Художника украшают страдания

Майкл Джексон перенес пятьдесят пластических операций, а боди-артистка Орлан — всего десять. Так кто же из них больше художник?

Нелегка сегодня жизнь художника, именуемого боди-артистом. Само это слово режет слух любому, кто занимается актуальным искусством. И неудивительно: в массовом сознании боди-арт ассоциируется отнюдь не с мазохистскими подвигами родоначальников жанра 60—70-х. Обычно его связывают с практикой порой виртуозного, но сугубо декоративного украшательства собственного тела — от изощренного парикмахерского искусства, бодипейнтинга (разрисовывания обнаженного тела красками), татуажа и пирсинга до более жестких и болезненных форм — скарификации (нанесения художественных шрамов) и брэдинга (выжигание клейма). Такой, с позволения сказать, боди-арт — отдельная индустрия, выросшая на останках контркультуры, со своими фестивалями, чемпионатами и даже кубками (хорошо, что еще не биеннале). Угнаться за этой модой уже практически невозможно. Слышали ли вы, например, о последнем ее весеннем лондонском «писке» — татуировках на зубах?

Что же украшает настоящего художника? Безусловно, не нарисованные на теле цветочки, а если шрамы, то отнюдь не декоративные. Художника украшают страдания. Это продемонстрировали на собственном примере классики боди-арта — Марина Абрамович рвала на себе волосы со словами «Искусство должно быть прекрасно! Художник должен быть красив!», Джина Пане наносила себе порезы на лице одновременно с макияжем... Не говоря уже о «Фирменном знаке» Вито Аккончи — шраме от нанесенного им самому себе укуса. Среди отечественных продолжателей этой линии перформанса — доблестный Олег Мавромати, о котором я уже писала: ему в 2000-м выжгли на груди клеймо со знаком «пацифика», а также Император Вава...

Но хотелось бы для разнообразия назвать хоть одно менее известное имя — например, Сергей Никокошев из группы «Запасной выход». В 1995 году он вырезал лезвием бритвы рамку вокруг своего реального шрама на животе. Перформанс так и назывался: «Что украшает художника?»


В 80-х в области боди-арта наблюдалось затишье, но с 90-х начался новый подъем жанра с новыми именами (Рон Этей, Боб Фланаган, Катрин Опи, Франко Би и многие другие) и, главное, с новым пониманием тела. Если в 60—70-е оно понималось как индивидуальное, со своей уникальной историей и болью, то в 90-е заговорили о «мультиидентичности» и — как результат — о теле «диффузном»: социальном, принадлежащем расе, имеющем определенную сексуальную ориентацию. Оно выражало себя новыми формами, как раз нередко связанными с татуировками и пирсингом. Русские перформансисты, очевидно, опоздали к 60—70-м, но зато успели показать себя на втором витке боди-арта, в 90-х.

Свое последнее прибежище современный боди-арт находит в искусстве киберпанка, с увлечением занимающемся адаптацией тела к техническому прогрессу, разработкой иконографии тела будущего. Хотя еще неизвестно, чей боди-арт радикальнее — Майкла Джексона, пережившего пятьдесят пластических операций, или художницы Орлан, перенесшей всего десять? Ведь первому удалось изменить еще недавно казавшиеся неизменными цвет кожи и структуру волос! Конечно, мы болеем за Орлан, с ее нелепыми подкожными вставками на лбу, нарушившую стереотипы пола, а также за Стеларка с имплантированным третьим ухом, но мы, увы, скорее всего, в меньшинстве.

Чем дальше, тем больше язык тела покидает территорию искусства и становится частью повседневной жизни. Если в 60—70-е обнаженное тело было знаком политического протеста лишь у продвинутых представителей западной арт-среды — венских акционистов и феминисток, — то сейчас даже пенсионеры борются за свои права путем публичного раздевания, не говоря уже о многочисленных молодежных акциях протеста. Например, в мире появились ежегодные велопробеги нудистов, выступающих против узких велосипедных дорожек, за экологичность транспорта. Правда, в России байкеры раздеться пока не решаются.

В общем, реальность пока явно оказывается сильнее искусства.