Письмо из Парижа: забастовки в музеях

Французы бастовали против того, что давно есть русская культурная обыденность

Туристам, отправившимся в Париж в конце ноября — первой половине декабря, очень не повезло: почти все ведущие музеи французской столицы были закрыты по невероятной для русского человека причине — из-за забастовки. Впрочем, и для Франции эта межмузейная акция протеста стала беспрецедентным событием — как по своим масштабам, так и по длительности почти в три недели (с 23 ноября по 17 декабря).

Я и сама оказалась в положении такого туриста. Центр Помпиду (он же Бобур) встретил меня приклеенным на стекло первого этажа самодельным плакатом, на котором раскрашенный в поп-артовские цвета основатель Центра (и президент Франции с 1969 по 1974 год) Жорж Помпиду держал плакат с надписью «Центр Помпиду бастует». Идти было некуда — одновременно с Бобуром бастовали Лувр, музей Орсе, музей Родена и даже Версальский дворец. Впрочем, в закрытую на время забастовки для посетителей библиотеку Бобура я все-таки прорвалась (поездка у меня как-никак была профессиональная), и именно это дало мне уникальный шанс взглянуть на проблему не только глазами обделенного любителя «музеинга», но и глазами бастующих.

Поводом для начала забастовки стала задуманная правительством Саркози реформа — «Генеральная ревизия публичной политики» (RGPP), целью которой является сокращение количества госчиновников, а в результате этого «модернизация работы общественных служб и более эффективная культурная политика, лучше отвечающая ожиданиям публики, деятелей искусства и специалистов». Сотрудники музеев в качестве работников Министерства культуры тоже попадают под программу сокращения. Она затрагивает всю музейную иерархию и касается не только хранителей и кураторов, но и техников, электриков, библиотекарей, охранников и прочих. Смысл этой акции сводится к простой и очень распространенной в России надежде «сделать лучше за меньшие деньги», с той лишь разницей, что в режим предельной экономии французские учреждения культуры должны входить постепенно, начиная с 1 января 2010 года. Сотрудников не увольняют (думаю, это могло бы повлечь за собой не просто забастовки, а уличные беспорядки), а ждут, когда они сами уйдут на пенсию, одновременно с этим упраздняя рабочие места. Согласно планам реформаторов, на место двоих ушедших на заслуженный отдых специалистов должен прийти всего один новый сотрудник.

Не стоит при этом понимать ситуацию так, как ее поняли некоторые французские буржуа: последние писали в блогах, что бастующие просто «не хотят терять свои заработки». Активисты культурного сообщества выступают не только против сокращения рабочих мест, но в первую очередь против разрушения сложившейся после Второй мировой войны социальной системы, которую кратко можно охарактеризовать как «культура для всех», «медицина для всех» и «образование для всех». По мнению многих, власти сегодня покушаются на основополагающий принцип французской культуры — свободный и, главное, бесплатный доступ к ней. На следующий день после открытия Центра в 1977 году Жорж Помпиду сказал: «Сюда будут входить как к себе домой». И хотя посещение выставок в Центре Помпиду платное, двери знаменитой библиотеки Бобура открыты для всех, включая клошаров, беспаспортных иммигрантов и прочих «маленьких людей».

Не менее прямолинейно правительство высказывается за то, чтобы культурные институции начали сами зарабатывать деньги. Например, бюджет Центра Помпиду не увеличивался (хотя и не уменьшался) уже семь лет, несмотря на инфляцию. С 2003 года ежегодно Бобуру выделяется около €77 млн. Но если в 2005 году Центр мог позволить себе потратить на пополнение коллекции €4 млн, то в этом — всего €2,5 млн. Подорожали страховка, транспортировка, стоимость расходных материалов, выставочное производство и даже жидкое мыло в туалете. По мнению чиновников, дефицит бюджета Бобуру следует преодолевать собственными усилиями. Все чаще в диалоге чиновников и музейного сообщества звучит слово «хозрасчет».

Вариантов сверхбюджетного обогащения предлагается много. Самый банальный из них — повысить цены на билеты. На протяжении всех нулевых культура все больше и больше становилась роскошью для ее рядового потребителя — если в 2003 году билет в Бобур обходился в €5,5, то сегодня за него придется выложить €12. Можно еще начать продавать «билеты в провал», то есть на бесплатную некогда смотровую площадку на крыше Центра (сегодня подняться туда стоит €3), или потеснить библиотеку, а на освободившихся площадях открыть кафе «для повышения финансовой самостоятельности» (а то и Macdonald’s, как это собирается сделать Лувр). Как говорит один из сотрудников библиотеки, это будет означать, что доступными будут только сто тысяч книг вместо трехсот тысяч сейчас.

Все эти меры вызывают заслуженную критику культурного сообщества. Но самое главное — многие четко понимают, что в условиях экономного хозяйствования на масштабные выставочные проекты, которыми всегда славился тот же Центр Помпиду, придется одалживаться у частного капитала. На этот счет у французов в отличие от российских деятелей культуры нет иллюзий — кто платит, тот диктует свои правила игры. А многие из потенциальных «меценатов», вроде коллекционера и владельца холдинга PPR Франсуа Пино, напрямую связаны с художественным рынком (среди «активов» бизнесмена — аукционный дом Christie’s). Догадываются французы и чем может закончиться уже не раз озвученная готовность правительства передать разрушающиеся памятники в провинции под частный патронаж: за подобной передачей последует приватизация, что прежде всего ограничит доступ к ним широкой публики. Музеи держатся и не соглашаются на мезальянс с частным капиталом. Поэтому, например, анонсированный в конце прошлого года проект частным образом спонсированного «Передвижного музея», в рамках которого Центр Помпиду собирался показать в регионах свою коллекцию, по всей видимости, не состоится именно по этой причине.

Впрочем, французская культура, которой сверху приказано быть экономной и самоокупаемой, не столько гибнет, сколько мутирует. Привычная концепция культуры, доступной для всех, сменяется идеей культуры для богатых, в которой главные роли будут исполнять представители крупного бизнеса, а также шоу-бизнеса. «А что, ваш Путин любит охоту?» — спросил меня куратор и критик Бернар Маркаде, после чего поведал, что во время последнего визита российского премьера во Францию Николя Саркози и Путин охотились вместе (подтверждения этой истории нет ни во французских, ни в русских СМИ). Охотились или не охотились — казалось бы, не так важно. Но французы не сомневаются, что в высших эшелонах власти рождается новая куртуазная культура, в которой президенты современной Франции стремятся подражать французским королям и их пышным дворам. И доступ к этой новой культуре будет определяться прежде всего имущественным статусом. Что очень сильно напоминает культурную модель, практически сложившуюся к концу нулевых в России.

Но вернемся к событиям в Париже. Противостояние профсоюзов и власти развивалось по едва ли не классическому сценарию. В пятницу 20 ноября делегация от межпрофсоюзной организации встретилась с советником по социальным вопросам министра культуры Фредерика Миттерана, который, сразу заявил, что отказывается обсуждать что-либо. Это, собственно, одна из традиций французской социальной политики — чиновники делают все, чтобы не садиться с представителями профсоюзов за стол переговоров.

Центр Помпиду закрылся первым — 23 ноября. 2 декабря к забастовке присоединились Лувр, музей Орсе, музей Версаля и еще несколько музеев столицы и региона Иль-де-Франс, а лидеры профсоюзов заявили, что их цель — распространить забастовку на другие музеи, библиотеки, театры, художественные и архитектурные учебные заведения и пр. Впрочем, массовой забастовка была всего несколько дней. Уже 6 декабря большинство музеев вновь открылись, и только Центр Помпиду держался почти три недели, до 17 декабря. 26 ноября произошло и вовсе беспрецедентное для Франции событие: хранители Центра Помпиду (21 человек), которые, как правило, стараются держаться подальше от политики, обратились к министру культуры Фредерику Миттерану с открытым письмом. В нем говорилось о катастрофических последствиях сокращения штатов для музея, в котором просто некому будет работать; о дефиците бюджета при возросших затратах; о неизбежном сокращении числа значимых выставок и понижении качества интеллектуального продукта вследствие коммерциализации; о том, что в ближайшем будущем Бобур потеряет статус одного из ведущих музеев мира.

Центр Помпиду стал форпостом сопротивления вовсе не потому, что 44% его сотрудников вплотную подошли к пенсионному возрасту. Его сотрудники защищают не только рабочие места, но и один из символов культурных и социальных изменений послевоенной Франции. 9 декабря около ста работников Бобура собрались на площади и устроили перформанс — подняли плакаты с изображением черепа и костей и гробов, улеглись на землю, символизируя смерть культуры, а потом поднялись с криками: «Нет, нет, будем сопротивляться, будем реагировать».

Центр Помпиду в каком-то смысле можно назвать итогом социальной революции 1968 года (он был задуман в 1969-м). В его основе лежала идея междисциплинарности и мечта возродить Париж в качестве культурной столицы мира — статус, которого этот город лишился во время Второй мировой войны. По воспоминаниям парижан, открытие Центра Помпиду в 1977 году ознаменовало прекрасную эпоху культурного энтузиазма. Первый директор, Понтюс Хюльтен (иностранец, что также стало для культурной Франции символом нового времени), не раз повторял, что Бобур для него — открытое пространство, в котором возможен любой, даже самый радикальный художественный жест. Построенное из стекла и металла здание Центра было метафорой прозрачности его политики и открытости для всех.

Изначальная независимость от других музеев Парижа и общего с ними бюджета позволила Центру сформировать одну из самых впечатляющих коллекций модернизма и начать коллекционировать современное искусство, причем не только французское, но и международное. Это было весьма кстати, если учесть, что во Франции только к концу 1970-х осознали, что все эмблематические работы французского модернизма (не говоря уже о зарубежной классике ХХ века) находятся либо в иностранных музеях, либо в частных коллекциях, а не в государственных собраниях (это, между прочим, и наша перспектива). Центр Помпиду заложил будущие высокие — прежде всего интеллектуальные — стандарты выставочной деятельности, начав воплощать беспрецедентные по масштабам и научному значению проекты. И, наконец, модель Центра была многократно воспроизведена в построенных после его открытия культурных центрах по всей Франции.

Собственно, все это и хотели бы сохранить французы. Центр Помпиду был ярчайшим примером того, как правые после 1968 года использовали левые идеи. «Недооценивая кризис, который потрясает Бобур, правые политики рискуют саботировать свою самую прекрасную культурную мечту», — писала французская пресса. Однако сегодня власть во Франции избегает левой риторики. Музеи, как и университеты, долгое время были зоной, до какой-то степени защищенной от тотального подчинения капиталу, но теперь ситуация изменилась.

Утром последнего дня забастовки, 17 декабря, в Центре Помпиду бастовали всего пять человек — сотрудники охраны. Мне объяснили, что даже если завтра забастовку продолжит всего одни охранник, в Центр невозможно будет войти — ведь дверь в него всего одна, и открывать ее можно только в присутствии охраны. Гораздо труднее забастовщикам было парализовать работу Лувра. Уже после официального выхода музея из забастовки часть сотрудников музея пыталась продолжить борьбу способами, которые скорее можно назвать партизанскими: то на несколько часов блокировались билетные кассы, то зрителям перекрывался вход в отдельные залы музея. За это их, конечно, по головке не погладили. Другое дело в Помпиду, где даже не члены профсоюзов (а у меня создалось впечатление, что таких большинство среди кураторов и хранителей) поддерживали своих бастующих коллег. Каждую неделю забастовки Центр Помпиду терял около €300 тыс. только на билетах. Теряли и сами забастовщики, из зарплаты которых высчитывали каждый день протеста (правда, эти потери восполнялись из кассы взаимопомощи, которую каждый день собирали сотрудники Центра).

Все три недели не сдавались не только бастующие, но и зрители. Каждый день, в любую погоду десятка два желающих попасть внутрь стояли перед закрытыми дверями Центра и вглядывались в глубины холла. Когда 17 декабря после обеда дверь наконец открылась, посетители буквально ворвались в Центр, в считаные минуты заполнили собой все этажи, а уже через час в библиотеке Кандинского невозможно было найти свободное место. Было ощущение, что по Парижу прокатился радостный вопль: «Помпиду заработал!» — и город буквально бросился в Бобур. Для российского читателя, незнакомого с практикой забастовок, стоит объяснить, что это выражало, как ни странно, скорее поддержку этой акции простыми французами.

Итог трехнедельной забастовки был, в сущности, нулевым. Еще в первые дни акции президент Бобура Ален Себан разослал по внутренней почте письмо, где сообщал о готовности пойти на компромисс с профсоюзами и сократить число рабочих мест, подлежащих упразднению в 2010 году, с 26 до 18. Лидеры забастовки отвергли это предложение. В последующих переговорах с правительством они не добились практически ничего, но — видимо, чтобы даже в этой ситуации не чувствовать себя проигравшими, — пообещали возобновить акцию протеста после рождественских каникул. Правда, 6 января музеи не закрылись, но было объявлено, что представители межпрофсоюзной организации и чиновники сядут за стол переговоров в конце января.

Ссылки

• А ваш музей готов бастовать? 21.01.2010
• Елена Яичникова. Где искать современное искусство в Париже, 29.01.2009