Марксизм с сигарой

Это только в первый момент кажется, что при социализме не может быть биеннале современного искусства. Просто в России искусство — и форма вообще — очень фетишизированы. Абстракционизм считался тайным языком доносов на СССР, причем сначала так сочли власти (Малевич был арестован, как известно, именно за это), потом им поверили сами абстракционисты, и у них возникла мания величия, а еще позже так стали думать западные теоретики типа Теодора Адорно. Он, отчасти именно из-за гонений тоталитаризма на свободу искусства, полагал, что в абстракции заложено ощущение некоей нехватки, и поэтому она всегда носит подрывной характер. На Кубе власти хорошо знают, что абстрактное искусство бессмысленно и безопасно.

Что касается новейшего современного искусства — инсталляций, видео, research projects, — то с этим проблем еще меньше: все оно в той или иной степени декларирует левый и антикапиталистический или по крайней мере критический характер. Гаванская биеннале — это вполне легальный для обеих сторон железного занавеса международный форум прогрессивного политического искусства, подобный старому советскому ММКФ с его девизом «За гуманизм киноискусства, за мир и дружбу между народами». Это та точка, где коммунизм и капитализм вполне понимают друг друга. При Брежневе тоже могла быть Московская биеннале современного искусства под названием «Диалектика надежды» или «Против исключения». И, может быть даже, она бы не слишком отличалась от нынешней.

Другое дело, что, говорят, в Гаванской биеннале немало показухи, под это дело созданы театральные декорации площадей с якобы общедоступными кафе в так называемой Старой Гаване (маркетинговая выдумка, в реальности это брошенные трущобы); современное искусство только камуфлирует мерзости жизни, и так далее. Это должно отучить нас всех мерить прогрессивность страны по степени присутствия в ней современного искусства. Не стоит, впрочем, и переоценивать критический характер современного искусства вообще. За редким исключением это точно такая же показуха.

Кубинский антикапитализм и антикапитализм университетов Запада должны вроде бы сочетаться идеально, но на практике, как это было и в СССР, здесь слишком боятся за идеологическую безопасность и не так уж стремятся к борьбе с общим врагом. В книжных магазинах Гаваны на полках философии нет ни Негри — Хардта, ни Рансьера, ни Жижека, ни Бадью, как в СССР не было коммуниста Сартра. На Кубе все такое издает только Дезидерио Наварро. На полках — примитивные антибушевские памфлеты и книги по экономической теории, автор которых на обложке — в берете, с сигарой и с автоматом в руке; это, разумеется, Че Гевара. Автомат делает кубинский марксизм сексуально привлекательным (на что падки западные интеллектуалы, ностальгирующие по 1968 году), но все же не настолько, чтобы не заметить, что весь остальной марксизм цензурирован.

Я колебалась, когда готовила для книжной ярмарки лекцию о русском искусстве. До меня здесь выступал только Моисей Каган (хорошо помню товарища Кагана, очень экстравагантный был персонаж из-за своего упертого марксизма) двадцать лет назад, и его осмеяли, потому что он не знал западного модернизма.

Я не знала, чего ожидать. Во что верит кубинская интеллигенция — в коммунизм? Или в капитализм, как наивная советская интеллигенция 1980-х? В интернациональный модернизм или в «собственный путь»? Будет ли понятна моя критика капитализма или она сольется с официозной кубинской пропагандой? Будет ли понятно, если я буду говорить о коммунистической художественной системе без рынка и о том, что лучшими ее образцами стало творчество Кабакова и Бориса Михайлова?

Критика капитализма (на примере Комара и Меламида) оказалась понятна и близка, как, впрочем, и критика коммунизма (на примере работы Кабакова «Человек, улетевший в космос»). На Кубе популярен постсоветский анекдот: «Теперь мы знаем: всё, что нам говорили о социализме, — ложь; всё, что нам говорили о капитализме, — правда». Здесь никто не тешит себя консюмеристскими иллюзиями, интеллигенция критикует власть слева, а не справа. И четко разбирается в том, где левое и правое. Возможно, в отличие от нас они не прогуливали занятия по научному коммунизму и отнеслись к ним как настоящие марксисты, то есть критически. А может быть, они уже читают западную теорию (в журнале у Десидерио).

Из того, что я показывала, кубинцев больше всего заинтересовало нынешнее левое искусство — группа «Что делать?». Я сказала, что у нас только сейчас появились такие художники и что честность не дает мне скрывать, что за это в общем-то надо благодарить годы капитализма. В эти годы мы, во-первых, с капиталом ближе познакомились, а во-вторых — обрели тот минимум социальной уверенности, который позволил выучить правильные слова и занять уверенную критическую позицию. Ту самую, что укоренена в академической традиции Запада и дальше критики никоим образом идти не собирается.

Кубинцы сказали, что им столько лет не понадобится, потому что они и так все знают про капитализм. А потом задали довольно тонкий вопрос: а не является ли такое антизападное искусство чистой воды агентом Запада?

Я могла бы ответить: конечно, является. Запад (читай — капитализм) вообще отличается тем, что постоянно создает анклавы противостояния себе и за счет этого и выживает. Эти анклавы очень хорошо приспособлены к общему капиталистическому делу. А для русских критическая позиция по отношению к капитализму никак не может быть чем-то радикальным, скорее наоборот: это нечто респектабельное, западное, академическое и более умеренное, нежели весь предыдущий опыт. Группа «Что делать?» не собирается ничего свергать, во всяком случае, куда менее, чем художник Дейнека. Чего она хочет, так это сообщить миру, что и в России есть прогрессивные художники, отметиться, войти в некий клуб. Как справедливо пишет Борис Гройс в «Коммунистическом постскриптуме», любая критика строится по одной и той же модели. Она в принципе тавтологична, и все, что она может, это указать на то, что «тут есть критика».

Но я ответить не успела. А главное, не успела понять — не было ли в этом вопросе скрыто требование «противостоять Западу», то есть проявить свою оригинальность на рынке самобытностей? (Сам этот вопрос является ненавистным мне продуктом правой, империалистической культурной политики, которая требует от всех быть экзотичными, другими.) Или это была очень близкая мне, уникальная, типично советская «критика критики» за ее беспомощность и «формализм», примером которой является и фраза Гройса?

И еще я думала: были ли годы перестройки и 1990-е, с их правыми иллюзиями, потеряны зря? Возможна ли была прямая смычка советского марксизма с марксизмом европейских левых? Получается ли такая смычка сейчас у кубинцев или это все обман? Или самообман?

Мы с Десидерио говорили про эту книгу Гройса «Коммунистический постскриптум», про его очень остроумную идею, что СССР отнюдь не потерпел поражение, потому что он ни с кем не боролся. Советская власть руководствовалась не борьбой с Западом, но «единством и борьбой противоположностей», и в рамках этого единства КПСС взяла и повернула свои полки в совершенно противоположную сторону, на новые, капиталистические и националистические рубежи — пока не поступит приказ снова двигаться в противоположном направлении. На стендах книжной ярмарки и в официальной делегации Россия была представлена исключительно своим праволиберальным флангом (г-н Никонов из фонда «Русский мир», писатель-биограф Варламов…), что кубинцев поразило, и не слишком приятно.

Десидерио сказал, что, прочитав эту книгу Гройса, он понял, насколько кубинский марксизм не диалектичен. Такая внезапная «перестройка» у них произойти бы не могла.

Поживем — увидим.