Е. Д.: Это очень сложная фигура мысли, но она мне нравится. А в каких именно работах тебе видится в позитивном смысле формализм?

Н. А.: Ты знаешь, практически везде есть что-то гиперэстетское. Вот, например, полосочки, и я сейчас, конечно, упомяну моего любимого Ротко, хотя при тебе, наверное, нельзя.

Е. Д.: Нет проблем. Но цвета, конечно, другие.

Н. А.: Цветов в мире много, можно выбирать. Вся эта стенка вполне формалистская. Смотри вот — «Кино и анонс», пресловутая «дуга прекрасного» Хогарта. Это все работа не с пространством картины, а с поверхностью. Работа очень точная, выверенная, при своей полной на первый взгляд дурости. Мне нравится, как это сделано.

Е. Д.: А в пространственном отношении, выставка в целом?

Н. А.: Вот здесь у него не очень получилось, ему не удалось забить под завязку все пространство. Он хотел, но у него не вышло. Видишь, эта центральная композиция очень плохо стоит. Как любой другой художник, я сразу же, естественно, смотрю, как бы я все повесил и расположил. Центральную группу я бы точно подвинул…

Е. Д.: Естественно, в какое-то более внятное место.

Н. А.: Но Костя сделал так, и надо соответственно смотреть на то, как он сделал. Меня как раз устраивает такая недоделанность, некоторая убогость того, как это выглядит. Он расстроен, потому что не удалось построить рай. Но мне как раз это нравится, потому что я не верю, что рай бывает на земле. Я, в отличие от Кости, убежденный агностик, но я считаю, что строить рай — занятие непродуктивное. И здесь получилась какая-то милая для меня атмосфера, немного убогая… хотя это слово сразу влечет за собой социологические рассуждения, а мне этого не хочется. Неверно было бы тут начать рассуждать о восприятии рая советскими гражданами, об этой цивилизации, когда хранили пустые банки из-под пива, заклеивали телевизор снаружи вырезками из польских журналов. Костя попытался еще раз надуть публику, рассказать смешную историю. На мой взгляд, этого не вышло, и, на мой взгляд, это ценно, потому что получилась, опять же, никакая не «тотальная инсталляция». Здесь какая-то совершенно безалаберная работа с пространством. Можно было так, можно по-другому.

Е. Д.: Скажи, а почему не может быть все-таки так, что он действительно хотел повеселить публику, пошутить и для этого использовал прекрасные формальные приемы? Почему одно с другим несовместимо?

Н. А.: Может быть, и совместимо. Я не хотел бы ни в какой степени лезть в душу Косте, но ведь Костя все время говорит, что искусство его мало интересует, искусство — это ремесло. Надо сделать продукт, его как можно быстрее продать и жить тихой семейной жизнью.

Е. Д.: Я бы интерпретировала его мысль так, что раз уж тебе дан этот талант, то ты обязан его использовать, было бы грехом зарывать его в землю. Коммерческий момент здесь, мне кажется, отнюдь не главное. Но все-таки почему трудно себе представить, что это содержание, которое он транслирует, может выразиться в той форме, о которой говоришь ты? Ты настаиваешь на том, что это чистое искусство, в котором решаются формальные задачи, и, если бы был содержательный момент, он бы это испортил, с твоей точки зрения?

Н. А.: С моей точки зрения, этим содержательным моментом все просто сверху присыпано. Дунь, и он исчезнет в конечном счете. Можно, конечно, сказать и по-другому, что здесь есть очевидное расщепление между содержательным моментом и формальным трудом.

Е. Д.: Для меня это как раз плюс, такое расщепление. Для меня формальные качества, прекрасные и удивительные, служат тому, чтобы транслировать содержание, а для тебя, видимо, их достаточно самих по себе. Но, с другой стороны, для меня содержание без этих формальных качеств было бы совершенно неубедительно. Вот эта розовая луна отклеивающаяся — это, конечно, действительно шедевр, согласна. Знаешь, мне приятно, что мы сейчас обсуждаем какие-то исключительно мелкие нюансы, которые очень важны, а читателю, видимо, совершенно неинтересны.

Н. А.: Мне кажется, пришло время их обсуждать… Когда в начале восьмидесятых Костя делал первые свои картины, он, конечно, с классической профессиональной точки зрения просто ничего делать не умел. Но он относится к той породе художников, которые, ничего не умея, могут сделать так, как никто другой никогда не сделает. Я смотрю на эти две штуки (показывает) — по сути, уродство, плохо закрашено… Но это сделано великолепно. Это просто какие-то дико красивые вещи. Из-за этих пятен, из-за нелепой шероховатости.

Е. Д.: Знаешь, что мне эти сочетания цветов напоминают? Ты помнишь ранние вещи Миши Чернышева, 1960-х годов? Сочетания цветов, которые почему-то никто больше не использовал: зеленое с оранжевым, или желтое с фиолетовым, или синее с лимонным. Те вещи мне очень нравились, но они остались абсолютно без продолжения в русском искусстве.

Н. А.: Или Олег Яковлев, которого все позабыли. Замечательный художник, живущий с семидесятых годов в Париже. Он вместе с Мишей Чернышевым был одним из первых настоящих абстракционистов. Он делал тоже такие картины, просто в горошек холсты — 1975-й, 1976-й — тоже диких цветов.

Е. Д.: Тем более это все интересно, потому что, как ты знаешь, в русском искусстве, особенно в «интеллигентском» его изводе, существует убеждение, что хорошая живопись должна быть грязно-серого цвета. Я это просто ненавижу, не понимаю, смотреть на это не могу, но, тем не менее, как ты знаешь, царит такое убеждение, и такая живопись, от позднего Фалька до Биргера, страшно всегда ценилась… А здесь настоящий цвет. Такого никто не делал. Одновременно шестидесятые годы в шрифте…

Н. А. Он же перерисовывал все из журналов шестидесятых годов… Почему еще я считаю Костю формалистом: он пользуется этими клише, рисуночками из журналов приблизительно так же, как мозаичист использует свои тессеры, кусочки смальты. Он из них составляет свое целое. Может, он и имеет какой-то литературный ход, но очень часто по абсолютно формальному признаку. Кружочек к квадратику, палочку к треугольничку, и так далее.

Е. Д.: А все-таки — какая-то история про то, что это образ Запада, реклама, неужели тебя это вообще не трогает, тебе это не нужно?

Н. А.: Мне это не нужно совсем. Я это принимаю во внимание, но мне это не нужно. Может быть, я в этом смысле окажусь одинок, но мне — не нужно.

Выставка Константина Звездочетова в галерее XL открыта по 10 июня

Посмотреть всю галерею


Другие материалы раздела:
Чернышева о Кориной: жалость к вещам, 04.03.2009
Звездочетов об Осмоловском: объекты для одномерного человека, 18.02.2009