А. Г. Я пытаюсь рассказать, как работает механизм создания фильма. Мы говорим о том, что у нас нет проката для такого кино, я рассказываю почему. Полтора-два миллиона стоит такой фильм, при государственной поддержке, а она не может быть больше чем пятьдесят процентов, все равно кто-то из инвесторов вкладывал деньги в это кино. Открою вам тайну: закупочные цены сегодня на «Первом канале», скажем, для программы «Закрытый показ» — это 200 тысяч долларов. Продажа DVD сегодня — это еще 150 тысяч долларов. Проката практически нет. И куда податься, скажите, пожалуйста? Вот потратили два миллиона, получили в ответ 350 тысяч — и кто будет дальше снимать такое кино? Если те же два миллиона можно потратить на боевик и окупить его в прокате совершенно элементарно. И когда теперь вмешиваются в систему распределения государственных денег, которая тоже была дырявая и насквозь пронизана коррупцией, но была хоть какой-то возможностью… Сейчас и ее нет.

Л. А. По вине кинематографистов?

А. Г. По вине кинематографистов тоже. Вот последний съезд, михалковский...

Л. А. Я там ни одного кинематографиста даже по телевизору не видела.

А. Г. Я тебе и говорю, где они?

Л. А. Они в студиях, в монтажных, в кафе, у себя дома, они не ходили на съезд. Вообще, большей частью не ходили ни на тот съезд, ни на этот.

А. Г. Скажи, пожалуйста, нужен профессиональный союз нашему кино или нет?

Л. А. У меня тут совершенно не хитрая позиция. Что такое Союз кинематографистов? Он был создан в конце 1950-х. Соответственно, люди, которые работали в кино в шестидесятые-семидесятые, отдавали туда свои кровные денежки, членские взносы, и поскольку зарабатывали они неплохо, то и взносы были нормальные, ну и государство помогало. Было нажито некое имущество. После всего, что произошло в конце восьмидесятых и, главным образом, в начале девяностых, вся идеология из союза ушла, а остался исключительно имущественный вопрос: что делать с Домом творчества в Пахре и так далее. Я к этому имуществу никакого отношения не имею, я в момент, когда это все создавалось, еще ходила в школу. Поэтому я полагаю, что это проблема того поколения, это их имущество, и они должны с этим имуществом разбираться сами. Я ни одного режиссера моложе сорока пяти лет в том зале не наблюдала. Считаю, что это совершенно правильно и разумно. Это имущественная склока предыдущего поколения. Никакого отношения к реальному кинематографу она не имеет.

А. Г. Ответь, пожалуйста. Нужен профессиональный союз кинематографистам или не нужен?

Л. А. Нужен элементарный профсоюз, юристы, бухгалтеры и три комнаты, больше ничего…

А. Г. Не только. У нас, по сути, нет постоянно действующей площадки, где можно было бы обменяться сценарными идеями, посмотреть куски еще не законченного материала, где можно было бы обсудить их с себе подобными.

Л. А. Саш, такие места не назначаются, они возникают, согласен?

А. Г. Они возникают только в том случае, если им дают возникнуть. Итак, смотри, что у нас получается. Все-таки у нас нет, настаиваю на этом, — нет школы. Кинематографической школы нет у нас.

Л. А. Саш, что ты имеешь в виду? Я каждый раз поражаюсь этой твоей фразе.

А. Г. Систему преемственности воззрений. И у нас нет школы, у нас есть отдельные мастера, назовем их мастерами, которые сами уже почти ничего не снимают, но каждый год набирают студентов. У нас есть ВГИК, в котором и прежде-то не учили, а сейчас не учат совсем.

М. Р. Да, но традицию нельзя сконструировать искусственно.

Л. А. И это не делается волей отдельно взятого художника. Вообще, художник может только это мучительно переживать, гораздо мучительнее, чем ты как зритель. Есть режиссеры, которым нужно от чего-то отталкиваться, что-то ломать, какую-то традицию, но ломать им нечего, и от этого жизнь их мучительна. Есть художники, которые, наоборот, осваивают, осваивают и уже на вершине этой традиции, обязательно опираясь на нее, идут дальше. Но и этим мучительно жить, потому что им не на что опереться. Но эти режиссеры дают нам искусство преодоления безъязыкости времени. И каждый из них снимает по-своему, у каждого свой путь. И следы этого пути и есть искусство. Искусство этого времени.

М. Р. Вот вы упорно говорите, что русское кино в жопе.

А. Г. Да.

М. Р. Но тем не менее практически каждый месяц вы говорите про это кино…

А. Г. С отвращением.

М. Р. Что же вас толкает к этому?

А. Г. Деньги. Мне за это платят деньги. Я поэтому за программу худею на два килограмма, а уж когда надо посмотреть новое кино, мне не дадут соврать, хожу день, второй, не могу себя заставить, потому что знаю, что сейчас будет больно. И редко ошибаюсь.

М. Р. И тем не менее примерно с начала программы «Закрытый показ» повсюду начали говорить о возрождении русского кино. Сейчас кризис, но еще полгода назад русским кино была довольна куча народу. Были довольны люди, которые зарабатывают на «Стилягах», были довольны люди, которые имели своего Хлебникова и своего Хомерики. Вы явно в меньшинстве.

А. Г. Русское кино в глубокой жопе. Я прогнозирую закрытие передачи «Закрытый показ» в новом сезоне. Потому что количество фильмов, которые смогут купить в ближайшие полгода, даже если «Первый канал» совершенно опустошит рынок, это пять-шесть картин. Цикловую передачу на этом не сделать. С осени, с зимы в кинотеатрах будет идти в основном, как это было когда-то в девяностые, американская продукция, потому что 90 процентов рынка встало. Сейчас, насколько я знаю, производство где-то на уровне 1996—1997 годов. «Мосфильм» пустой. Цены валяются, можно договориться о любой цене, потому что рынка нет. Сколько стоит камера сегодня? Никто не скажет, потому что ее не берут, нет рынка. Я прогнозирую, что выживут как раз те, кто будет делать крепкое развлекательное, прокатное кино. А остальные — не знаю.

Л. А. Вот у меня совершенно противоположный прогноз. Думаю, что будет очень тяжело, к сожалению. Очень многие, наверное, сойдут с круга, потому что выживают не всегда самые лучшие, мы знаем это по истории. Тем не менее я к этому кризису отношусь хорошо. Считаю, что он благотворен и без него совсем невозможно было бы жить и дышать. Это касается не только кино, это касается вообще всего. Мне кажется, что выход из кризиса связан как раз с тем, в чем была самая главная проблема. Она заключалась в том, что у этого времени не было языка. Поэтому каждый раз его приходилось изобретать заново. И, мне кажется, какой-то прорыв произойдет именно здесь, потому что воздух станет здоровее.

А. Г. Нет, тут еще одна проблема. Почему сейчас фильм стоит дорого? Потому что прокатчики требуют, чтобы он снимался на 35-миллиметровую пленку, был озвучен Dolby, что стоит очень больших денег. И это ставит хоть какой-то барьер, хоть какой-то фильтр — не качественный, но хотя бы количественный. Если сейчас этот фильтр убрать, кино станет не просто доступным, это будет «Сам себе режиссер». И мы получим такую лавину кинематографической порнографии, что ситуация в книжных магазинах покажется нам просто игрушечной. Сейчас в этом пестрорядье, где каждая тварь о себе кричит словами Уорхола, что надо иметь 15 минут славы, даже если появится что-нибудь значительное и удивительное, мы его не разглядим. Поэтому я думаю, что кризис в этом смысле вряд ли принесет оздоровление. Скорее, наоборот: это новая детская болезнь.

М. Р. Но есть же люди, которых вы разглядели все-таки за последние годы. Даже вы признаете Бориса Хлебникова, почему-то Оксану Бычкову, что меня очень удивляет…

А. Г. Ничего удивительного нет, фильмы, которые она делает сейчас, — это безделушки. Но я вижу там потенциал. Если она будет говорить на серьезные темы, то язык у нее для этого есть. И я знаю, что у нее лежит какой-то серьезный сценарий, который никто ей, конечно же, не дает запускать, потому что это будет совсем уж непрокатно. Мне кажется, она талантливый человек.

Л. А. Оксана Бычкова мне очень симпатична. Я думаю, фильмы, которые она снимает, — это «серединный слой» нашего кино. У нас есть так называемый мейнстрим, который я не знаю, как назвать, и есть то, что называют артхаусом. То, что я называю «филармоническим» киноискусством. А нет того слоя, который, собственно говоря, должен быть основным, должен занимать восемьдесят процентов процесса. Его практически единственным представителем является Оксана Бычкова, что, конечно, очень грустно. Мы идем к финалу, да?

М. Р. Похоже на то.

Л. А. Я просто еще хочу сказать, что это действительно очень тяжелое для искусства время, потому что времена для искусства бывают не то чтобы легкие, а способствующие ему, к нему располагающие. А наше время, честно признаться, к искусству не располагает. И поэтому для меня все, что происходит хорошего, это факт не только искусства, а еще и того, что человек преодолел, прорвался. Потому что какие бы времена ни были, знаете, как говорят: живите в доме, и не рухнет дом.

А. Г. Да и без кино проживем, если честно, мы-то без всего проживем, а уж без кино…

М. Р. Ну что… я так понял, драки не получилось.

А. Г. Мы это…

Л. А. Отложим.

А. Г. На вечер отложим, да.


Еще по теме:
Зинаида Пронченко. Злокачественное образование, 05.12.2008
Только кризис спасет наше кино, 07.11.2008
Ян Левченко, Виктория Никифорова. Русское кино: расцвет или кризис? 02.09.2008
Государство заказало кино, 04.07.2008