Эмили Ясир: «У нас, палестинцев, нет выбора»

ДАВИД РИФФ поговорил с художницей из Палестины об искусстве и о войне, и его сомнения в том, кто прав и кто виноват, только увеличились

Операция «Литой свинец» официально завершена, но в Газе снова гремят выстрелы. Кажется, во всем этом регионе уж точно не до искусства. Однако, как ни странно это может показаться, и в Израиле, и в Палестине есть значительные современные художники, хотя политические позиции, которые они занимают, совершенно различны. Об этом в России известно немного. OPENSPACE.RU спросил у двух известных художников — из Израиля и Палестины — о том, как нынешняя политическая ситуация сказывается на их творчестве, и о том, есть ли у них надежда на диалог художников по обе стороны стены. Палестинская художница ЭМИЛИ ЯСИР (Emily Jacir) на Венецианской биеннале 2007 года получила «Золотого льва», а в декабре 2008-го — престижную премию Хьюго Босса (Hugo Boss Prize), $100 тыс. ДАВИД РИФФ написал ей сразу после этого, еще до начала операции «Литой свинец». В своем комментарии он рассказывает, какие сомнения вызывает в нем творчество Эмили Ясир. Читайте также интервью с израильской художницей Яэль Бартаной (Yael Bartana).

— Эмили, где ты сейчас и где ты больше всего времени проводишь? Считаешь ли ты какое-то из этих мест домом?

— Сейчас [22 декабря 2008 года] я в Нью-Йорке. Больше всего времени провожу в Рамалле (город на Западном берегу Иордана. — OS), Нью-Йорке и Риме. И все эти три места считаю своим домом.

— Но родной твой город Рамалла?

— Да, мой родной город Рамалла.

— Можешь рассказать, где ты выросла? У тебя в английском нью-йоркский акцент…

— Я прежде всего должна сказать, что у нас, палестинцев, в этом вопросе выбора нет. Страна наша оккупирована [термин «оккупированные территории» используется ООН], и наш народ подвергается постоянному и медленному изгнанию. Израиль выработал сложную систему этнической чистки нашей земли. Эти методы прямого и непрямого переселения включают в себя: отзыв вида на жительство, изгнание, разрушение домов, конфискацию земли, массовые аресты и заключения, пытки, введение комендантского часа и закрытие территорий, военные атаки и осады и создание стены апартеида [официальное название в Израиле — разделительный барьер, см.]. Таким образом, половина нашего народа вообще не может въехать в собственную страну и вынуждена жить за границей, путешествуя между различными культурами и образами жизни. Кратко моя личная история, если многое опустить, состоит в том, что я выросла в Саудовской Аравии и Палестине, в школу ходила в Италии, колледж закончила на юге США. Акцент у меня американский, но уж точно не нью-йоркский. Если уж на то пошло, у меня скорее немножко южный выговор, от тех лет, что я жила в Теннесси, Техасе, Арканзасе…

— Как и почему ты начала заниматься искусством?

— Я даже не помню, чтобы я не занималась им. Оно всегда было частью моей жизни.

— Я читал, ты начинала как живописец. Какие картины ты писала? Чем вдохновлялась?

— Моя первая выставка была в 1994 году. Я выставила серию больших картин на основе фотографий, которые делала во время первой интифады. Это были фотографии слоев граффити на стенах домов в Вифлееме. Люди спреем писали лозунги на стенах, а израильская армия потом заставляла это закрашивать. Израиль утверждал, что эти граффити незаконны. Эти граффити и последующие слои покрывали все стены в городе. В своих картинах я использовала этот мотив слоистости и языки тех стран, где я жила: итальянский, арабский, английский. Другим важным элементом этой серии было то, что я взяла отрывок из письма моей матери к ее ближайшей подруге. Она его написала во время войны 1967 года и рассказывала, как на нее напали израильтяне, когда она ехала из Аммана в Вифлеем. Ее автомобиль перевернулся, его раздавил израильский танк, дом ее друга оккупировала израильская армия. И вот об этом и еще многом другом она писала в письме. Я эти фрагменты использовала кинематографически, как субтитры; они никогда прямо не соотносятся с изображением. Я тогда не знала, что у меня и моих друзей у самих будет такой опыт после того, как Израиль с 2001 года начал снова захватывать Западный берег... Создать эту серию — это было очень интенсивное физическое переживание. И когда я смотрю на эту серию, то вижу в ней все основные темы, с которыми я работаю и сегодня.

— А когда ты начала делать более концептуальные работы? Как это произошло?

— Я, строго говоря, никогда живописцем не была, и даже если я писала картины, то параллельно занималась скульптурой, работой с деревом, керамикой, гравюрой. У меня, в общем-то, всегда был конфликт между необходимостью ограничиваться живописью и желанием заниматься другими медиа. А кроме того, меня очень интересовала литература, поэзия, театр, политика и многое другое. И вот когда я нашла язык, который мог бы все это вместить, я и стала так называемым «концептуальным художником».

— Ты всегда считала искусство политической практикой? А если нет, то когда начала? Можешь рассказать о своих первых концептуальных проектах?

— Я впервые отошла от узко понимаемой живописи и скульптуры в одном перформансе, который я сделала в Париже в 1998 году. Он назывался Change / Exchange. Я взяла стодолларовую бумажку и поменяла ее на франки. Сфотографировала обменник и пошла к следующему. Там я поменяла деньги обратно на доллары, сфотографировала обменник и опять пошла к следующему. И так меняла на франки и обратно, пока у меня не осталось $2,45 мелкими монетами. Фотографии и квитанции документируют этот процесс обмена, в котором деньги постепенно растворились из-за курсов валют, не из-за комиссий.

— Был ли какой-то толчок, благодаря которому эта политическая практика стала более конкретной, сдвинулась в сторону включенности в сопротивление оккупации? Или это всегда была центральная тема твоего творчества?

— Сопротивление оккупации Западного берега Иордана и Газы всегда были центральной темой моей жизни.

— Одна твоя работа — Where We Come From — прямо говорит с палестинской диаспорой, с людьми, которым из-за оккупации пришлось уехать. Можешь рассказать об этой работе?

— На самом деле ее неправильно понимают. Она включала в себя разговоры с палестинцами везде. Больше половины участников — это палестинцы, живущие в Палестине, так что неверно говорить о палестинской диаспоре. Where We Come From основывалась на том, что у меня, как у палестинки с американским паспортом, была свобода передвижения. Когда я делала Where We Come From, данный документ давал мне это базовое право человека. Но теперь это не так. В 2008 году я бы эту работу сделать уже не смогла. Со своим американским паспортом я не могу больше свободно пересекать границу. Не могу въехать в Газу, в некоторые палестинские города на Западном берегу. Израиль построил стену апартеида, и началось это весной 2002 года. Палестинцам с иностранным паспортом Израиль все больше запрещает въезд в страну на всех пропускных пунктах, и они оказываются вынуждены эмигрировать. Израиль постановил, что право на свободу передвижения больше не даруется обладателям американских паспортов, и действует соответственно.

Когда я делала эту работу в 2002-м, я использовала свой паспорт во имя тех палестинцев, которым запрещен въезд в их собственную страну или ограничена свобода передвижений. На границе нас обычно спрашивают: «Что вас просили провезти?» — и это тоже было одним из источников этой работы. Она продиктована моим личным опытом постоянных поездок туда и обратно между Палестиной и любой другой страной, где я в то время жила. Каждый раз, возвращаясь домой в 70-е, 80-е или 90-е, мы видели, как разрастаются поселения, КПП, границы, как наш народ и нашу землю продуманно дробят на все более и более мелкие части. Израиль разделил нас на какие-то неестественные фрагменты на основании наших паспортов: восточные иерусалимцы, жители Западного берега Иордана, жители Газы, израильтяне, иорданцы, американцы и так далее.

— Еще один вопрос о «палестинских зрителях»: насколько это понятие включает в себя палестинцев, живущих собственно в Палестине?

— Вообще не понимаю этот вопрос. Я работаю в Палестине, преподаю в Палестине, у меня есть зрители в Палестине — это понятие включает в себя Западный берег Иордана, Газу и территорию, аннексированную Израилем в 1948 году [в результате отражения арабского нападения в войне 1948-1949].

— Каково отношение палестинских зрителей к современному искусству?

— Такое же, как в любой другой стране.

— Мне представляется, что художнику политически непросто иметь дело со зрителями, которые вынуждены быть националистами, религиозными людьми и которые могут быть к современному искусству довольно враждебны, особенно если это политическое, концептуальное искусство. Нет?

— Да, вот именно что «тебе представляется». Никто [в Палестине] не настроен враждебно к политическому концептуальному искусству — как раз все ровно наоборот.

— Есть ли какой-то диалог, связи между израильскими и палестинскими художественными институциями? Я знаю, что ты сейчас участвуешь в бойкоте израильских арт-институций. Означает ли это, что диалог между Израилем и Палестиной в области искусства уже невозможен? Должна же быть, наверное, солидарность между художниками, особенно если у них близкие политические взгляды? Есть ли такая политическая платформа?

— Есть масса совместных проектов у израильтян и палестинцев. Перечислять даже некогда. Масса людей находятся в диалоге, вместе работают, и это возможно, когда есть какие-то базовые точки политического согласия. Например, поддержка полного «права возврата» для всех палестинских беженцев [Right of Return — право на переселение в Палестину для всех, кто покинул ее начиная с 1947 года, и их потомков, чье общее число сейчас оценивается в 4 млн человек. Израиль рассматривает это как политическое требование, а не как неотъемлемое право человека], демонтаж стены апартеида, КПП и так далее. Вы, конечно, про такое сотрудничество не слышали, потому что Европа про это не хочет ничего знать. Европейцы хотят играть роль «миротворцев», которые сводят «воюющие стороны» вместе и дают им новое «пространство для диалога». Те проекты, которые мы сами осуществили на своей территории, их вообще не интересуют.

— Ты сделала потрясающие работы о тотальном разделении, об этой ужасной стене, которую деликатно называют «оградой»... Можешь рассказать об этих недавних проектах?

— «Без названия (Маршрутки)» — это аудиопроект, связанный с Дамаскскими воротами (Баб-эль-Хамуд), которые стоят в начале дороги, ведущей в Наблус и дальше в Дамаск. Когда-то это был крупный транспортный узел региональной сети маршрутных такси, отсюда был прямой путь в Бейрут, Амман, Багдад, Кувейт и во все городские центры Палестины: Лид, Яффу, Рамаллу, Наблус, Газу, Рамле. Дамаскские ворота — это была точка, где водители маршруток зазывали пассажиров, выкрикивая эти точки назначения. Работа напоминает об этом, о пространстве передвижения, связей, обмена, которое когда-то было свободным. Это попытка показать разрывы, сломы в самой повседневности, где распадается сам городской пейзаж. Эта аудиоработа — часть долгого исследовательского проекта, который посвящен исчезновению сети транспорта в Палестине и тому, как это влияет на физическое и социальное ощущение от пространства. Это результат продолжающегося раздробления и разрушения пейзажа израильскими оккупантами.

— Что ты хотела сказать людям? Есть ли надежда, что стена будет однажды уничтожена?

— Израиль пользуется полной поддержкой правительств России, Европы и США. Пока это так, никакой надежды нет.

— В целом: какова позиция интеллектуалов и художников в этом конфликте? Могут ли они играть роль посредников? Есть ли на это какая-то надежда?

— У интеллектуалов и художников огромная роль в этом конфликте, и так было всегда. Порой они представляли собой самую серьезную угрозу для Израиля, что хорошо видно из истории заказных убийств «Моссадом» палестинских интеллектуалов [см. интервью Абу Дауда].

— И последнее: я хотел спросить, что для тебя означает получение Hugo Boss Prize. Ты думаешь, премия позволит тебе выйти на новый уровень, не только лично, но и политически?

— Поразительно, что меня выбрали для этой престижной награды. Для меня большая честь, что моя работа получила признание, особенно у такого заслуженного жюри. Я с 2005 года не показывала в США новые работы, так что меня очень радует такая возможность. И, конечно, политически это тоже значит очень много. Палестинская тема до сих пор подвергалась в США цензуре, так что представить ее в рамках институции, работающей для широкого зрителя, — это очень важно. И конечно, эта премия позволит мне выйти на новый уровень.

Перевод текста Давида Риффа — Александр Скидан
Перевод интервью — Екатерина Дёготь


Еще по теме:
Яэль Бартана: «У меня разочарованная любовь к Израилю», 10.02.2009
Давид Рифф о границе между критикой и пропагандой, 10.02.2009