Евгений Асс: «Это чудовищное поражение русской архитектурной мысли»

КИРИЛ АСС расспросил своего отца, архитектора Евгения Асса, о том, что тот увидел на Архитектурной биеннале в Венеции

— Сначала надо, наверное, рассказать, что это за мероприятие такое — Архитектурная биеннале в Венеции. Насколько я понимаю, она должна представлять собой пространство для международной беседы архитекторов — визуальной в каком-то смысле. Биеннале состоит из четырех частей: «Арсенал», в котором демонстрируется проект главного куратора на заданную тему; итальянский павильон, где тоже его проект, но с несколько иным наполнением; павильоны отдельных стран в Джардини, где они могут показать свои достижения; и еще презентации в городе, в которых участвуют либо страны, у которых нет своего павильона в Джардини, либо параллельные проекты. Все это, с одной стороны, ВДНХ, а с другой — поле для дискуссии с позиций силы: задается тема, и все должны показать, что они по этому поводу считают. И что же мы видим в этом году?

— Мне кажется, что биеннале — это не произвол куратора. Он задает тему своей собственной экспозиции, но национальные павильоны вправе выставлять все, что они считают нужным. Ты верно заметил, что биеннале — это прежде всего пространство общения. И хотя ты и сказал о том, что это общение визуальное, на самом деле не в визуальной презентации тут дело. Сейчас визуальное присутствует в таком невероятном количестве и в интернете, и в бумажном виде, что нет необходимости ехать в Венецию, чтобы увидеть еще одну фотографию.

— Я говорю о визуальности как о цельной концептуальной презентации, которую мы воспринимаем глазами в данном случае...

— Возможно, да, в этом смысле так. Но биеннале — это не подведение итогов. Я всегда хотел понимать и сейчас понимаю биеннале как возможность обострения профессионального дискурса, то есть определение некоторого сюжета, который сегодня кажется самым важным и злободневным. Хотя во всем этом, конечно, есть ужасная странность. Все-таки это серьезный вызов, да еще в международном пространстве, когда каждый должен себя каким-то гоголем предъявить... На мой взгляд, это очень поверхностно.

— Ну и что получилось в этом году?

— Начнем с того, что куратором был Аарон Бецки, довольно любопытный персонаж. Он выступал в Москве в прошлом году с лекцией «Архитектура и секс». Эта проблема, как я понимаю, его персонально весьма беспокоит — не знаю, является ли она ключевой для архитектуры сегодня. Тема, которую он в этом году предложил, Out There: Architecture Beyond Buildings («Там, снаружи: архитектура вне зданий»), конечно, поставила многих в затруднительное положение. Можно посмотреть реакции разных людей, например интервью Херцога, который говорит: Nothing exists beyond («Вне зданий ничего нет»). На мой взгляд, эту тему точнее всего было бы понимать так: архитектура как социальная и культурная практика существует не только в форме проектов и построек, но и в форме теории, философии, исследований, организационных систем... Мне кажется, что те страны, которые это так поняли, сделали очень хорошие экспозиции. Таков, например, павильон Дании, в котором в этом году была выставка Ecotopedia — Walk the Talk, посвященная sustainable cities (гармоничному развитию городов). Эта выставка сводилась к некоторым методологическим и коммуникационным аспектам проектирования городских пространств. Это такой интернет-проект, чисто коммуникационный, и на биеннале была представлена некая его материализация. На мой взгляд, чрезвычайно точно сделанная, с огромным количеством привезенной техники, но это еще раз подчеркивало двусмысленность Биеннале — сегодня ставить компьютер в павильоне не имеет смысла, поскольку он есть у тебя дома и стоит лишь ввести адрес sustainablecities.dk, чтобы увидеть все то же самое — для этого не надо ехать в Венецию. При этом они устроили конференцию, пригласили архитекторов, но как будет удерживаться такой содержательный уровень после открытия, в течение двух месяцев работы биеннале, непонятно.

— Ну да, с одной стороны, умно, а с другой — неясно, зачем это делать в Венеции.

— Да-да. В то же время очень эффектные презентации вызывают некоторое раздражение — они похожи на автомобильный салон, где такие концепт-кары... Например, французский павильон: затратный, мощный; применены какие-то невероятные технологии демонстрации макетов. Их можно крутить во все стороны, смотреть как угодно — но архитектура от этого лучше не становится...

— Прелесть этих макетов на фоне других не считывается?

— Именно. Апелляция к форме сейчас не очень интересна, если не рассказано о процессе ее возникновения. Макеты небольшие, и эти формальные поиски не представляют особенного интереса.

— Конечно, если они не представлены как таковые. Нужно показывать саму кухню, ход мысли, а если показан только окончательный результат, то непонятно, зачем это нужно...

— Абсолютно верно. В этом смысле мне очень понравился британский павильон, который скромно, педантично демонстрирует проблему жилища в мире вообще и в Англии в частности. Подобраны очень хорошие архитекторы. Очень достойная, красивая, хорошо сделанная презентация ясной для меня и вполне архитектурно артикулированной темы: как делать сегодня жилье. Для профессионала это интересно. Здесь я понимаю, что этот павильон не то же самое, что интернет-пространство. Здесь можно сопоставить разные вещи. Здесь нет никакого героизма, никакого пафоса. Профессиональная работа, очень интеллигентно и безупречно тонко проиллюстрированная.

— Своего рода реферат, полезный и нужный профессионалу, который этим занимается.

— Я уж не говорю о таких экспозиционных шедеврах, как павильон Японии. Это можно сделать раз в два года — привезти, показать такое чудо, архитектора Юния Ишигами (Junya Ishigami). Это декларация совершенно другого отношения к жизни и видения архитектуры, которое меня очень привлекает, поскольку оно связано с фундаментальными вопросами бытования архитектуры в мире. Уже не будем говорить об экспозиционном качестве...

— Но это, кстати, важно, что ты говорил об экспозиционном качестве, ведь вся экспозиция нарисована руками на стенах...

— Это просто фантастическое нечто, в некотором роде привет фреске...


— Ну, тут даже в другом фокус. Проблема всех архитектурных выставок в том, что туда нет смысла идти — домов ты все равно не увидишь, а чертежи можешь увидеть где-нибудь еще. И когда ты неожиданно оказываешься в пространстве искусства как такового, то обнаруживается, что архитектура — это тоже род искусства, которое требует определенных усилий. Это сближает архитектурную биеннале с художественной в плане рукотворности. И даже не с нынешним современным искусством, которое в очень малой степени рукотворно, но с теми старыми биеннале, когда художники могли себе позволить расписать весь павильон фресками.

— Да, в этом смысле японский павильон совершенно шокирует, потому что это поразительной тонкости презентация удивительно глубокого мировоззрения. Поразительно, что это молодой человек: мне почему-то казалось, что в твоем поколении такого мировоззрения не может существовать.

— А вот и нет!

— Это очень интересно — такой выход за рамки попсового и футурологически детерминированного в область какого-то...

— ...чистого человеческого чувствования?

— Да, абсолютной чистоты. Пронзительнейшая вещь. На мой взгляд, самое сильное высказывание на выставке, в первую очередь заслуживающее поощрения. И то, что его обошли вниманием, тоже любопытно.

Это вообще отдельный сюжет — призы на архитектурной биеннале, которые даются неизвестно за что, и члены жюри, из которых известных людей полтора человека. Но дело даже не в этом: сама идея соревновательности вызывает у меня большие сомнения.

— Абсолютно непонятны критерии оценки.

— Да, и непонятны дальнейшие перспективы укоренения этих ценностей в мире. Действительно ли это поощрение обладает статусом, который делает данное архитектурное высказывание более ценным по отношению к другим? На мой взгляд, это ерунда, и я бы прекратил это премирование. Еще понятно премирование за life achievment, за творческий вклад, хотя все эти персонажи, как правило, уже получили Притцкеровские премии, так что венецианские почести — это для них довесок.

— Если бы вручались, как на кинофестивалях, премии за лучший дебют, то это могло бы иметь смысл. А давать за национальные павильоны действительно странно, поскольку непонятно, как их сравнивать.

— Если говорить в целом о биеннале, то складывается ощущение сбивчивости и неоднородности мирового архитектурного дискурса, самой мысли и ее обсуждения. Мне кажется, что в XXI веке архитектура покончила с модернизмом, с его позитивной и ясной этической и социальной программой, с какими-то идеалами, и устремилась в весьма невнятное будущее. Сегодня невозможно уловить этическую и формальную мотивацию архитекторов. Шесть лет назад темой был лозунг Фуксаса «Меньше эстетики, больше этики!», но характерным образом сам Фуксас ему цинично не следует. Понятно, почему он тогда придумал такой лозунг, но сейчас этот принцип совершенно вышел из обихода в архитектуре. И не только в России, но и во всем мире.

Что касается российского присутствия на биеннале в этом году, то оно обозначено четырьмя событиями. Расскажу про них в том порядке, как они мне вспоминаются, а не согласно размеру или бюджету.

Начну с инсталляции Тотана Кузембаева в «Арсенале». Он был приглашен главным куратором — это высокая честь участвовать среди звездных архитекторов в «Арсенале».

— Итак, в «Арсенале» сборная солянка из международных архитекторов.

— Да, типа такая художественная самодеятельность архитекторов. Тотан там выставляет юрту с «Запорожцем» внутри, две разные кочевые стихии, две мобильные системы... Юрта несколько опопсовленная, уже выведенная из своего первобытного состояния... Хорошая работа, хотя концепция считывается на раз. С точки зрения contemporary art ничего особенного.

— Это реди-мейд? Или юрта по его проекту выполнена?

— Там есть некие авторские элементы, но в целом это традиционная юрта. И в «Арсенале» все работы такие. Тут возникает вопрос: в какой степени архитектор является художником вне своей профессиональной деятельности? Являются ли эти инсталляции архитектурным высказыванием? Обладают ли они теми концептуальными и пластическими свойствами, которыми должно отличаться современное искусство? В какой мере современный художник и архитектор пересекаются? Это интересные вопросы, с которыми некоторые успешно справляются. Например, Александр Бродский, которого я показывал в российском павильоне в 2006 году. Он сочетает качества художника и архитектора непротиворечиво. Для него это одно и то же. На этом и была построена моя концепция.

— Это вообще проблема, мы с ней сталкивались, когда делали с Борисом Бернаскони «АрхМоскву-2003»: архитекторы, предполагая, что архитектурные их высказывания будут недостаточно сильны, вступают на поле современного искусства, и, как правило, это получается плохо. Они недостаточно интегрированы в современное искусство, чтобы понимать его темы и приемы, а с архитектурной точки зрения эти работы не представляют интереса. Иногда, конечно, срабатывает, но редко. В данном случае, как я понимаю, произошла та же история. «Все показывают архитектуру, так я покажу искусство». Это некий вызов архитектуре путем создания художественной метафоры, и она, конечно, оказывается недостаточно качественной.

— Ну да, таких высказываний уже было немало. Я очень уважаю Тотана как архитектора и думаю, что у него было гораздо больше возможностей показать нечто пластическое, некое пространственное событие, которое бы обладало гораздо большей ценностью при той тонкой чувствительности, которая у него есть. Он очень сильный архитектор, а художественный вкус, на который ориентировано это высказывание, совершенно средний.

— В этом контексте следует, наверное, вспомнить об участии Бориса Бернаскони в главной выставке, который выступил несколько нетрадиционно, ввязавшись в борьбу с Норманом Фостером и его проектом «Апельсин»...

— Да, следующее высказывание, которое совсем разочаровывает, это выступление Бориса Бернаскони. Хотя, допускаю, что, может быть, Боря обладает феноменальной интуицией, которая позволяет ему предвидеть невероятный успех своего контркультурного демарша. Но мне он кажется неправильным.

— Мне в нем видится какая-то панковская наивность.

— Не знаю. С моей точки зрения, если тебе выпала такая честь — приглашение участвовать в молодежной экспозиции в качестве перспективного архитектора, претендующего на какую-то роль в будущем, то тут-то бы и разгуляться! Продемонстрировать мощную социальную или культурную инициативу, которая может заинтересовать мировую общественность. Вместо этого выставляется что-то в духе протестной деятельности 60-х. Весь уютный уголок, доставшийся молодому архитектору из России, завешивается довольно скверными плакатами, изображающими Нормана Фостера и некий банан над Кремлем. С пластической точки зрения такая завеска стен принадлежит эстетике давно минувшей эпохи. Это никуда не годится. И то, что там, кроме этого, ничего нет, выглядит чрезвычайно глупо. Объяснять, что вот это Фостер, это банан, а это апельсин, требует нечеловеческих усилий. Боря уже, наверное, в Москве, а там остались висеть эти несчастные плакаты, из которых посетитель ничего не может понять.

— Особенно учитывая, что он только что поделил премию за Пермский музей с Ольджиати... это совершенная дичь, конечно.

— Это безумно странно. Я думаю, что он слишком увлекся ситуацией с ЦДХ, в ущерб своему архитектурному чутью. И мне жаль. Это вторая проигранная ситуация.


Третья ситуация, наиболее успешная в известном смысле, но на которую я не могу не обратить своего критического внимания, это выставка «Роддом» куратора Юрия Аввакумова. Она, на мой взгляд, была очень успешна в Москве, довольно успешна в Петербурге, но по пути в Венецию претерпела серьезные изменения. Она обрела замечательных новых участников в лице Вилема Кюнаппу из Таллина, Сергея Падалко из Петербурга, Валерио Ольджиати из Швейцарии, Томаса Лизера из Америки. В общем, расширилась и должна была стать действительно заметным событием. Но про нее довольно трудно говорить. С одной стороны, это очень хороший кураторский проект Аввакумова. Остроумное приглашение симпатичных архитекторов к размышлению о мотивах порождения формы. Архитекторы выставились в большей или меньшей степени как художники или по крайней мере зарекомендовали себя как мыслящие архитекторы с художественно-концептуальным основанием. Когда выставка оказалась в пространстве церкви Сан Стае, возник вопрос, как это все экспонировать. Просто тумбочки с произведениями, как это было в Москве, там выглядели бы мелковато и странно. Дизайнерами были Юрий Григорян и Аввакумов. Они решили построить новый домик, повторяющий в принципе домик с дырками Григоряна в Николо-Ленивце, построить такой вертеп...

— Создать хлев-роддом...

— Да, и оттуда рождается форма. И это было бы неплохо, если бы не три обстоятельства. Три существенные ошибки, я бы сказал: этическая, пластическая и семантическая. Этическая ошибка, потянувшая за собой все остальные, заключалась в том, что все экспонаты оказались заключены в толще стен этого домика, превращенных в кружево из гофр-картона. Все работы замурованы, они потеряли персональную идентичность. Возник семантический парадокс — роддом обернулся колумбарием с замурованными в стене младенцами. Трудно представить, что кто-то из журналистов скажет: «Особенно мне понравился объект Петера Меркли». Просто потому, что его объект невозможно разглядеть, он лишен всякой индивидуальности.


— Они выключены из пространства...

— Получился фантастически изящный архитектурный объект Григоряна. Будь этот объект сам по себе, он был бы так же прекрасен, независимо от наличия в нем объектов Меркли, моего и чьего бы то ни было. В этом есть полное пренебрежение к авторскому началу, дезавуирование его. Это могло бы быть кое-как допустимо, но к домику были добавлены еще два объекта. Таким образом, выставка состоит из трех объектов: работы самого Аввакумова (мавзолея из домино), дырявого домика Григоряна и работы Александра Бродского, которая мне очень нравится, но я не понимаю, почему эти два объекта (Аввакумова и Бродского) оказались выделены.

— Очевидно, что они оказались великоваты, для того чтобы быть встроенными в стены, но это не оправдание.

— Тем более что они были сделаны вне этой программы, по другому поводу. Они попали туда с другой выставки, и, в конце концов, если кто-то не влез, то, значит, неправильно сделана вся экспозиция. Поэтому я считаю, что это кураторский провал. Виной тому известный конфликт интересов: если куратор, экспонент и дизайнер выставки сосуществуют в одном лице, неизбежно возникает проблема. Признавая все достоинства Аввакумова как куратора и организатора этой выставки, достоинства Григоряна как автора замечательного домика, я считаю, что в совокупности выставка не получилась. Вышла выставка трех экспонатов. А хорошие, очень интересные работы и Бродского, и Лабазова из АртБля, и других оказались выключенными из экспозиции. При этом любопытно, что я поговорил со своими коллегами, участниками проекта, но они в большинстве своем оказались совершенно не обижены и вполне удовлетворены. Точно так же они удовлетворены и своим участием в русском павильоне, о котором мы сейчас поговорим. Это свидетельствует о совершенно особой ментальности русских архитекторов, которые, может быть, просто не ощущают себя самоценными персонажами художественной и творческой деятельности.

— В павильоне России в Джардини, насколько я понимаю, на красных и белых клетках стоят разнокалиберные макеты произведений московского девелопмента в исполнении русских и иностранных архитекторов, а в подвале — инсталляция Николая Полисского. И что это все значит, хотелось бы понять?

— Этой экспозиции предшествовало много публикаций, в том числе и на Openspace.ru. Судя по всему, именно на эту публикацию в Openspace.ru куратор Григорий Ревзин написал объяснительную записку, почему экспозиция получилась именно такой. Я бы сразу снял вопрос об экономической и этической подоплеке данного проекта. Я не хочу никого упрекать, поскольку не знаю, как это происходило. Обозначу только то, что увидел и что попытался понять, увидев. Первое ощущение — полного ужаса и позора. Собственно, оно меня не оставляет и до сих пор. Усугубилось это чувство лишь ощущением полного соответствия того, что сделано, реальности российской жизни.

— Можно сказать, что это проявление настоящего реализма.

— Удалось передать всю гнусь и ужас российской действительности. В этом смысле это, конечно, удивительное достижение. Как неоднократно объясняли нам в предварительных интервью кураторы Ревзин и Хорошилов и как особо подчеркнул в своем выступлении на открытии министр культуры России Авдеев, впервые в павильоне России российская архитектура представлена такой, какая она есть. Не в виде каких-то там бумажных проектов и не в виде каких-то там студентов, а вот — подлинность российской архитектуры.


Вот она, реальность. И надо сказать, что это удручающая и ужасающая картина. Семантически все верно: в цокольном этаже расположено хорошее искусство в лице Николая Полисского, оно ютится в подвалах и особой финансовой и моральной поддержки обычно не имеет. Полисский, человек простора и высоты, человек стихии, который строит свои объекты в основном на природе, находится в темном мрачном зале. Надо сказать, он справился с этой задачей блестяще — как настоящий художник, поставленный в определенные условия. И вот в этом темном зале висят фантастической красоты фотографии приугорских просторов, калужской земли, всей прелести России как она есть, вместе с мужиками и так далее. Это, так сказать, наш базис. На базис мы забили, поднимаемся наверх и видим прелести...

— ...надстройки...

—...цветущей капиталистической экономики. И надо сказать, здесь открывается много правдивого и честного. Вся российская архитектура представляет собой трудноразличимую, разномасштабную кучу не связанных друг с другом и довольно безобразных изделий. В число этих изделий попадают как произведения довольно хороших авторов, так и творения архитекторов, не очень мною почитаемых.

— Как и совершенно нам неизвестных, наверное.

— И необязательных. Между ними нет никакого взаимопонимания. Они существуют в ситуации войны. В названии павильона было слово «Турнир», но мне кажется, что тут речь скорее о войне... Слово «война» в современной российской действительности ключевое. Это шахматы как стратегическая деятельность, как опыт военных действий, в которых участвуют офицеры, пехота... Здесь не обозначено, где какая фигура, но ясно, что безусловным королем является Норман Фостер. Башня «Россия» чуть ли не подпирает крышу павильона...

— Злостно протекающую...

—...и эти фигуры находятся в состоянии борьбы на русской земле, но не за душу человека, не за его счастливое будущее. Я имею в виду простого, рядового человека. Вовсе не он является героем этой экспозиции. Героями ее являются некие тайные финансовые механизмы. А может, и не очень тайные.

Это история механизмов влияния. Сказать, что за этими объектами стоят какие-то метафизические или феноменологические обстоятельства, абсолютно невозможно. Они принадлежат миру большого бизнеса. В интервью Кабакова, размещенном у вас же на Openspace.ru, он говорит, что у художников пропало внутрихудожественное общение. Художники говорят только с дилерами. В архитектуре, по крайней мере российской (в других павильонах мы видим, что архитекторы разговаривают и друг с другом, и с потребителем), архитекторы разговаривают только с большими деньгами. Архитектурный дискурс исчез практически полностью. И надо сказать, что эта выставка сделана архитектурным критиком, который совершенно не заинтересован в общем архитектурном разговоре о философских социальных, человеческих обстоятельствах... Даже о формальных обстоятельствах. Для такой критики есть только два измерения: финансово-организационные интриги, в которых интересно копаться, и некоторые «стилистические» различия, которые потребительски интересны: вот этот у нас «классицист» (читай: Белов, Филлипов), а это у нас «модернист» (читай: Скуратов и Плоткин). Вот, в сущности, и вся архитектурная мысль, которая в данный момент у нас есть. И, на мой взгляд, это не столько выставка мыслящего архитектурного философа, сколько вполне обывательского критика: «О чем поговорить? — Русские борются с иностранцами». Трудно представить себе, чтобы французский куратор предложил показать в своем павильоне такую борьбу французских архитекторов с американскими, например, на парижской почве. Да кому какое дело до этого?

— Ну, в Берлине этот разговор актуален.

— А в Берлине вообще кто только не построил! Интересно, немцы победили или Альдо Росси?

— Или Джорджо Грасси?

— Или Ренцо Пьяно?

— Или Хельмут Ян?

— На мой взгляд, это чудовищное поражение русской архитектурной мысли. Это превращает российскую архитектуру в глубоко провинциальную, и гораздо более провинциальную, чем она была еще сравнительно недавно.

Ревзин неоднократно упрекал меня, что, когда я был куратором российского павильона четыре года назад, я не показал российскую архитектуру, а, якобы не найдя ничего хорошего, вывез в Венецию студентов. Но я никогда и не считал, что в павильоне надо обязательно показывать архитектуру. Голландцы и бельгийцы вообще ничего не показывают в своих павильонах. Мне всегда казалось, что архитектурная биеннале — это место для общения, я привез туда детей, чтобы они вступили в него и стали бы частью мирового архитектурного сообщества. Сегодня российская архитектура заявила себя как абсолютно глухая, дремучая провинция, в которой ценно только то, кто больше денег вложит в тот или иной проект. Ужасно, что и архитекторы сами не ощутили этого подвоха и теперь, скомпрометировав себя таким образом, не скоро смогут выставиться на биеннале. Хотя многие из них, например Скуратов или Плоткин, заслуживают международного признания.




И еще, должен сказать, мне искренне жаль, что Колю Полисского, сокровенного человека, очень хорошего художника, так использовали. Он заслуживает собственной выставки на художественной биеннале, а выступает как...

— ...как представитель русского народа при барах...

—...как представитель всего хорошего, что есть в русском народе, при этой чудовищной коммерческой гадости. И эта печальная история удивительно адекватна реальности нашего времени. Ужас ситуации в том, что ее во многом порождает архитектурная критика, которую возглавляет Григорий Ревзин. Он задает именно эти измерения архитектуры. Заняв позицию самого влиятельного критика, он мог бы взывать к человечности, к другим измерениям. Но нет. И в результате архитектура оказывается завязана на такой тип критики: интригански организационной и стилистически мотивированной.

Я думаю, что это чрезвычайно печальная ситуация. И если наши кураторы понимали адекватность своего проекта современной российской действительности, то тогда совершенно непонятно высказывание господина Авдеева, министра культуры, что он гордится российским павильоном. Потому что гордиться тут нечем.