«Настало время искусства, понятного всем»

Есть ли место искусству на митинге? Нарисовать лозунг – это творческий или гражданский жест? И многое другое в опросе OPENSPACE.RU

Имена:  Анастасия Рябова · Андреас Зикман · Антон Николаев · Денис Мустафин · Иван Бражкин · Лада Наконечная · Никита Кадан · Николай Олейников · Хаим Сокол

В 1920-е годы политические манифестации были не просто источником вдохновения для художников — они были их произведениями. В 1927 году Владимир Маяковский в беседе с членами ЛЕФа заметил, что демонстрации 1918 года были такими сильными, потому что люди уходили с них непосредственно на фронт, но зато в 1927 году появился новый элемент — самолеты, который заставил демонстрантов посмотреть вверх, и это буквально придало новое измерение ситуации.

Чувствует ли сегодняшний художник эстетическое качество в ситуации митинга? OPENSPACE.RU задал вопросы об этом нескольким политически активным художникам, живущим в разных странах.

1. Когда вы находитесь на митинге или политической демонстрации, чьи требования вы разделяете, ощущаете ли вы себя художником?

2. Если вас попросят или вы сами захотите написать лозунг/нарисовать плакат для демонстрации, это будет частью вашей творческой деятельности (настолько, что вы включите эту работу в каталог своих произведений) или скорее гражданским жестом?

3. Может ли митинг или демонстрация послужить источником вдохновения для вас как художника? Возможно ли, что вы изобразите эти события в той или иной технике?

4. Готовы ли вы в какой-то момент сознательно отказаться от того, чтобы быть художником, если этого потребует политическая ситуация?

На вопросы ответили:

Иван БРАЖКИН, художник, Москва
Андреас ЗИКМАН, художник, Берлин
Никита КАДАН, художник, Киев
Денис МУСТАФИН, художник и активист, Москва
Лада НАКОНЕЧНАЯ, художник, Киев
Антон НИКОЛАЕВ, художник и активист, Москва
Николай ОЛЕЙНИКОВ, художник, Москва
Анастасия РЯБОВА, художник, Москва
Хаим СОКОЛ, художник, Москва


Иван БРАЖКИН, художник, которому приписывают авторство эмблемы «Белая ленточка на красном фоне» (автор идеи — Арсен Ревазов), а он это отрицает. Иван Бражкин несколько лет назад сделал аудиопроект, в котором он работал со звуками уличных митингов.
К вопросам

1. Когда нужно убегать от ментов или сидеть в «обезьяннике», мысль о том, что ты художник, не помогает!

2. [Нарисовать лозунг или плакат — это] целиком и полностью гражданский жест. Я не хочу артифицировать живой процесс политики, превращая его в фарс и нечто «искусственное». Готов все это делать анонимно и бесплатно, если это послужит нуждам революции. С другой стороны, я могу предоставить свое авторство, если в этом будет хоть какая-то необходимость.

3. Мне кажется, в моих работах это отражено в достаточной степени.

4. Без проблем! Для меня искусство — всего лишь медиум, а не цель.


Андреас ЗИКМАН, известный немецкий художник, неоднократный участник «Документы». В некоторых работах обращался к стилистике ангажированной социальной графики 1920-х годов в Австрии и Германии.
К вопросам

1.  Я в общем-то никогда себя не чувствую художником. Но с требованиями всегда проблема: лозунги — это отдел пиара. Зная, что многие из лозунгов носят компромиссный характер, относишься к ним дистанцированно. У меня также всегда проблема с языком в целом. Недавно мы с Мартой Рослер ходили на антифашистскую демонстрацию. Там были декларации солидарности с «нашими товарищами в Курдистане» и другие подобные термины архаичной антиимпериалистической риторики шестидесятых, от которых меня всякий раз коробит. Но мы все же пошли, чтобы выразить поддержку. Я хожу на такие демонстрации не как художник, но как citoyen в позитивном смысле этого слова, хотя такого понятия в Германии нет, так как исторически здесь почти не было гражданского кодекса. 


2. Это зависит от степени художественной включенности. Иногда люди просят разрешения использовать мои старые пиктограммы или просят меня нарисовать новые на определенные политические сюжеты. Недавний пример такого сотрудничества был в Утрехте, когда [художник] Матайс де Бройне связал меня с Голландским профсоюзом уборщиков (очень сильный профсоюз в Голландии. — OS) и попросил сделать для них пиктограмму. Для них было очень важно, чтобы это был не дизайнер, а художник, человек из другого контекста, который тем не менее думал про них и обращался к их проблемам. Искусство начинает жить собственной жизнью, когда оно используется. В Утрехте они использовали мою пиктограмму для легальных граффити, которые создали с помощью своих чистящих средств (так, что граффити оказались светлее остальной стены и со временем должны были поблекнуть. — OS). Если я буду когда-нибудь делать книгу своих пиктограмм, я эту работу туда включу, но профсоюз уборщиков будет значиться соавтором.

3. Демонстрации на меня очень повлияли, особенно в молодости. Есть нечто очень важное в том, как тела движутся вместе в пространстве, как они вместе создают Другого — полицию. Сколько я нарисовал копов? (Смеется.) Но я ведь не изображаю демонстрации в традиции документализма, я пытаюсь увидеть в них факты в более широком контексте политической конфронтации. Это, кстати говоря, очень важно, так как некоторые художники склонны фетишизировать протест, насилие и демонстрации. Это все очень похоже на телевизионные картинки про полицейское насилие, где никак не объясняется, почему, собственно, люди вышли на улицу. Медиа хотят создавать искаженный образ реальности, который представляет протесты в изолированном виде, но не вникает в суть вопроса. Цель их чисто утвердительная. Задача их в том, чтобы, даже показывая самое ужасное политическое насилие, утверждать, что все не так уж и плохо, по крайней мере, для смотрящего телевизор. Цель искусства — показать образы протеста более дифференцированно. Главное — не превратить их в новую форму агитпропа, избежать «логики эффективности», которая царит в медиа. Я пытаюсь использовать такие образы, но при этом показывать лежащие под ними конфликты, сделать их видимыми.

4. Для меня здесь нет антагонизма. Это уже проявление механизма власти — думать об искусстве и политике столь категорически как об отдельных вещах. Для меня искусство и политика взаимопереплетаются, это не антагонизм. Я бы продолжал заниматься искусством при диктатуре или во время революции, хотя репрессии или их отсутствие повлияли бы на то, как отнеслось бы к моим работам общество — как к искусству или не-искусству, в зависимости от ситуации. Конечно, я могу себе представить, что в случае прямой угрозы для моей семьи или меня лично я бы пошел на многое для выживания. Но я также полагаю, что чем ситуация опаснее, тем больше мы прибегаем к искусству, и не из идеализма, а чтобы сделать вещи публичными, выставленными в какой-то форме.


Никита КАДАН, художник (Киев), член и неофициальный идеолог группы «Р.Э.П.», которая в период «оранжевой революции» на Украине активно занималась политическим перформансом. В настоящее время группа во многом трансформировалась в коллектив «Худсовет», который работает в области исследовательской и кураторской деятельности, тесно сотрудничая с политическими, протестными, правозащитными организациями. Только что Кадан получил главный приз на конкурсе молодых украинских художников Pinchuk Art Center в Киеве.
К вопросам

1. Точно сказать не могу, не помню такого опыта, чтобы напрочь перестать ощущать себя художником.

2. Несколько моих работ имеют плакатную форму или плакатную часть — плакаты «Процедурной комнаты» использовались активистами в кампаниях против милицейского насилия. Это точно может быть включено в каталог произведений. Вместе с друзьями и коллегами из «Худсовета» я делал антиксенофобную постер-кампанию и оформления митингов — это скорее в архив общей работы. Иногда я просто помогал активистам нарисовать баннер так, как нужно им, — это утилитарное, архивировать нет нужды.

3. Может служить [источником вдохновения] — и прямо, и косвенно. Причем не только та демонстрация, с которой я солидарен. Вообще массовые волеизъявления — это тема, которая мне очень интересна.

4. Отказ от того, чтобы быть художником, — это жест, к которому может привести именно последовательность в художественной практике. А политическая ситуация может потребовать лишь временной невидимости или ограниченной видимости художника, как это не раз бывало. В конце концов, сегодняшняя социальная, экономическая и политическая ситуация такова, что большинство населения фактически не имеет доступа к «серьезной» культуре вообще и к современному искусству в частности. Прямо сейчас мы — неясно кто. Это развязывает нам руки — если мы не опознаны как кто-то определенный, мы можем быть кем угодно.