Говоря о контроле и цензуре, надо бы сказать пару слов о другой цензуре, экономической. Издательство, особенно небольшое и нон-профитное, находится в крайне сложном положении, оно вынуждено мириться с почти ничем не ограниченным диктатом книготорговых организаций. Посудите сами: предпринимается сложная затея, требующая высокопрофессионального участия, времени и, конечно, денег. Произведенный «продукт» (а это, поверьте, нередко умная и точечно востребованная книга) попадает к торговцу «на реализацию», после чего этот торговец запихивает его в образовавшуюся между другими книгами щель (простите за возможную ассоциацию) и напрочь забывает как о его существовании, так и о деньгах, которые он должен по мере продажи выплачивать издателю. Инструмент реализации — это просто способ добровольно и беспроцентно кредитовать деньги торговцу, к тому же без твердой гарантии их возврата.

А еще торговцы могут не взять книги, ссылаясь на некие идейные соображения, как это происходило с упоминаемым вами «Часом Ч», поскольку там публикуются левые или анархистские авторы. Кто такие анархисты — это большинству не очень понятно, это, по распространенному мнению, те, которые за беспорядок и грабежи. А левые — это же вообще страшно! Сразу встают тени Сталина и вурдалаков-чекистов.

Что-то подобное и вообще смешное случилось после издания в этой серии сборника статей Ульрики Майнхоф, которая, как известно, бросив журналистику, занялась подпольной деятельностью. Даже не открыв книгу, некоторые образованные читатели бросились упрекать издательство в совершении неблаговидного поступка. Уверяя других в своей причастности к идеалам свободы, равенства всех перед законом и другим демократическим ценностям, они поторопились расправиться с книгой, весь смысл которой состоит именно в следовании этим ценностям. Статьи Майнхоф — это, по-сегодняшнему сказать, попытка «либеральной» критики реваншистской (и ксенофобской) ФРГ 1960-х годов, порой очень напоминающей сегодняшнюю РФ.

В «Часе Ч» выходила, например, книга современного американского анархиста Боба Блэка, посвященная в основном критике сектантского анархизма с его коммуникативным пуризмом (так бы я назвал гипертрофированную разборчивость в отношениях) и приверженностью стереотипам и культам. Ясно, что люди буржуазно-демократических убеждений вовсе не приняли книгу во внимание, ошибочно посчитав ее товаром внутрицеховой специализации. Но удивительно, что многие леваки восприняли критику Блэка как нападение на их вековые устои, поступив, по сути, так, как должны себя вести хорошие охранники. А люди правых убеждений, близкие к имперско-фашистским кругам (их, между прочим, хотя бы ради пользы дела не стоит демонизировать — значительно хуже люди вообще без убеждений), наоборот, осторожно, но радостно приветствовали появление этой книги, оценив ее как удар по оппонентам. Я к тому, что каждый пытается не отступать от своих стереотипов и эталонов, а в результате выходит то, что выходит.

Многие люди действительно либеральных взглядов или относящие себя к таковым умудряются напрочь отвергать все, что связано с левым проектом, не осознавая, что в современной России, продолжающей держаться на прямом насилии, у них нет союзника ближе. Они путают, конечно, реально левые, абсолютно демократические инициативы с мнимой левизной национально-патриотического, имперского, советского духа, которая получает все большее распространение. В скором времени эти псевдолеваки окончательно сольются в объятиях с постсоветской бюрократией, а честные либералы, новые коммунисты, оппозиционные священники и анархисты будут сидеть вместе в камерах, рассуждая о сходстве идей первых христиан с современным анархизмом и споря о частной собственности на средства производства.

— Если честно, я не совсем понимаю, что это за национально-патриотическая имперская левизна. Вы, кстати, говорите о сегодняшних «леваках» в кавычках — это значит, что вы испытываете некоторое сомнение в отношении «новых левых»? Считаете ли вы, что российское общество левеет на глазах, или это иллюзия?

— То, о чем я говорю, поверьте, довольно обширное явление, немного отличающееся от «левых» маршей пенсионерок в красных ленточках и с портретами вождей. Это люди разных возрастов, заявляющие о своих левых убеждениях и одновременно бичующие демократические принципы как буржуазные и пришедшие с Запада. «Левый» для них значит национально-коллективистский и отвергающий чужую собственность. Ошибки, жадность или барское высокомерие «либерастов» они готовы объяснять порочностью самих демократических идей. Они на самом деле без убеждений, они против убеждений вообще. Они готовы «ловить рыбу в мутной воде», а в своей боевой раскраске могут использовать значок любого движения, вплоть до анархистского — чем радикальнее, тем круче. Именно им социальные потрясения приносят блага.

Российское общество не левеет, а стремительно правеет. Если вы имеете в виду, что оно все более начинает напоминать советское, то это как раз признак резкого ухода вправо, к упрочению иерархической вертикали, к прямому диктату делопроизводителей и традиционных ценностей, к возвращению агрессивной государственной идеологии, в качестве которой сегодня выступает православие. Все это не имеет к левым идеям и практикам ни малейшего отношения.

— Да нет, я как раз имею в виду наблюдения российских социологов, исследующих недавние массовые протесты, — они отмечают рост политизации общества, во-первых, и рост именно левых настроений — во-вторых. Самый свежий пример — колонна работников образования на «Марше миллионов», благодаря которой во всем этом разнородном протестном движении, наконец, массово (а не только усилиями Союза творческих работников) была озвучена именно левая повестка.

— Да, теперь я понял. Но я подразумевал не интеллигенцию центральных районов страны, чьи настроения нам наблюдать проще, а целиком общество, которое, по-моему, уже избавилось от левых и демократических идеалов. И не протестное движение, которое действительно растет и в котором есть хорошая левая составляющая. Но я не думаю, что она доминирует.

— Как питающая современную философию и искусство левая идеология отражается на искусстве, в частности, чреват ли этот новый левый уклон новым авангардом?

— Вы знаете, общество за последние годы так сильно качнулось вправо, что, даже стоя на месте, можно оказаться левым. Некое возможное временное полевение в рядах интеллигенции вряд ли вызовет «дух авангарда» хотя бы еще потому, что, как вы сами говорите, левая политика и левая эстетика вступают в конфликт, и также потому, что настоящий авангард вообще ближе к анархизму, чем к левизне, остающейся сегодня все же на принципах иерархии и культа. Хотя, конечно, меня очень вдохновляют некоторые новые настроения, витающие в арт-среде.

Основные ценности любого традиционного общества, каким является и наше, — это Царь и Бог. Стоит, мне кажется, основательно задуматься о том, что Царь — это просто пахан, силой и хитростью захвативший ему не принадлежавшее, и Бог ему понадобился, чтобы сакрализовать награбленное и освятить его передачу по наследству. Сообразительный уголовный элемент веками поднимался на вершины власти, потому что иерархическая лестница уготована именно для него. А мы сейчас глядим в музеях на сокровища императоров и млеем от блаженного восторга. Почему же мы так не млеем на складе таможенного конфиската? Потому что во дворцах и музеях, видите ли, Эстетика, потому что власть-то — она от Бога, понимаете ли.

А Бог поэтов и угнетенных — это совсем другое, и нам не стоит, я думаю, даже использовать это слово, еще более, чем прочие, утратившее в многовековом обращении свой изначальный смысл. Авангардные движения — это принципиально антииерархические или а-иерархические идеи и практики, и с ними очень трудно обществу и государству, всегда предпочитающим принципы соподчинения людей и идей. Вся история человеческого общества — это история смены иерархий, а внутри каждой из них — своих, более мелких. Как и история культуры. Наоборот, поэзия и живопись (вообще, а не только авангард) — всегда противостояние и сопротивление порядку соподчинения, опоре на знаки и авторитеты, да и самому бинарному мышлению, делящему на «авангард» и «арьергард», «правых» и «левых». ​