Возможен ли перформанс сегодня

В 1990-е годы жизнь ставила перед искусством проблемы, которые художник решал, имея в распоряжении свое тело, слово и действие. Акции и перформансы – искусствоведческие имена поступка – были главными художественными жанрами. Сегодня поступки, кажется, в искусстве не совершаются. Павел Микитенко решил поговорить об этом с Лизой Морозовой.

Лиза Морозова начала заниматься перформансом с 1995 года и за последние десять лет входила в несколько художественных групп, в том числе в ESCAPE, представлявшую местное искусство на Венецианской биеннале 2005 года, а теперь, как ни странно, ведет независимую перформанс-студию, существующую без какой-либо институциональной или коммерческой поддержки. Итак, куда подевался перформанс?


— Лиза, согласны ли вы с тем, что перформанс «отшумел», оставшись в 90-х?

— В каком-то смысле перформанс в России еще практически и не начинался. Уличные акции 90-х сильно отличаются от того типа перформанса, который интересен мне. Например, начало московского акционизма. Группа Э.Т.И выкладывает человеческими телами на Красной площади слово из трех букв. Здесь абсолютно не важно, что чувствует закорючка над буквой «и», хотя и важно, что буквы выложены телами. Для того вида перформанса, которым занимаюсь я, принципиально состояние, в котором находятся и перформансист, и зритель. Только в этом перформансном состоянии происходит необходимый символический и энергетический обмен, совершается event.

— Но вы же не станете отрицать, что перформанс ушел с площадей?

— Перформанс — искусство свободных и для свободных. Он дышит где хочет — проявляет себя во все времена, для него нет законов и границ. Думаю, ему просто стало скучно на площадях, и он переместился в метро, на крыши движущихся машин (группы «Бомбилы» и «Война»), в поле (группа «КАМОНО»).


Еще одна причина — форму акции переняли самые разные молодежные и политические движения, от «Наших» до флэш-моба. Так что можно сказать и так: перформанс временно ушел туда же, откуда и пришел, — растворился в жизни. Когда он станет снова востребован искусством, будет новый всплеск этого жанра.

Кроме того, у жанра перформанса существуют большие проблемы с арт-системой, которая сейчас разрослась и укрепилась, и вообще с любым опосредованием. Перформанс — это проживание события, его невозможно повторить, как и прожить два раза одно и то же важное событие. А кураторы часто боятся рискнуть, взять ответственность за что-то новое, приглашают художников со старыми перформансами и все портят. Арт-система, которой желательна предсказуемость, фиксируемость, повторяемость и понятность события, перформансу противопоказана.

— И поэтому вы занимаетесь перформансом в неотчужденном пространстве частной студии?

— Своей задачей я вижу скорее создание условий для развития и бытования перформанса, наподобие заповедника (этот жанр подобен исчезающему виду, который требует культивирования). И воспитываю свободных людей, которые, если захотят, потом выйдут и на площадь.

Меня интересует, что может язык современного искусства и конкретно жанр перформанса дать человеку для личностного становления. Ко мне приходят разные люди — иногда студенты, иногда просто знакомые или знакомые знакомых. Сначала я им читаю лекции. Потом с каждым из них около месяца индивидуально работаю над его перформансом, мы встречаемся, списываемся, созваниваемся. К каждому перформансу пишутся тексты. Потом группа собирается снова для показа и обсуждения работ. Занятия не преследуют лечебных или развлекательных целей, скорее экзистенциальные и эстетические. С моей помощью и с помощью истории искусства люди изучают себя и что-то меняют в себе. Часто им в этом помогает образ, символ или способ их телесного проживания, найденные в искусстве двадцатого века.

Моих коллег-психотерапевтов потрясла обнаженность моих студийцев в перформансах. Они спрашивают, как я добилась такой открытости. А я рассказываю, что это канон боди-арта, и показываю лучшие работы 60—70-х, то есть даю санкцию не только от своего имени, но и от истории искусства.



— И еще вы преподаете?

— Да, я сотрудничаю с академическими институциями, работаю в двух психотерапевтических вузах: в одном веду авторский практический курс для психологов, повышающих квалификацию, под названием «Использование перформанса и инсталляции в арт-терапии», в другом читаю несколько курсов более абстрактного содержания — например, современное искусство и культура рассматриваются как проективный тест для понимания личностных и общественных процессов, или проводятся параллели практики перформанса с методом психодрамы и т.п.

— И здесь встает вопрос о том, как применимы художественные критерии, разработанные в перформансе, к опыту терапии и вообще к жизненному опыту.

— Я думаю, эти критерии взаимопереводимы. Мой сетевой ник «перформансист» не случаен: для меня это целостная идентичность, которая означает единство моей «жизни в искусстве» и «жизни-как-искусства». Психотерапия как раз и старается приравнять человеческую жизнь к искусству, даже есть такое понятие — «авторство собственной жизни». Это очень близко к тому, что говорили классики искусства XX века. Слова Бойса «Каждый человек — художник» и Кейджа «Все, что мы слышим, — музыка» очень подходят и в качестве девиза для арт-терапии.

Перформанс привнес в искусство несколько новых эстетических критериев. Например, перформансное состояние, то есть измененное состояние психики, открывающее новые коммуникационные возможности. Еще один важный критерий — необратимость поступка. Перформанс должен что-то менять в судьбе перформансиста или в ситуации, с которой он работал, иметь последствия, а автор — нести за них ответственность. Для этого необходима доля риска. Эти критерии полностью применимы и к жизненным поступкам.

— Не так давно вы выставили несколько сделанных в вашей студии видео на обозрение арт-публики в галерее Spider & Mouse. Зачем вам это было нужно?

— Я горжусь тем, что устроила выставку неизвестного перформансиста, где встретились две среды, которые друг друга не очень любят, а на самом деле просто мало знают друг о друге. Психологи и арт-терапевты часто необразованны в области современного искусства и обладают неразвитым вкусом, что отражается на их практике. Часто их представления об искусстве недалеко уходят от классической картины. А те темы, которые близки клиентам: боль, одиночество, опыт «безумия» — легче выразить и, главное, преодолеть в форме перформанса, поскольку он происходит «здесь и сейчас».

В перформансе используется иной тип символизации, нежели в классическом искусстве, у него своя авангардная психология. Пережив этот опыт, мои клиенты не только открывают целый пласт новых для себя культурных явлений, но часто вместе с тем и новую модель жизни. После такого «праздника непослушания» они становятся более свободными и независимыми по отношению к общественным нормам.

Ну и, конечно, я воспитываю почти идеальных зрителей для современного искусства.