Как принимается решение

Е. Д.: Теперь расскажите, пожалуйста, как происходит процедура принятия решения. Начнем с номинации. Вы пытаетесь стимулировать людей номинировать кого-то? Говорите, скажем, Василию Церетели: «Выдвини, пожалуйста, такую-то выставку у тебя в музее, она нам всем очень понравилась»?

М. М.: Нет, не говорим. Никому это в голову не приходит.

Л.Б.: Я сам не выдвигаю проекты, но я говорю с коллегами и спрашиваю: «Вы выдвинули кого-нибудь?» У нас в ГЦСИ работают действенные люди, специалисты в области перформанса, видео и кино, аудиовизуальных проектов; очень авторитетные. И я спрашиваю: «Вы выдвинули кого-то?» Чтобы просто активизировать их умственную деятельность, так как это не входит в круг их служебных обязанностей.

М. М.: Было несколько примеров, которым я был свидетелем. Неоднократно члены экспертного совета восклицали: «Почему нет вот этой выставки, это же была замечательная выставка, как же нет заявки?» А уже ничего нельзя сделать, всё, дедлайн. Я говорю: «Дорогие друзья, уважаемые коллеги, вы, каждый из вас, обладаете правом выдвижения. Почему вы не выдвинули, если вы считаете это достойным?» Я думаю, что нас, ГЦСИ, вообще невозможно — не то что нельзя, а невозможно — обвинить в лоббировании в этом конкурсе. И тем не менее периодически пресса пытается нас в этом обвинить. А если бы мы готовили список, был бы лишний для этого повод.

Е. Д.: Я не обвиняю, напротив. Если бы я вас критиковала, то скорее за то, что вы стараетесь максимально снять с себя ответственность, из лучших, вероятно, соображений, но это имеет свою негативную сторону. Вы отдаете инициативу большим и практически уже корпоративным институциям. У меня вопрос. Номинирует проекты узкий круг организаций — что вы делаете для того, чтобы расширить его?

Л. Б.: А ты знаешь, популяризация современного искусства в СМИ как раз и занимается активизацией всего поля. В первый раз нам приходилось всех обзванивать, чтобы заявить о себе, сегодня экспертный совет начинает получать слишком много заявок.

Е. Д.: Отвергаются ли какие-то заявки еще до поступления в экспертный совет? Кем и по каким параметрам?

М. М.: Отвергаются техническими сотрудниками, если они не соответствуют Положению. Например, называется имя Иванов, а что он сделал, не пишется. Нет описания.

Е. Д.: Ага, это определенный «ценз современного искусства», которое требует умения составить концептуальный текст. Но если вы получите, условно говоря, заявку от галереи «Голубые дали» на выставку «Русские просторы» и она формально проходит, то вы ее берете и вынуждаете экспертный совет это все смотреть. Таких много стало заявок?

М. М.: Много, сейчас стало много.

Е. Д.: Сколько вообще всего заявок?

М. М.: В этом году, если я не ошибаюсь, было больше двухсот двадцати.

Е. Д.: Потом поступают все эти заявки в экспертный совет. Сколько раз он собирается? Или им это все рассылается каждому отдельно? Есть ли председатель?

М. М.: Каждому отдельно, заранее, по мере поступления. А собирается совет один раз, когда принимается окончательное решение. Процедура жестко не регламентирована, они могут выбрать ее сами. Председателя нет ни в жюри, ни в экспертном совете. Они могут его избрать, но должны проголосовать за это большинством голосов.

Е. Д.: И ты присутствуешь на заседаниях совета и жюри и следишь за соблюдением регламента?

М. М.: Да, и никаких комментариев. Ни в коем случае, категорически. Я как зампредседателя оргкомитета сижу и на все вопросы отвечаю: No comment.

Е. Д.: Экспертный совет выбирает шорт-лист. Как это происходит? Совет добивается консенсуса или считает баллы?

М. М.: Добивается консенсуса, обязательно. Баллы проставляют, потом вырисовывается какая-то картина, которую они начинают обсуждать, причем иногда троекратно, пятикратно, переголосовывают. Последнее заседание совета длилось полный рабочий день, без перерыва на обед.

Е.Д.: Много ли бывает споров?

М. М.: Не просто много, а бесконечно много, причем в самой горячей форме. До драки пару раз чуть-чуть не дошли.

Е. Д.: После этого возникает шорт-лист, он рассылается жюри, и дальше происходит заседание жюри. И жюри как решает? Тоже консенсусом?

М. М.: Точно так же. Ты можешь задать этот вопрос Лёне, потому что он был членом жюри.

Л.Б.: Знаешь, балльная система иногда дает сбои, в силу того что все, допустим, поставят художнику по три балла, а один взял и поставил десять.

Е. Д.: Да, я знаю, есть еще такие люди, которые меньше семи вообще не ставят. Для них семь — это двойка. У них оценки от семи до десяти, причем основные — это девять и десять.

М. М.: Да, есть такие восторженные эксперты. Поэтому сейчас перешли с десятибалльной системы на пятибалльную. Но это право каждого отдельного экспертного совета. Они выбирают себе систему голосования, мы ее не навязываем, можно от нее вообще отказаться.

Е. Д.: Почему в числе членов жюри оказываются только какие-то «ненастоящие» иностранцы? Те люди, которые очень сильно связаны с Россией. Почему вы не включаете людей совсем со стороны?

М. М.: Это очень трудно. Даже эти «ненастоящие» не во всем ориентируются, а если приглашать «настоящих» иностранцев, так как конкурс российский, они просто многого вообще не знают, не представляют.

Е. Д.: То есть ты считаешь, что русское искусство по-прежнему столь специфично, что его невозможно понять со стороны?

Л. Б.: И эстонское, и литовское, и латвийское. Я знаю, я там вхожу в жюри. Там тоже стараются привлекать тех, кто занимается этим искусством, проявляет к нему интерес, а не просто холодных экспертов.

М. М.: Я договаривался с куратором «Документы» Рогиром Бюргелем, но по срокам не получилось. Но я с ним говорил, потому что он по крайней мере был в Москве, смотрел работы художников. А приглашать кого-то, кто не знает контекст, бессмысленно.