планктона тоже есть хребет. Я сам, работая переводчиком, восемь лет относил галстук — но понимал, к чему стремлюсь. Человек отличается от животного тем, что умеет брать на себя ответственность. Сознание — это ощущение себя способным отвечать за собственные действия, все остальное не важно. Даже если поступаешь неправильно — отдавай себе отчет в том, что творишь; рефлексия же — ступор и мучительная буксовка. Ну, это я, пожалуй, уже вдаюсь в подробности диссертации по экзистенциальной психологии, которую пытался писать много лет назад.
© Евгений Гурко / OPENSPACE.RU
— В отличие от гуманистических «Простых вещей», сделанных на крупных планах, «Как я провел этим летом» состоит из планов средних и общих. Создается чисто визуальное ощущение, что герои куда менее значимы, чем то, что их окружает.
— Совершенно верно. Третий, самый мощный персонаж картины — природа, среда; она же была главным членом нашей съемочной группы. Навязывать ей календарно-постановочный план нереально — наоборот, надо пытаться подключиться к ее синусоиде. Мы хотели снимать хронологически — по ходу действия меняется не только психология персонажей, но их кожа, пластика, одежда. Каждое утро я смотрел в окно, потом на съемочный график — и между мной и тем, что вокруг, росла пуповина. Мы вошли в синфазность — природа давала больше того, что нам было нужно, подсказывала такие ходы, до которых мы сами не додумались. Как визуализировать эпизод «Героев облепляют комары»? Однако они прилетели и облепили кого надо. Пускепалису была дана установка: тебя не кусают — его и не кусали. Отсняли — они улетели. Прописанный в сценарии медведь сам пришел и начал делать дубли. Случайно встреченный зайчик, за которым сначала пришлось порядком побегать, несколько раз возвращался на исходную. А сколько материала не вошло в фильм — одни киты чего стоят! Оператор Костомаров у нас по первой специальности ихтиолог, но у него направленность пищевая, и он их породу не опознал. Смотришь — в океане торчит что-то похожее на гигантские ягодицы человека в гидрокостюме. Потом в воздух выстреливает мощный фонтан воды и пара, показываются спина и хвостовой плавник — надо все это продать в National Geographic.
— Можно сделать фильм о съемках.
— Он есть, его сняли Костомаров с Сашей Расторгуевым, и это совершеннейший «Человек из Ла-Манчи». Помните документалку о том, как Терри Гиллиаму не удается экранизировать «Дон Кихота»?
— Все логично: там кино о том, как Гиллиаму в соавторы навязывается злой рок, тут — о том, как вы соавторствуете с арктической стихией.
— Оба — про борьбу художника с обстоятельствами. Вот Гиллиам, после того как на него обрушилось тридцать три несчастья, спокойно так говорит: «Пожалуй, мы не будем снимать этот фильм». Похоже на седовское «Пожалуй, мы здесь перезимуем», правда? Он гробит два года своей и кучи чужих жизней, посвященных подготовке к съемкам. Но он принимает решение. Это очень круто. Еще, вернувшись со съемок, я с удовольствием посмотрел документальные фильмы Вернера Херцога — «Человек-гризли» и арктические «Встречи на краю земли». «Вот бы Херцогу увидеть, какой у нас фильм получится!» — думал я тогда. И пожалуйста — он председатель жюри в Берлине. Меня с Берлинале многое связывает — в 2001-м на тамошнем питчинге я представлял проект «Коктебеля»; «Простые вещи» тоже туда посылал, но отвечающий за русское кино отборщик Коля Никитин честно сказал: «Не возьмут». Зато когда посмотрел «Как я провел этим летом», тут же сказал: «А это возьмут точно». Коля честный парень у нас. Кстати, еще о Херцоге: «Человека-гризли» я бы посвятил Паше Костомарову. Он на съемках влюбился в медведя, который так хотел нас съесть, что постоянно скребся в окошко охотничьего домика, — а Паша все грезил о том, как бы погонять его с камерой. Что случается с такими фанатами фауны, как Костомаров, наглядно демонстрирует фильм Херцога: их съедают.
© Евгений Гурко / OPENSPACE.RU
— Экспедицию в значительной степени профинансировало правительство Чукотского АО. Что вы обещали в ответ — толпы туристов?
— Отнюдь: {-tsr-}показал сюжет и сказал, что мне нужна эта природа, что она в одной из главных ролей. Какой тут product placement — эти красоты слишком суровы, чтобы их рекламировать. У меня сейчас проблема: все, кто видел фильм, говорят, что он — тьфу-тьфу-тьфу — красивый. Но при этом отдельные кадры, которые мне нужны для буклета, представьте, взять неоткуда. Значит, кино не рассыпается на отдельные планы, всё соподчинено драматургии. За это огромное спасибо оператору Паше Костомарову и монтажеру Ване Лебедеву.
— Это дежурная фраза: мол, каждый кадр можно в рамку и на стену, а вот всё целиком как-то так себе.
— Пусть попробуют вырезать и обрамить хоть что-нибудь. У меня пока не получилось.
фестивали ни те, или мы смотрим не то?