Дневник Time/Food – 3: не только лайкать и репостить, но и отбивать своих

ВЛАД КРУЧИНСКИЙ слушал про мораль движения «Оккупай», про смехотворную «революцию кликов» и про то, как нам быть дальше

Имена:  Марта Рослер · Павел Арсеньев

23 мая. Марта Рослер. The Artistic Mode of Revolution: From Gentrification to Occupation

Марта Рослер по просьбе Антона Видокле прочла свою недавнюю статью про движение Occupy, опубликованную в журнале e-flux (это расширенная версия ее доклада на прошлогодней варшавской конференции «Labour of the Multitude? The Political Economy of Social Creativity»). С облегчением (все же Рослер — настолько серьезная фигура, что необходимость пересказывать ее идеи просто ставит в тупик) адресую читателя к этой статье.

Короче, Richard Florida says gentrify, we say Occupy.

В секции же реплик и комментариев было примерно так:

Зал: Что вы думаете о протестном потенциале креативного класса? И насколько он способен вступиться за права непривилегированных классов? И, кстати, считаете ли вы, что креативный класс действительно существует, но стряхнул с себя предписания Флориды, или это просто представители разных групп, зарабатывающие на хлеб своими мозгами?

Рослер: Креативный класс — буржуазный феномен, и даже если в него втягиваются люди из других классов, это все равно фрагмент среднего класса. Восстание креативного класса и художников — это, конечно, восстание среднего класса.

В моем понимании художники — точно не рабочий класс, но и не вполне средний класс, это скорее деклассированная группа людей, добровольно согласившаяся участвовать в прекаритетном производстве. Как богема, которая выступает и против мещан с их ценностями и всем прочим, и против рабочих с их склонностью к моральному авторитаризму.

Конечно, художники — почти поголовно прекаритетные работники, они чрезвычайно мало зарабатывают. Это похоже на гигантскую деформированную пирамиду — масса художников внизу, и единицы, действительно способные прокормиться своим искусством, наверху. Примерно как в спорте — миллионы детишек тратят все свое время на атлетику, а звездами становятся только сотни.

А к вопросу о том, что художники кого-то спасают или представители среднего класса кого-то спасают — если это так и если оккупай этим и закончится, это будет провал, потому что смысл всего оккупая — в строительстве кросс-классовых альянсов. И люди в оккупае, по крайней мере те, кого я знаю, очень хорошо отдают себе отчет в крайней опасности того, что в движении могут возобладать художники или бездомные, которые всегда присутствуют в оккупай-лагерях, или брокеры, которые пришли и сняли свои галстуки, или представители какого-то еще класса или сектора общества.

Всякий, кто считает, что участвует в демонстрации или в лагере в пользу кого-то другого, должен уйти.

Зал: Может быть, дадите какой-то совет? Что нам делать дальше?

Рослер: Если вас вынуждают использовать мобильные стратегии — используйте их, используйте баннеры, которые можно быстро разворачивать и сворачивать, а если их у вас отнимут — делайте еще! Но вообще я не могу что-то предлагать, ведь в Москве все еще функционирует ассамблея, и именно она должна принимать решения, но, может, нужны какие-то скайп-звонки в лагеря в других городах, в других странах.

Также у вас есть несколько линий протестного движения — есть антипутинские демонстрации, где люди пытаются понять, что значит жить с формальной демократией, когда по факту ее нет, а у оккупаев на повестке дня более насущные вопросы. Также у вас есть и националисты, и еще какие-то группы отчаянных людей совершенно, и есть «белые ленточки», которые хотят еще больше либерализовать рынки, что само по себе весьма комично, ведь никакого свободного рынка в принципе не существует, правительство всегда регулирует рынки, и думать иначе — просто абсурд...

Я думаю, что если вы хотите, чтобы решения принимались на принципах горизонтальности, нужны обсуждения разных групп, и в особенности перед следующим большим маршем, когда он, 12-го? В общем, скайп! Используйте скайп, звоните людям в других городах!

Зал: Вопрос, продиктованный действительностью: знаете ли вы о случаях, когда ассамблея отъединяется от лагеря? Это случилось в Москве два дня назад...

Рослер: Это то, что мы называем disfunctional... Это серьезная проблема. Знаете, всегда есть разрыв между теми, у кого есть работа, кто приходит в лагерь по вечерам, участвует в ассамблеях, а потом идет домой, и теми, кто в лагере постоянно. И те, кто в лагере живет, в принципе могут сказать: «Извините, вы здесь не спали, давайте, до свидания». Это можно понять, за этим стоит идея, что тебе что-то принадлежит, в данном случае — право принимать решения. Я думаю, лучше всего напоминать людям, что каждый может принимать участие в общей ассамблее, где у всех есть равное право на высказывание, но как исправить ситуацию этого принципиального разрыва, я не знаю.

Зал: Может ли ассамблея работать как самоинституционализированный механизм?

Рослер: Я не знаю. Надо быть твердыми, мы устанавливаем правила на ходу, и есть генеральные ассамблеи (general assembly), отделенные от народных (people’s assembly), так что, может, вам стоит начать с народных асамблей, которые включают всех, и на этих ассамблеях выработать правила, в том числе и для генеральной ассамблеи? У вас есть разделения в лагере, в том числе идеологические. Во всех лагерях есть такие идеологические моменты, но в Москве они представляются неразрешимыми...

{-page-}

 

24 мая. Павел Арсеньев. Медиа и новые формы гражданской демобилизации

На мой частный вкус, это пока лучший день на проекте: мало народу, мало теории, острые вопросы. Можно немного расслабиться.

Я объединю (опять по формалистским соображениям) тезисы Арсеньева с репликами из зала.

Все стали авторами, все пишут и пишут, никто ничего не делает, социальные медиа предоставляют алиби для нашей пассивности. Мы погрязаем в клик-тивизме (clicktivism). Мы меньше думаем и меньше действуем. То, что было далеким, стало близким, то, что было близким, чуть отодвинулось, так что теперь все находится от нас на одинаковом (дурном) оптоволоконном расстоянии.

В сегодняшней российской уличной политике нет телесной солидарности: сколько раз мы видели, как копы избивают и утаскивают кого-то, в то время как масса народу просто стоит вокруг и наблюдает. У некоторых еще и камеры в руках. Гаджеты как талисманы, оберегающие от необходимости проявлять солидарность: с камерой в руках ты уже как бы не простой участник, ты документируешь действительность, ты даже вроде бы смельчак, ты ведь находишься в опасном месте и можешь получить по голове в рамках своей документальной работы. Получается, что ты с одной стороны как бы участник событий, но в то же время — чур меня! — находишься в невидимом пузыре, причем это не обязательно пузырь пресс-карты.

В принципе хорошо, что все снимают, вот двадцать лет назад в Лос-Анджелесе случилась заварушка после того, как кто-то вот так стоял и снимал, как копы избивают человека. С другой стороны, это просто по-человечески непонятно. С третьей, есть и такая позиция, что в рамках политической акции все же лучше не лезть на рожон, а снимать — хотя бы для пары десятков своих подписчиков, потому что они могут увидеть несправедливость и возмутиться, и, например, приехать на место событий.

Коллективный разум не мог не вытолкнуть на поверхность историю Кевина Картера — южноафриканского фотографа, который получил Пулитцеровскую премию за свой снимок умирающей от голода суданской девочки, а потом покончил с собой. Вопрос об иллюзорной моральной индульгенции, которую якобы предоставляет объектив камеры, остается открытым.

Между прочим, если помните, во время разгона лагеря на Баррикадной «белые ленточки» неожиданно стали вести себя по-новому — в ситуации, в которой еще неделю назад все бы стояли, смотрели и аплодировали каждому новому задержанию (вот странный обычай!), люди брали в кольцо автозак, кто-то даже пробил ему колеса. Значит, опыт совместного пребывания в одном месте все-таки работает. В некоторых политизированных субкультурах принято отбивать своих — скажем, антифашисты всегда вписываются за товарищей, которых пытаются куда-то утащить, со стороны это производит исключительно положительное впечатление. А теперь, судя по всему, вписываться за своих начинают и «белые ленточки» — правда, пока непонятно, что это — вновь осознаваемая субкультурность или что-то еще, но динамика освежающая.

***

Главный страх XX века — это антиутопический страх полной утраты индивидуальности. Страх XXI века, напротив, — страх опосредованной технологиями потери коллективности.

***

Информация больше не скрывается, наоборот, все выпячивается наружу, и с этим связано возникновение новых типов цензуры. Их несколько, есть, например, цензура ретвита — вот мне не нравится, что ты пишешь, я тебе ретвита не сделаю и тем самым обрежу тебе коммуникацию с десятком или сотней гипотетических читателей. Хотя и старая добрая цензура никуда не делась, вот, например, в Нью-Йорке 1 мая был сорокатысячный марш, о котором написали, будто на него пришло 400 человек (знакомая история, не правда ли?).

В декабре, когда все начиналось, в какой-то момент стало неприлично постить картинки с котятами. И был момент, когда проявилась неготовность искусства быстро адаптировать, искусство на время попало в категорию картинок с котятами — когда идет мобилизация, неудобно и даже неприлично делать анонсы выставок и делиться творческими задумками, выпадающими из контекста.

О мейнстримных медиа нужно забыть, с ними ничего уже нельзя сделать. Нужно концентрироваться на создании своих, горизонтальных механик оповещения и мобилизации. Бессмысленно бороться за то, чтобы наполнить мейнстримные СМИ своим, правильным содержанием, это похоже на старый вопрос о том, что нам делать с государством — наполнять его правильным контентом или отвергнуть? Нужно думать не о содержании, а о технологиях. То, что можно эффективно продвигать свои повестки в мейнстримных СМИ — иллюзия, они будут все искажать просто в силу способа своего функционирования, они не могут иначе, а мы — можем, мы должны отказаться от старых методов коммуникации, а не просто от «плохого контента».

***

И самый интересный, на мой взгляд, тезис:

Постсоветское общество настолько атомизировано, что при наложении на него сетки социальных медиа получается какая-то нелепость. С одной стороны, мы охотно лайкаем, шерим и репостим. С другой — мы пока трагически неспособны проявить действительную, телесную солидарность в ситуации, когда ее нужно проявить.


25 мая. Кети Чухров. Protesting Against Capitalism, Unconsciously Desiring It

26 мая

Планировалась скайп-конференция с Лиамом Гилликом, она сорвалась, и Марта Рослер показывала и обсуждала свои видео. Не все из них есть на YouTube, так что ограничимся парой, предложенной самой Мартой — классической «Семиотикой кухни» 1975 года и недавним римейком, сделанным ее поклонницей. Enjoy.






Следующее мероприятие Time/Food в фонде Stella Art Foundation пройдет в понедельник 4 июня. Писатель и активист DJ Stalingrad (он же Петя Косово) будет говорить по скайпу с художником Ильей Фальковским. Как всегда, обед с 14 до 16, выступления с 16 часов.​