ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ, которая все еще в Лондоне, делится с читателями OPENSPACE.RU своими впечатлениями от ярмарки и выставок вокруг нее
Имена:
Алан Кейн · Дэмиен Херст · Катарина Шеда · Моника Сосновска · Нил Уэйкфилд · Пер-Оскар Ле
© Getty Images / Fotobank
Cреда. Превью Frieze. Слова и вещиИз Хитроу я поехала прямиком на превью
ярмарки, с чемоданом. Всюду волочить за собой чемодан — это считается очень
cool, признак профессионализма, но на самом деле у меня просто нет времени: вип-неделя началась в понедельник, я опаздываю. Впрочем, похоже, программа не такая бурная, как в прошлом году. Пропуска проверяют не так тщательно, а это неумолимо означает, что алчные коллекционеры уже больше не пытаются пролезть на ярмарку в неурочный час под видом слесарей, чтобы в первую же секунду захватить все самое дорогое и желанное. Галеристы говорят, что от клиентов они стали часто слышать фразу «Мы подумаем». Искусство в кризис выполняет свою функцию — заставляет думать.
Оказывается, некоторые в самом деле немного подумали: почитав свежую прессу, я узнаю, что самое главное в Лондоне к моему приезду уже произошло — повидав выставку Дэмиена Херста в
Wallace Collection, с болью, стыдом и иронией британцы осознали, что он не гений. Наш колумнист Мэтью Баун
первым пришел к тому же выводу, увидев весной премьеру живописи Херста в Киеве, а теперь она доехала и до Лондона. Критик
Guardian написал, что все эти синенькие холстики носят «беспомощный и подростковый характер», и что если это
memento mori (картины полны черепов), то это
memento mori для репутации Херста; остальные вторят ему, упражняясь в остроумии.
Внезапное единодушие критиков настораживает, но и обнадеживает: может быть, действительно умственный и эстетический климат в эпоху кризиса изменился? Быть может, жирное искусство выходит из моды? Быть может, на что хотелось бы надеяться, само понятие
моды, маркетинга, саморекламы выйдет в искусстве из моды?
Все, впрочем, сложнее: картины Херста как раз не очень «жирные», они исполнены даже с некоторым бравирующим минимализмом (т.е. левой ногой) и с явной оглядкой на кризис, потому что должны, по мысли автора, напоминать о смысле жизни, о важном, о классическом, вечном, божественном и т.п. Там даже есть, кажется,
розы, которых живописцы не писали со времен XVIII века (XIX уже стеснялся). Некоторые почему-то считают, что такой уход в консерватизм, если не в махровую реакцию, есть правильный выход из кризиса. Но от картин Херста исходит ощущение, что написаны они за тяжелыми и пыльными, наглухо задернутыми бархатными занавесками и в желании кризис благополучно переждать, а вовсе не выйти из него в какое-то иное, лучшее состояние человечества.
Художник-куратор Алан Кейн с иронией выставил «коллекцию», которую без иронии собирают его мама и папа
Кризис меж тем чувствуется. Сорок галерей отпало от
Frieze, сочтя расходы непосильными (это непростое решение, учитывая, что быть включенными в список снова будет очень трудно). Чтобы заполнить ярмарку, был устроен раздел
Frame, где молодые галереи показывают одного перспективного художника, — понятно, что в коммерческом смысле это риск, поэтому им была предоставлена скидка (но все же 4 тысячи фунтов — это минимальный взнос только за стенд). Для кураторов и публики этот раздел — самое интересное, поскольку представляет целый проект, а не просто вещь, которая по определению есть только часть проекта и глядя на которую проект нужно еще угадывать. Некоторые авторы
Frame позволили себе поиронизировать над самим статусом искусства как объекта коллекционирования и над нашими критериями качества — так, художник-куратор
Алан Кейн (он порой выступает вместе с
Джереми Деллером) выставил «коллекцию» статуэток, пластмассовых цветов и прочего китча, которую безо всякой иронии, честно и искренне, собирают его родители. Коллекция не продается; «родители меня убили бы», — сказал художник, однако легко себе представить, сколько она стоила бы, будучи подписана Кейном. Достаточно ли весит «прибавочная стоимость» иронии, утяжеляющая фарфоровых куколок до состояния произведения искусства? Кейн задает типично буржуазный скептический вопрос, чешская художница
Катарина Шеда дает типично коммунистический оптимистичный ответ — с ее точки зрения, важна не победа и не качество, а участие. Она пригласила в свой проект жителей деревни Лишки (всех триста человек), их коллективными усилиями (по сложной схеме, придуманной художницей) создано девять рисунков. Роль Шеды состояла в том, чтобы вовремя вырывать рисунок из рук очередного рисовальщика, пока коллектив не испортил дело. Получит ли коллектив свою долю от продажи рисунков, не сообщается.
Читать текст полностью
Работа Кейна еще и о том, что ярмарку нужно уметь смотреть, в противном случае она превращается в утомительное мелькание более или менее забавных штучек. Профессиональный — но при этом неизбежно оставляющий за бортом все не именитое, не молодое, не «перспективное» — подход состоит в том, чтобы высматривать фамилию художника, которую уже слышал, но на чью выставку не попал. На ярмарке появятся реликвии этого проекта (в виде графики, документации перформанса, видео), а также будут лежать тексты о нем. Тексты нужно читать, но, с другой стороны, словесная часть проекта на ярмарке довольно точно проверяется его визуальной состоятельностью. Если все получается, фамилия художника запоминается, его берут в какие-то другие проекты, караван идет дальше. Машина работает.
Катерина Шеда привлекла к своему проекту триста жителей села Лишки
Диалектика вещи и проекта довольно драматично заявила о себе в истории с одним из некоммерческих Frieze Projects — работой известнейшей польской художницы Моники Сосновской. Сосновска собиралась украсить крышу павильона ярмарки макетом Дворца культуры и науки, советской высотки 1955 года постройки, которая до сих пор не дает зрительного покоя жителям Варшавы. «Визуальная конфронтация двух структур» (что бы под этим ни понимала художница, идеологический смысл работы остался мне непонятен), автора, однако, не удовлетворила, и смонтированный объект был накануне ярмарки разрушен, с полного согласия куратора программы Frieze Projects Нила Уэйкфилда, который публично заявил, что, несмотря на потраченные деньги, этой скульптуре лучше остаться виртуальной и что некоммерческий проект на то и некоммерческий проект, что художнику решать, до какой степени материальным ему быть. Все это было сказано с явным аристократическим презрением по отношению к коммерческой части ярмарки, которая, как считается, такой свободы сорить деньгами позволить себе не может.
Взаимная пикировка между коммерческой и некоммерческой частью арт-мира — не новость. Это, можно сказать, смысл жизни для обеих. Меж тем гордые Frieze Projects могут особо не гордиться: придуманы они исключительно для развлечения той публики, что пришла не покупать, а глазеть (и заплатила, между прочим, 25 фунтов за билет). Интеллектуальных шедевров эта программа обычно не производит — только аттракционы, эфемерность которых не делает их ни тонкими, ни существенными для жизни человека…
Уильям Кентридж, которого мы только что видели в «Гараже», представлен статичными «реликвиями» анимационного проекта по «Носу» Гоголя
Но означает ли это, что произведение искусства как материальная, ценная вещь — существенна и состоятельна, что она может спасти искусство, на глазах теряющее свой смысл существования? У меня такой уверенности нет, хотя у других — есть. Мой вечер среды завершился party в доме продвинутых коллекционеров, где буквально каждая комната, включая ванные, была полна современных картин, инсталляций, видеоэкранов и дизайнерских предметов мебели (собственно, ничего другого там вообще не было — надеюсь, что живут и мусорят эти люди на каком-то другом, потайном этаже). Все эти вещи были отличного качества, очень дорогие, но без нуворишества, умны сами по себе и выбраны с умом. Моя подруга-иностранка, живущая в Москве, всем этим восхищалась и сетовала, что в Москве таких коллекционеров нет (да и вообще коллекционеров нет, а есть покупатели дорогих товаров), тем более что эти коллекционеры еще и помнят о своем общественном долге и владеют фондом Outset, предназначенным для закупок работ в музейную коллекцию Tate.
Насчет Москвы она, конечно, совершенно права. И коллекция и правда отличная. Но я, прогуливаясь по дому с не иссякающим бокалом шампанского, отчего-то так и не смогла почувствовать с нею внутренней связи. Бокал был вечно холоден, и я тоже. Как будто тот факт, что картина висела в спальне напротив белого зеркального шкафа, магическим образом — чем-то вроде кастрирующих ножниц Далилы — мгновенно лишал для меня эту картину силы. Будь эта картина в публичном пространстве — в музее, — я бы смотрела на нее по-другому. Будь она в пространстве творчества, в беспорядочном ателье самого художника, — тоже. Здесь меня отвлекали белые шкафы, и картина казалась одним из них. Но я человек советский и таким останусь всегда — я не умею верить ни в деньги, ни в вещи, хоть и пользуюсь ими.
Моя подруга еще говорила, что, как только в Москве появятся такие коллекционеры, все у нас будет хорошо. Я это запомнила и теперь буду ждать, чтобы проверить, окажется ли она права. Ее чутью я очень доверяю. У меня на такое чутья нет.
Активистская группа RAQS Media Collective – автор этой череды часов, измеряющих степень отчаяния и надежды в разных концах света
На ярмарке все же был проект как раз про слова и про вещи, про деньги и про вечные ценности, и он мне понравился. Это был аттракцион (Frieze Project) норвежского художника Пера-Оскара Ле (Per-Oscar Leu). Он показал в книжном киоске The Bachelor Machine (название заимствовано у Дюшана) — роботоручку, которая всего за 12 фунтов ставила посмертный автограф Франца Кафки на его книге «Процесс» 1925 года издания так, что результат был неотличим от оригинала. Роботоручка была изобретена в 1803 году для тех, кто устал сам подписывать бумаги, недавно о ней вновь заговорили в связи с тем, что, как выяснилось, Дональд Рамсфилд использовал ее, чтобы подписывать письма соболезнования матерям погибших американских солдат, а вот теперь она дошла и до искусства, где дала возможность иронического комментария по поводу авторства и цены, слова и вещи.
Автографы Кафки не пользовались популярностью. Те, кто пришел за вещами, толпились на стендах галерей, а те, кто за словами, — набивали сумки книгами в киоске. Как всегда, мне понравилось что-то, что между, и не нужно никому, кроме меня и немногочисленных других таких же.
Я, впрочем, тоже 12 фунтов платить не стала, удовлетворившись созерцанием процесса. Если я и коллекционер, то коллекционер впечатлений.
Выставка Дэмиена Херста «Blue Paintings» в Wallace Collection открыта по 24 января
