— Что за проект фильма о Егоре Летове, который вы представляете вместе с Максимом Семеляком?

— Речь идет об архивных материалах Летова, которые будут смонтированы в 5—10-минутный ролик. У нас есть программа «Полночная музыка», я сначала хотел ее выстраивать вокруг фильма Тома ДиЧилло When You’re Strange о группе Doors — там уникальные материалы. Но текст сам ДиЧилло написал и прочитал очень неудачно, картину решили перемонтировать, и она оказалась недоступна для показа. Я хотел уже было отказываться от «Полночной музыки», но тут стали появляться фильмы, экспериментальные и игровые, которые рассматривают панк-рок как альтернативный способ бытия. Я подумал: «А у нас что-нибудь про это снимали? Про сибирский панк? Егора Летова?» Позвонил Максиму Семеляку, он говорит: «Да нет, конечно, ничего не снимали». И тогда я ему предложил смонтировать что-нибудь, позвать документалистов и спросить, глядя в их довольные физиономии: «Что же вы, олухи, про всех снимаете — от Путина до последнего бомжа, а про одно из самых заметных явлений в русской культуре никто даже не пошевелился что-то сделать?» Была задиристая идея — во что она выльется, я не знаю. Пока оцифровываем VHS-кассеты, на которых Егор Летов что-то бренчит. Есть очень интересный материал. Может быть, этот импульс сохранится и выльется во что-нибудь профессиональное.

— В этом году «Завтра» впервые пройдет без своего президента Ивана Дыховичного.

— Если бы не Иван, этого фестиваля не было бы ни в каком виде. Он сделал все: договорился о деньгах, предоставил свободу тем людям, которых сам выбрал, — и полностью поддержал в тот момент, когда возникли сомнения и трудности. Если бы не он — ничего бы не было. И никто бы не знал, что у нас в Москве тоже можно проводить какие-то симпатичные фестивали.

— Именно поэтому возникает вопрос, что будет на следующий год.

— Я так далеко не думаю, но мне кажется, что фестиваль будет продолжаться. Это сформировавшийся продукт, понятно какой. Есть люди, которым он нравится. Когда что-то существует, есть инерция существования — и это первый аргумент за то, что «Завтра» не закончится. Второй — поддержка Audi. Ни одна компания не будет отказываться от успешного начинания: зачем нужны репутационные потери? Ну и потом, благодаря усилиям продюсеров фестиваля, у нас есть государственная поддержка, строка в бюджете.

— Как критик и отборщик, ты смотришь на фестивальное движение изнутри. Есть признаки стагнации?

— Рано или поздно стагнация происходит во всех областях человеческой жизни. Когда я говорю «лучшие фильмы», надо понимать, что это некоторое утрирование: я не знаю, какие фильмы лучшие. Но первая эмоция, которую ты должен чувствовать, прежде чем тебе что-то понравится, — удивление. С этим становится сложнее. Люди, которые делают фестивали, и люди, которые делают артхаусные фильмы, — это петух и кукушка. Они сливаются и хвалят друг друга в процессе производства пресловутого авторского кино. В этих условиях трудно найти что-то неожиданное. Почему фильм «Горничная» получил приз на «Санденсе»? Потому что Чили — неосвоенная территория, и вдруг какие-то люди за триста тысяч сняли там отличное кино. Можно удивиться и порадоваться — но такое случается все реже. Поэтому фестивальное движение пребывает в некоторой депрессии. Ведь главное для людей и институций в сфере культуры — доказать, что они нужны. Если им перестанут верить, то перестанут давать деньги — и никакой культуры не будет во-об-ще.

Доказывают разными способами. Некоторые фестивали говорят, что вот, мы организуем рынок для артхаусного кино. Мы, кстати, в этом году тоже организуем рынок фильмов, которые еще находятся в процессе производства — «Проект на Завтра».

— При вас же еще будет и Tomorrow Generation Campus для молодых кинематографистов, как делают в Берлине...

— Да-да. Это тоже какие-то raisons d'être, которые фестивали себе ищут. Но фестивали, как и фильмы, должны удивлять — иначе будет продолжаться всё та же европейская тоска и ничего хорошего не получится. Ведь что такое фестиваль? Какими красивыми словами его ни называй, это паразит. Он паразитирует на кино. Кино же ничего не нужно, кроме темного зала и нескольких сотен пар глаз.

— Как же тогда люди узнают, что им надо прийти именно в этот зал?

— Верно, но я говорю «паразит» не для того, чтобы обидеть фестивальное движение, а для того, чтобы подчеркнуть — его будущее зависит только от будущего кинематографа. Если будут появляться такие фильмы, как «Я убил свою маму», «Горничная» или «Антихрист», то тогда вокруг них будут выстраиваться и фестивали. А если будет одна продукция кинофондов...

— Еще какая-то гонка вооружений все время происходит: фестивалей уже больше, чем дней в году, и постоянно появляются новые. Зачем?

— Фестивали, повторюсь, зависят от кино — их много, потому что фильмов много. В мире снимается сколько? Двадцать картин каждый день как минимум, если считать только полнометражные художественные, вместе с Болливудом, и не брать учебные — о пользовании бензопилой. Понятно, что есть местные власти, региональная гордость, инвестиции в культуру; вот Пермь у нас собираются сделать культурной столицей, почему не сделать какой-нибудь Пезаро, Онфлёр?..

Понятная история, но практика показывает, что наиболее живучими, наиболее интересными оказываются фестивали с большими финансовыми возможностями — их не переплюнуть. Даже в Карловых Варах устраиваются ретроспективы, с которыми нам тягаться невозможно — реставрируются копии, приглашаются люди… Есть Канны и Венеция — это Сцилла и Харибда, между которыми ни один хороший фильм не пройдет. Ну, будет три-четыре уж совсем вертких, они проскочат сквозь цепкие лапы отборщиков и утекут куда-нибудь в Берлин, Сан-Себастьян, в Карловы Вары. Но это очень небольшое количество. Система все равно работает. Потому что культура вообще работает до тех пор, пока существует даже не иерархия (иерархии в культуре давно нет), но какое-то понятие об иерархии, некий золотой стандарт. Палата мер и весов.

Но шанс на выживание есть и у маленьких фестивалей, которые умеют найти свою нишу. Наша ниша — в том, чтобы показывать только настоящее и ничего такого, что притворяется хорошим кино, но на самом деле им не является.

— И служит для того, чтобы заполнить собой десять фестивальных дней. Но «Завтра» — событие на один уик-энд, и такая компактность идет ему на пользу. Вы что-то делали специально для создания нужной атмосферы? В прошлом году у меня было ощущение чего-то невероятного, какого-то события, которого нет и не может быть в Москве. Что дело происходит где-то в Берлине, или Лондоне, или на Луне.

— Изначально идея была в том, чтобы действительно сделать нечто, что нам по силам. Чтобы как минимум посмотреть все отобранные фильмы, перед тем как показывать. Где-нибудь в Пусане, или на ММКФ, или в Роттердаме гордо рапортуют: «Будет показано 350 фильмов!» Кто ж их триста пятьдесят смотрел? Кто их будет смотреть? Мы за числом не гнались.

— Чтобы за базар отвечать?

— Да, в том числе и на уровне организации. Не секрет, что фестиваль — трудное дело. Какие-то косяки, срывы сеансов, невстреченные гости, обиды, не вовремя возвращенные копии — это статистически необходимая и неизбежная вещь, как аварии на дорогах. Так же и на фестивале, если он большой: должно три гостя потеряться, титровальная установка должна не работать в одном случае из ста, части фильма должны быть перепутаны. А мы выбрали такой временной промежуток, на котором при благоприятном стечении обстоятельств ничего такого происходить не должно. Пока у нас получается.

— И все-таки при обилии фестивалей какая-то иррациональная магия остается. Вот, идут национальные ретроспективы в «35 мм» — туда очереди стоят из людей, которые никогда бы не пришли на этот фильм, появись он в прокате.

— Конечно, фестивали, продвигая себя, явно и неявно подчеркивают, что, придя на какой-то сеанс, ты будешь не просто частью толпы, но увидишь то, что увидят немногие. Этимология слова понятна. Фестиваль — это праздник. Одна из целей его — различные формы общения. Художественная коммуникация, которая идет с экрана. Коммуникация между людьми, самая разная. Знаешь, нет лучше способа подружиться, чем побывать в одном жюри. И еще есть важная коммуникационная функция кино, когда хороший фильм вызывает у тебя чувство сопричастности тем людям, которые сейчас рядом с тобой и чувствуют то же самое, — и радость от того, что ты в этом мире не один такой урод.