Но дальше несколько серьезных ремарок. Дамы и господа, внимание, еще есть о чем говорить со сцены. Топ-лоты недооценены, вот что я вам скажу, и прошу обратить на это самое пристальное внимание даже и за бокалом шампанского. Гончарова, подаренная Аполлинеру, — всего 2 млн 281 тыс. при верхнем эситмейте в 3 млн. Предшествующая, лот 38 на Sotheby’s, — 1 млн 161 тыс. при верхнем эстимейте в 1,5 млн! И, наконец, не проданное на Christie’s «Распятие» Гончаровой, с безупречным провенансом и 1906 года! Меня это расстраивает. Вот вы сидите передо мной в этой небольшой зале, и вы прекрасны, вы достойны восхищения, вы надежда и опора русского арт-рынка, — но знаете, в чем ваша слабость? Вас мало здесь, вот что, сколько стульев пустует! И четыре, пять Гончаровых для вас — это слишком пышный обед из пяти блюд, и не идет, не хочется. А простите, Раевскую вам, вслед за Пушкиным, хочется? А Гончарову кто должен покупать? Пушкин? Благоволите извинить мне неуместную стариковскую назойливость, но вы совершенно не разбираетесь в вопросе. И, похоже, это вас недооценивают, но правильно недооценивают! На Christie’s 24 июня сегодняшнего года будет продаваться еще одна Гончарова, столь же неуязвимая и по живописи — вполне того же уровня. И это упражнение будет исполняться не на площадке молодняка, где вас, увы, держат до поры до времени, пока вы подрастете, а на вечерней продаже импрессионистов и Modern Art: это место для состязаний более возвышенных, и по духу, и по ценам, потому что ее эстимейт — 3,5—4 млн фунтов, и совершенно справедливо. Поэтому мои комплименты и низкий поклон тем, кто купил, — дешево вы Гончарову купили, господа. Вас приняли за щеночков, а вы бестии настоящие, отточенные и удачливые, и ваша удача видна в том, как иные, тоже сидящие здесь, косятся на вас с неуверенным удивлением.

И все же наполните бокалы еще раз — все же я не хотел бы портить чудный прощальный вечер недопониманием, недружелюбием или даже высокомерием. Все же если есть несколько Кончаловских в продаже, то надо сказать, что не продается самый слабый — лот 49 на Sotheby’s. Внимательнее смотрите на картины, да и на собственные ощущения, вот что. Внимание к самому себе — вещь, которая всегда окупается. Если кому-то из вас, ностальгии ради по небывшему дворянству предков, нужен был посконный салонный портрет графини Марии Илларионовны Воронцовой-Дашковой, что ж, вот он, его несут по залу. Художник Беккер — я, правда, предпочел бы рояль этой же фирмы. Если другой любит мальчишеские крепкие задницы на деревянных мостках, работы Богданова-Бельского — я умолкаю, будь что будет. Если кому-то нравится Шухаев, который ровно наполовину — на левую — совпадает со старой фотографией из журнала «Жар-птица», — это его дело, и пусть думает сам о том, как может и как не может работать настоящий художник. Если кто-то всерьез воспринял остроумную крепкую шутку аукционистов Christie’s, которые поставили картину некоего безвестного Викентия Трофимова тринадцатым лотом, раньше Шишкина, и она продана за почти 100 тыс. фунтов — порадуемся за покупателя. Порадуемся и за Трофимова, и даже за Шишкина, но за другого, за галериста Леонида Шишкина, в лавке которого издана была в 2007 году книжка про вышеназванного мастера. Но без всякой иронии — мой поклон покупателю нежнейшей и завораживающей сомовской акварели, мое уважение покупателям строгих и трепетных римских видов Бенуа, мое сердечное расположение всем вам, не купившим отталкивающего вида Шагала и слабеньких, но подлинных Левитанов. Встать, вкус идет! Нет, не вставайте, простите, это фигура речи.

И последнее: многие из вас, я заметил, были несколько удивлены тем, что посередине нашей комнаты итогов стоит гроб, и даже мелькнуло несколько почти испуганных взглядов в эту сторону. Да, это гроб. В нем лежат картины художника Горбатова или приписываемые ему, не проданные на этих аукционах, и я попросил, чтобы он был побольше, чтобы вместить все. Отсюда его несколько преувеличенные размеры. Второй, рядом, предназначен для Баранова-Россине — и всякий, читавший мои шутовские и злокозненные ремарки по этому поводу в предшествующих обзорах, знает, да. Да. Я это предсказывал. Не будем об этом, здесь в аванзале приготовлено еще несколько таких же, и всякий, кто возьмет на себя уже немало утомивший меня труд исследования рынка, всякий порадуется тому, что сам может поставить на них полюбившееся имя. Если совершенное еще и не познано в должной мере, то дурное отсечено, и любой, кто будет в дальнейшем сравнивать Баранова с Рафаэлем, как это сделали почтенные аукционисты Sotheby’s, пусть оглянется на мрачный итог прошедшего торговища...

Все. Мне пора. Вы покупали вещи посредственные и фальшивые, хорошие и изумительные, дурные и очень дурные. Жаль немного, что ваши деньги, ваша энергия и страсть столь одноплановы — сумму, которая выплачена за картинки Похитонова на этих торгах, можно потратить на старых голландцев или на сиенские иконы 14 века с большим, что ли, достоинством. Любая коллекция — это всего лишь портрет ее собирателя, а не событие в мире искусства. Но жизнь продолжается, а я ухожу. Оставляю вас между картинами, шампанским и гробами. Да, простите, я только захвачу свой костюм арлекина — он мне еще пригодится. Adieu, товарищи.