Ничего хуже случиться не могло, и на долгие десятилетия иконный рынок пошел вниз: кому охота покупать кота неизвестной масти в мешке без гарантий? А если страховать это, то как? Если кровные свои империалы, шекели и луидоры вернуть, то после такого вредикта — ох, в первом классе наливают много — вердикта то есть, оно как? И воцарился мертвый сезон, и вот такие нравы были, что никто даже этого Тетерятникова по кличке Тетеря не грохнул по злобе, хотя история была не хуже, чем теперь великие Петровские разоблачения живописи. Но без охраны дожил свое человек, не постигла его злая судьба Грека или Глезера. Иконы, конечно, в основном не были фальшивыми, просто крепко дописаны в дореволюционные обычно еще времена, или попозже. Но ведь если и «Снятие с креста» дионисиевское из Павло-Обнорского монастыря начать расчищать от поновлений начала двадцатого века, то не знаю я, что от святыни русского искусства останется.

Ну вот, прошли, однако, многие годы. И стал иконный рынок подниматься. Удивительное дело, сколько выкачать можно из бездонной русской глубины, кроме нефти и газа, но еще удивительнее, что великий контрабандный поток стало поворачиваться вспять, и вот поехали назад осевшие в Германии и Штатах доски, и телефонные разговоры на тему «есть Папа строгана, весь в работе» или «Мама в эмалях» поменяли направление. И пошла цена в гору: стоит хорошая вещь сотню, затем две. Пол-лимона, лимон двести, два миллиона стоит. Пора деньги вкладывать — набираем высоту, чувствуете? И все дело, дети мои, в одном: что такое на этом иконном рынке хорошая вещь.

Пристегните ремни, вот стюардесса говорит, тут турбуленция. Я знаю, это без балды, это точно турбуленция. Я предупреждал. Пристегнули? Ну и хорошо, слушайте теперь сюда. Хорошая вещь, в понимании того места, куда мы летим, — это провенанс. Публикации, старые особенно, упоминание в инвентарях, это экспертное потом уже мнение и идеальная, конечно, сохранность. Трясет, правда? Как на Вологодчине, когда мы с Поручиком доски везли из Грязовца в 1970-м незабвенном году, целую церковь взяли. А теперь, сладкие мои, подумайте: ну какой у нас, когда мы их везли, провенанс? Да распродать их от борта поскорее, распылить, и все тут. А откуда вывезли мы, забудьте. Деньги лучше не мятые давайте. Инвентари большевики упразднили, публикаций не было, а провенанса два: или оно экпроприировано, или спизжено. Разница, говорите? Государство — оно культурненько по первой идет линии, частник больше по второй. И вот на все это цены растут, и статья последняя осталась для критерия суждения: экспертиза!

Чувствуете, еще сильнее трясет? Это у нас, в первом классе, в хвосте что деется сейчас, подумайте? Экспертиза... Вот чему верить мне, когда я, убогий и скаредный, вижу домонгольскую икону с экспертизой известной полупрестарелой тети в очках скверных — доктор по полной, ученый человек, гордость науки — а вещь поддельная, и знаю, кто сделал. Но не скажу. Трясет очень, не выговорить. Вот еще одна такая и еще. Пятнадцатый век и шестнадцатый. В банковских собраниях за границей, и частных, гордых, жестоковыйных у нас. Раздутые такие собрания. Экспертов три, ну пять с половиной, знают много, или знают мало, но друг друга боятся, но памятников не любят. И никакошенькой ответственности за ошибку не имеют ведь, суки позорные. А хочется мне икон купить, потому что цены растут, и это тебе почище ценных бумаг, это живые деньги летят, побыстрее, чем мы в Лондон летим, и увеличиваются, увеличиваются! Но страшно мне, потому что вот была же в Музее имени Андрея Рублева выставка одной иконы, и экспертиза на нее была даже и технологическая, что тринадцатый век, и счастливый музейный синклит, ареопаг, консорциум и симпосий — все ее подтвердили. А зря — знаю я ее, новая она, новая.