Мы видели много памятников. Петру Великому, А. Домашенко («В память человеколюбивого поступка человека»), памятник экипажу клипера «Опричник», С.М. Кирову, А.С. Попову, мореплавателям Пахтусову и Беллинсгаузену, морзаводовцам, военным морякам, Иоанну Кронштадтскому, орудию старшины первой статьи И. Тамбасова... Такого количества городской скульптуры на единицу площади, да еще так перегруженной идеологией, моралью и историей, да еще мало имеющей отношения к искусству, мы нигде раньше не видели. На проспекте Ленина заметили сохраненную трафаретную надпись: «Эта сторона улицы под обстрелом», а на ул. Большевистской — мелом: «Смерть жидам». Мне почему-то показалось, что никто из прохожих не заметил и не прочитал ее ни разу. Аджер сказал, что в Москве таких навалом, а я — что это граффити от И. Кронштадтского. Но мне подумалось: все же надпись «Смерть татарам» (цыганам, немцам...) выглядела бы нонсенсом. Как и реклама. Ее в городе-крепости не было.

Самым удивительным был памятник подлодке. Подземной лодке. Ее рубка выступала над землей прямо посередине площади. Из-за смещения масштабов рубка смотрелась особо черной и огромной. Нужно полагать, сигарообразное тело лодки находилось под землей, под слоем асфальта. Там внизу — кают-компания, моторный и торпедный отсеки, кубрик и так далее, все вполне пригодное, чтобы стать музеем, рестораном, боулингом или, страшно сказать, смотровой площадкой. Перед памятником-рубкой в землю воткнута табличка о том, что на лодке побывали Валентина Терешкова и первый секретарь Компартии Казахстана, о том, сколько переходящих знамен и высоких наград она (лодка) получила. Ни слова о боевых походах.

Первый день закончился.

В холодильнике на кухне были татарские пельмени, итальянские спагетти, греческое оливковое масло, израильские апельсины и отечественные куриные яйца. К моему удивлению, у Аджера оказалась бутылка водки «Зеленая марка». Я возмутился. Такого раньше не случалось, обычно я отвечаю за спиртное. К тому же с легкой руки художника Сальникова я уже пару месяцев как перешел с «Зеленой марки» на «Московскую особую».

Мы приняли душ. Когда я стелил свою постель, то в пододеяльнике, в одном из его углов, нащупал что-то мягкое. Я запустил руку и вытащил светлые женские трусики в цветочек. Такое случается, если закинуть в стиральную машину пододеяльник вместе с мелкими вещами. Пораженный, показал их Аджеру. Он сразу сказал, что это трусики художника-перформансиста Марины Абрамович. Мы долго решали, куда их сдать — в стол находок или в музей. Уже потом я спросил у Вики из ГЦСИ — она была нашей ведущей, — кто был в резиденции до нас. Она удивилась такому вопросу, но ответила. Оказывается, жила пара из Краснодара или Ростова по фамилии Дунь. Находку я взял в Москву на память.
Потом мы выпили водки и легли спать.

Бутылки нам хватило точно на четыре дня. Кстати, рулон туалетной бумаги тоже закончился перед самым отъездом. Все кончается не когда-то, а вовремя.

Следующие дни мы бродили по городу, снимали и монтировали видео. Но что-то не ладилось — мы потеряли ощущение времени. Светлая часть суток растянулась в ожидании белых ночей, к тому же в городе не было привычных уличных пробок, указывающих на время.

Рядом с Петровским портом, на углу улиц Коммунистической и Петровской, в доме, где когда-то жил адмирал Макаров, располагалось кафе со странным названием «Таверна», а напротив через улицу — книжный магазин. Книги притягивают, и мы зашли. В магазине что-то было не так. Вместо обычной популярной музыки усталый женский голос профессионального диктора читал сводку неких чисел. Шла передача необходимой информации. Может быть, о состоянии глубин в разных точках Финского залива, может, о скорости ветра или течения в Невской губе. А может, это был закодированный секретный текст. Мы почувствовали себя негаданно посвященными, случайными обладателями тайного знания, непрошеными свидетелями некоего ритуала и вопрошающе воззрились на продавщицу книг и сувениров. Она, держа в руках книгу-сувенир, раздраженно ответила, что часто в популярную музыку прорываются какие-то другие станции, вполне возможно имеющие отношение к морской границе Российской Федерации, волны перемешиваются — образуется пена. Мы почувствовали долгожданную аномалию, переглянулись, включили наши камеры и стали записывать голос «постаревшей радистки Кэт». Радиоприемник стоял на подоконнике за прозрачной занавеской. Вскоре популярная музыка победила, и, примерив сувенирные бескозырки, мы ушли.

За доковым мостом слева оказался Итальянский пруд, а справа — памятник Ивану Айвазовскому. Он, погрудный, смотрел в сторону моря, в одной руке кисточка, в другой — палитра и еще пара кисточек между пальцами. «Айвазовский с тремя кисточками». За ним в траве, немного в отдалении — аккуратная табличка: «Объект находится под видеонаблюдением». Возможно, были случаи исчезновения кисточек. Аджер задумался, потом решил сам стать объектом и сфотографироваться с табличкой. Когда он позировал, то предложил мне нарисовать картину глазами художника-мариниста. Я тоже задумался — давно уже понял бесполезность размахивания кисточками. Но мы подняли штатив с включенной камерой на уровень глаз Айвазовского и на всякий случай сняли оригинальный вид.

Еще мы ходили на южный конец острова, где находится морской вокзал, стадион и пляж. Именно там я обратил внимание на толщину кронштадтских водосточных труб. В поперечнике они были размером с торс небольшого человека. Недалеко в море виднелись два искусственных острова. Кажется, это форт «Александр» (чумной) и «Пороховой склад».

Когда шли в Центр по ул. Флотской, то обнаружили брошенные, но недоступные Служительские флигели. Это явно была секретная зона, ее мы снимали ночью. Здесь не было людей, но не было и вездесущих кошек и собак. Птиц тоже не видели. И трава стояла, как стоит, какой бы ни был ветер. Был неслышный запах тлена и гнили. Возможно, подобное должно образоваться в сильно залежалой ржавой консервной банке с супом Campbell’s — как ее ни переворачивай, ни подбрасывай, ничего внутри не шевельнется.

В предпоследний день монтаж видео зашел в тупик, и я решил «сделать перезагрузку» — поехать в Питер, тем более что Марина сообщила о двух вернисажах. Первый был в Мраморном дворце. Но пока уговаривал Аджера (он таки не поехал со мной), я безнадежно опоздал. Оказалось, что открытие в четыре, а закрытие в пять. У ворот я заметил самого известного питерского художника, он что-то внушал коллекционерам и спонсорам. Меня окликнул Вася Бычков, потом Костя Агунович. Появилась Вика, познакомила с директором «Пушкинской, 10». На второй вернисаж (на «Ваське») идти отказалась, и мы расстались.

В метро меня посетило откровение — я понял, как надо делать монтаж нашего видео. И главное: саундтрек должен состоять в равных долях из передачи чисел и звука шагов. Попытался позвонить Аджеру, но его мобильный был не в зоне действия, а телефон резиденции я не запомнил. Пришлось понервничать — откровения внезапно приходят и незаметно уходят.

На вернисаже я встретил Аню Матвееву и Марину Колдобскую, пожаловался, что опоздал в Мраморный дворец и что никогда там не был — всегда опаздываю. Марина засмеялась и заметила, что со мной случается то же, что было с Венечкой Ерофеевым, который никак не мог попасть на Красную площадь. Это меня успокоило, хотя мы такие разные. Я узнал у нее телефон резиденции, дозвонился Аджеру и спросил, что у него с мобильным. Оказалось, закончились деньги. Я вспылил, как когда-то раньше, когда у бывших членов программы ESCAPE постоянно кончались телефонные деньги: я всех убеждал, что не надо экономить на главном, что вообще экономия унижает человека и противоречит сути творчества, но получал мощный отпор. Затем, захлебываясь, рассказал Аджеру идею монтажа. Он принял идею. По пути обратно я купил рамочку для будущей картины.

Глубокой ночью монтаж видео был закончен. Костя придумал название — «Секрет». По-английски — The Secret. Русские художники обречены делать тайтлы.

А утром — это был последний день — я пошел в книжный магазин покупать краски, кисточки и бумагу. Там снова звучала популярная музыка — и еле слышно, фоном, знакомый хрипловатый голос. По пути обратно опять встретилось множество мам и бабушек с колясками. Было много двойных, с близнецами.

Пейзаж «Глазами Айвазовского» я рисовал прямо с экрана компьютера. В пейзаж попали пять машин, две пушки, четыре дерева, Итальянский пруд, Голландская кухня, маяк, трава и небо. Аджер вернулся с утренней прощальной прогулки и увидел готовый результат. Особенно ему понравились машины, проносящиеся на переднем плане акварели. Так и не было ясно — мы влезли в бронзовую шкуру Айвазовского или он в наши.

К двум часам приехал водитель ГЦСИ, бывший военнослужащий и по совместительству завхоз. Мы доели итальянские спагетти с греческим оливковым маслом, допили русскую водку, вынесли мусор и покинули остров. Вначале водитель подъехал к Московскому вокзалу, чтобы сдать багаж в камеру хранения. А затем — в Главный штаб.

На лекцию в Молодежном центре Эрмитажа пришла странная, но заинтересованная публика. Плазменный экран светился слабо, а свет из окон — слишком сильно. Я начал читать заготовленный текст. Часть его читала Вика. Аджер по моему сигналу «выкликивал» на экран картинки. С середины лекции я почувствовал неполный контакт с публикой и начал говорить от себя. Закончили мы показом видеоработы The Secret и презентацией на экране свежей картины «Глазами Айвазовского». На экране она выглядела сногсшибательно. Я давно догадывался, почему часто живопись современных художников смотрится так потрясающе (чего не скажешь, например, о картинах Рембрандта). Потому что она сплошь нерукотворные копии, альбомные иллюстрации. Последним аккордом лекции было дарение обрамленного оригинала картины филиалу Государственного центра современного искусства.

Потом мы поехали в мастерскую Марины Колдобской. Там я, Аджер, Марина, Вика и Даша (пиар-отдел) выпили вина и обсудили вышестоящую организацию — московский ГЦСИ. Я почему-то стал рассуждать о методах творчества, о том, что существует два его типа: с использованием метафор и без. Марина вспыхнула и заявила, что вторым типом болеет Москва, погрязшая в концептуализме, а вот у них, в Питере… И в продолжение достала из потайного места бутылочку из-под микстуры c черно-белой наклейкой, на которой были некие знаки и тайные слова: G, G, Afterparty, Nutrimentum Ignis, а также числа: 2007, 0,33, 40. Внутри был крепкий божественный напиток. Он быстро закончился, до отхода поезда осталось пятнадцать минут, а нам еще в камеру хранения. И мы с Аджером побежали.

Утром, уже на Ленинградском вокзале, я пожалел, что в Москве не было такой фигуры, как Петр Великий, чтобы заменить памятник вождю в центральном зале вокзала.

У метро «Нагорная» стояла знакомая машина. За рулем в тельняшке сидел мой «друг» афганец, бывший военнослужащий ВДВ. Хотя я относился к нему осторожно, но все три года нашего знакомства бомбила-десантник вызывал у меня теплые чувства. Сейчас он смотрел на меня невидяще. Я насторожился, нажал на ручку двери — закрыто. Сделал вид, что улыбаюсь, но почувствовал неладное. Я видел скошенный глаз и одну половину лица бывшего десантника. Во рту его была зажата георгиевская лента, которая терялась с двух сторон где-то за головой, он сидел, не шевелясь и как-то низко. Мне даже показалось, что у него нет нижней половины тела. Но лицо его явно было перекошенное и припухшее. Нижняя челюсть сдвинута вбок. Стекло двери нехотя опустилось вниз на один сантиметр, и я услышал глухое: «Пароль?» Я испугался — он меня либо не узнал, либо вообще не видел. «Что-что?» — спросил я и опять услышал: «Пароль?» Я не знал пароля. Затем стекло плотно закрылось, и машина уехала. Я был очень напуган.

В мастерской я упал на диван и провалился в сон. Мне приснился «Запретный город». Он был такой же контуженный и коматозный. На его улицах стояли повзводно и поротно бронзовые матросы терракотового цвета.


Подать заявку на резиденцию в Кронштадте можно здесь