Свой космонавт

Иногда, отдыхая от активизма и вторжений, Денис призывает других к присвоению символического пространства. Но призывы, как и в случае с бросанием флагов, остаются безрезультатными, ритуальными, проявляющими массовую пассивность. Художник призывает всех участвовать, но был бы удивлен, если бы некто действительно последовал этому призыву. Таким жестом «приватизации общего символа» стал проект с «персональным Гагариным».

«12 апреля по всей стране появились плакаты и щиты с классическим Гагариным в белом шлеме, но без привычной надписи “СССР” на нем. До этого тот же прием был использован на российском телевидении. Это вызвало возмущенное общее “Нет!” в блогосфере. Никто не понимал, кому и почему не понравился “СССР”, в конце концов, это общее прошлое, а вовсе не реклама какой-то партии или пропаганда какой-то неудобной идеи. Но говорить “Нет!” и возмущаться — означает быть консерватором. А консерватор всегда проигрывает, если не мгновенно, то в ближайшем будущем. …Власть убрала “СССР”, но ничего не поместила взамен. Белый цвет шлема первого космонавта — это цвет идеологической робости власти и ее немоты. Тот, кто не хочет знать, кто он; тот, кто не хочет, чтобы другие знали, кто он, — может только убирать из истории сообщения, показавшиеся вдруг нежелательными, но он ничего не может поместить на их место, ведь это заставит его обнаружить себя политически. Потеря “СССР” в самом общем смысле означает, что советского народа больше нет. И каждый из нас может теперь, когда власть сама расчистила место, поместить на шлем Гагарина тот символ, который считает наиболее достойным представлять человечество, шагнувшее в космос. У каждой группы, из которых и состоит общество, возможен свой Гагарин. Сегодня первый космонавт — это знак, присвоение которого может стать серьезной игрой. Для одних он до сих пор символ торжества советской идеи, для других — имперского проекта, для третьих — космополитический символ победы технократии. В модных юбилейных книгах, адресованных хипстерам, объясняется, что Гагарин — это напоминание о сверхчеловеческой метафизике всем тем, кто сидит с ноутбуком в кафе и ни о чем таком не помышляет. Пора перестать возмущаться и начать радикально соглашаться со всем, что делает власть. Можно шагать туда, куда власть смотрит, но не осмеливается там оказаться. Сделайте того Гагарина, который нужен вам, и вы узнаете, сколько у него поклонников. Присваивайте историю сами, пока это не сделал кто-то за вас и “для” вас».


Арт-бокс

«Куратор» для него — слово скорее милицейское. Поэтому он устроил ролевую игру с настоящим боксом в перчатках, где роль куратора исполнил сам, а роль художника уступил Александру Гнутову.

«Впервые в истории современного искусства скрытый до этого конфликт между художником и куратором, который почти всегда присутствует, пусть и незримо, будет по-пацански доведен до открытого физического противостояния, то есть до драки».

Вокруг ринга развесили рисунки Александра Гнутова с заявленными неамбициозными ценами на них. Однако в розданном всем прайс-листе вместо этих рисунков были выведены недозагруженные картинки. Создавалась предельная «околорыночность», как сам Мустафин любит выражаться. Мы не видим товара, которым нам предлагают насладиться, да и сама система его продажи отрицается как девальвирующая любые вещи, то есть изымающая из них смысл.

«Рынок — своего рода волшебная палочка в руках злой колдуньи-судьбы; стоит только взмахнуть ею, как оболочка становится великолепной и неотразимой, а содержимое — отвратительным и гадким».


«Лес выходит на улицу!»

Денис проводит в Сахаровском центре семинары по безопасности для политических и художественных активистов. Летом он устраивал в Химках фестиваль «Лесу — лес!». Пригласил музыкантов и диджеев, под их музыку художники делали инсталляции из подручного материала, то есть из самого леса, таким образом возвращая лесу лес. Ему нравится поэтический лозунг «Лес выходит на улицу!», но в реальности вышеназванный лес перемалывается в прибыль дружественных Кремлю компаний.

Однако Дениса трудно расстроить и фрустрировать, он легок на подъем.

«Меня раздражают те левые художники, которые предпочитают вместо реальных баррикад возводить баррикады из слов, они с опаской относятся к любой сторонней инициативе, боятся вписаться в чужой движ, опасаясь за свой имидж».

Он часто цитирует Жижека, из существующих на планете политических сил больше всего симпатизирует сапатистам, идеальной толпой считает ту, которая «захватила Уолл-стрит» и устроила там политический карнавал против биржевых спекуляций. Еще он сочувствует Пиратской партии, но скорее немецкой ее версии, попавшей недавно в парламент. За неимением аналогов всего этого в России ходит на митинги «31».

«Я очень симпатизирую Стратегии, по возможности стараясь как-то поучаствовать в ее развитии. Это действительно та платформа, которая могла бы объединить очень многих, и отсутствие программы и конкретных требований не делает Стратегию хуже, а, напротив, уподобляет ее художественной акции».

Другой его проект, «Электроавтоматика», — песни французского пролетариата, фотографии, чтение дневника участника недавних беспорядков в Париже — эксплуатирует «вечный парижской образ романтического перманентного революционера» и прямо связан с «Грядущим восстанием» — манифестом современных французских автономов из «Невидимого комитета». Большинство политических, пусть даже и самых радикальных, активистов раскритиковали «Грядущее восстание» за поэтичность, безответственность, локализм, апокалиптичность и отсутствие большой программы. Но художникам, оказалось, как раз того и надо. Возможно, они и есть целевая аудитория этого текста?

Голоса участников «Электроавтоматики» изменены в целях анонимности. Мустафин понимает «анонимность» как невидимость и для рынка, и для власти, как если бы на бирже все акции вдруг потеряли бы свои имена и за них торговались наугад, вслепую.

В галерее Spider & Mouse он собрал выставку «Поколение художников, пожелавшее остаться неизвестным». Целью было выключить любой авторитет, а воздухом стала ностальгия по временам, когда искусство могло рассматриваться как самодостаточное высказывание вне еще не сложившихся институций.

Он предпочитает не принцип «оппозиционности» (цель — лучшее правление), но принцип сопротивления (цель — контроль общества над отношениями власти).

Об олигархах с политическими амбициями Мустафин говорит так:
«Ходор, конечно, вызывает определенное сочувствие, поскольку оказался крайним, сажать надо начинать с чиновников и правительства, а этот свое уже отсидел, показательная порка затянулась. Приход Прохорова во власть мог бы быстро привести к народным волнениям, аналогичным тем, что происходят сейчас на Уолл-стрит, так что при всей моей [к нему] антипатии, стоит сожалеть о его несостоявшейся карьере».


Условный Путин и условный Медведев

Его ведет скорее социальная интуиция, чем связная идеология. В культурном производстве приняты две стратегии — мобилизация вокруг идеи либо обнаружение скрытой механики власти, освобождение от гипноза повседневности и ее ложных оппозиций. Мустафину явно ближе второе. «Мне нравится, что он стебет обе стороны», — говорит Денис про клип Фальковского, где загнанный жизнью террорист с самодельным гранатометом стреляет из окна по дорогому джипу.

Отказ от самоопределения, анонимность — «просто люди, просто художники» — чаще всего означает классовую лояльность латентного буржуа. Но может означать и радикальную неопределенность: художник как выясняющее внеклассовое устройство; обнаруживатель замаскированных проблем и границ; активист, захваченный личной утопией социального всеприсутствия. В чьих интересах он действовал, все равно решат без него, и решение это будет принято далеко за пределами искусства.

Будучи гражданским художником-активистом, он уклоняется от того, чтобы унаследовать конкретную политическую традицию, ибо не хочет, чтобы сама эта традиция (и ее группа поддержки) немедленно унаследовала и обезвредила его самого.

Но так как ключевую проблему он видит в применении власти, а не в антиобщественной форме собственности, то условно его можно приблизить к леволибералам или даже к анархистам, которых он готов при этом сколько угодно проблематизировать, обнаруживать противоречия и делать видимым отсутствие прочных оснований для их проекта.

Условие либеральной оптики: художнику позволено видеть и показывать, но не позволено изменять. Денис постоянно чувствует эту границу и хотел бы сделать искусство чем-то совсем другим.

Будучи занят в «экономике впечатлений», он отчасти разделяет претензии на самостоятельность нового креативного класса, потенциально способного на изобретение демократии. В классовом смысле он рассчитывает на инновационный сектор, который должен составить здоровую конкуренцию сырьевому, традиционному.

Собственно, современная «западная» демократия так везде и возникала: старый полюс элиты (в те времена аграрный) с феодальным прошлым конкурировал с новообразованным буржуазным полюсом (в те времена промышленным). В США это был Юг против Севера. Впоследствии этот конфликт был воспроизведен уже между промышленной и торговой элитой и вновь создавал необходимое для демократических процессов классовое напряжение. Из этой конкуренции сопоставимых по влиянию групп, у каждой из которых был не только свой сектор экономики, но и политическое/культурное представительство, и возникала демократия как бескровное перетягивание каната власти между ними.

У нас на месте консервативного и аграрного — условный «сырьевой» Путин. В последние четыре года предполагался и полюс инновационный. На Медведева многие смотрели с надеждой вовсе не потому, что у него айфон, а потому, что он условно означал саму возможность возникновения второго полюса классовой элиты, эту новую и растущую группу буржуазии, в перспективе сопоставимую с сырьевой. Она предполагалась более прозрачной, космополитичной, рациональной и, главное, опирающейся на «креативный класс», выразителем культурных (а отчасти и политических) интересов которого хотели бы быть многие современные художники. Подставил подножку кризис? Или все просто «отложено»?

Незагрузившиеся картинки в бумажном прайсе мустафинского «фьюжна» — это и есть «условный Медведев», отсутствие заявленного второго инновационного полюса внутри экономики, само существование и амбиции которого могли бы заставить демократию работать. Современное искусство запускает коммуникацию именно в этой среде, признается «своим», служит саморефлексии именно этой, по большому счету, не состоявшейся пока общности. В результате разочарования в «условном Медведеве» часть креативного класса начинает активно себя противопоставлять как нынешней сырьевой буржуазии, так и чиновничеству, рассчитывая на «самоорганизацию» и прямую демократию снизу, на возможности людей в очень многих случаях обойтись без начальства, да и без спонсора. Что и приводит к «либеральному анархизму».


Социальная оптика

Но все же главной и давней мечтой Мустафина является сейчас отнюдь не сетевая революция и не позор безвариантной элиты, а собственное СМИ — культурно-аналитический сайт.

Главным отличием этого ресурса от остальных была бы социальная оптика, то есть предшествующее любому разговору знание о том, что общество состоит из классов, классы состоят из групп; между этими большими и малыми группами постоянно меняются отношения конкуренции и сотрудничества. Такая оптика исключает представление о жизни людей как о борьбе индивидуальных воль, а также использование таких спекулятивных, пустых понятий и ложных антиподов, как «законность — криминальность», «польза для страны — вред для страны», «современность — отсталость» и т.п.

Вот как Денис говорит об этом сам:

«Современные немецкие социологи традиционно делят свое (и вообще европейское) общество на три этажа, на каждом из которых есть три большие “квартиры”. У каждой из этих “квартир” своя история, амбиции, самопонимание, механика предпочтений, культурная политика и политический выбор. Однако и такой масштаб слишком велик для разговора о конкретных событиях, в любой из девяти “квартир”, составляющих трехэтажное общество, можно обнаружить более десятка меньших, но вполне самостоятельных и отдельных групп, одни из которых экспансивно “надуваются”, а другие теряют влияние и численность. Наш ресурс должен внятно отвечать на вопросы:
К какому классу и к какой группе внутри его относятся обсуждаемые люди?
В каком обмене и с кем они сейчас участвуют?
Какие ролевые модели для них являются привычными?
Кто является их главным конкурентом, союзником, объектом зависти и примером для подражания?
Какой миф является для них любимым и полезным, а какой нестерпимым?»

А пока деньги на этот проект не найдены и редакция еще не собрана, Мустафин ведет свой блог на «Гранях», где большинство комментаторов упрямо спрашивают его, чем именно ему так не нравится капитализм.​