* * *

это наш парадайз
в подвале жилого дома
в подворотне злачного района
наш парадайз или хевен
иди на зов мадонны
express yourself don't repress yourself
в облаках белого дыма
райские птицы и полунагие парни
познают бестелесность
наша вера предельно проста
ты создан танцевать
и заниматься любовью
расслабься возьми выпивки
и засунь язык в рот незнакомцу
вдохни глоток свободы
расстегни верхнюю пуговицу
рабочей недели
тебя ждет белая полоса жизни
на крышке унитаза
в туалетной кабинке
которая там где нет нужды
обретает отрешенность часовни
ты встретишь своего ангела
возле орошенной семенем
стены дарк-рума
каждый страждущий
став на колени
возведя глаза вверх
издаст сладостный вопль благодати
утопающий среди шепота и стонов
о неверующий фома
жаждет свидетельств
что ж именно там
в ярком неоновом свете
многим экс-геям
и явился БОГ


* * *

А у нашего малыша
голова из хлебного мякиша

А у ихнего карапуза
туловище из кочана кукурузы

А у соседской крошки
пузико из картошки
спичечные ножки
ручки из бумаги
подвержены влиянию влаги
(хранить в пеленках
из пищевой пленки)

А эти сидят
детей нет
воздух коптят
страну позорят


собачье

Как-то ночью он позвонил и предложил встретиться.
Парень с сайта знакомств.
Парень с самой красивой улыбкой на свете.

Он ничего не обещал, но эта неопределенность была убедительнее всяких клятв.
Он ничего не обещал, поэтому мог рассчитывать на все.
Он обещал позвонить.

Я ждал его полгода, как самый верный пес ждет своего хозяина
на вокзале, в аэропорту, у причала или у двери дома.
Полгода я был готов вскочить и побежать навстречу.
На самом деле я ждал его всю жизнь.

Иногда он вдруг появлялся, и мы вместе смотрели кино, курили траву или просто гуляли.
Иногда мы выгуливали его далматинца.
Хотя даже тогда я понимал, что мы не вместе, и продолжал ждать.

Он так часто окликал при мне пса,
но теперь уже не помню, как его звали.
Кажется, Макс.
«Макс, ко мне!»
«Сюда, Макс!»
«Плохой мальчик!»
Роскошное и послушное животное.

Я видел его подавленным только один раз.
Мы сидели на кухне, я ел горячий бутерброд с колбасой, а он смотрел на меня, поджав ноги коленями к подбородку, как мальчишка.
И прямо посреди кухни Макса вырвало.

Макс был на моей стороне,
он блевал колбасной оберткой,
и тогда я окончательно убедился, что его хозяин не вымысел.
Стоит ли говорить, что мне приходилось сомневаться, не выдумал ли я его, — настолько он был хорош.

Обычно мы гуляли в парке вдоль проспекта напротив его дома.
Когда мы переходили через дорогу, он пристегивал Макса на поводок.
Он всегда контролировал ситуацию.

В одной руке держал поводок, а другой — нервно хватал меня за предплечье.
Чтобы, вдруг я зазеваюсь, со мной не случилось чего-то страшного.
Чтобы я не угодил под колеса. Чтобы был рядом.

Я ждал полгода.
И все это время он держал меня за предплечье.
Чтобы я был рядом.

А потом однажды он меня отпустил.
Он ничего не обещал мне, поэтому нельзя сказать, что он меня бросил.
Я угодил под машину прямо посреди проспекта.

Он сказал, что встретил парня и теперь они живут вместе.
Меня отбросило на обочину, я долго лежал без сознания, потерял рассудок.
Теперь уже даже не вспомню, как звали его далматинца. Все это в прошлом.

Все это в прошлом — позови он меня сейчас, и я сделаю вид, что не узнаю его голос.
Я утратил способность кого-то ждать — лишь на предплечье остался еле заметный след.
Изредка мы случайно сталкиваемся на улице, и нам нечего сказать друг другу.

Когда я перехожу через дорогу, он все еще держит меня за предплечье.


Танцующий цветок

У него был ник machomacho —
дважды, а это значит, наверняка.
Скуластый грузин, твердый, как рысак,
который всегда приходит первым.
Танцор с идеальным телом
и естественной брутальностью, так не свойственной танцорам.
Я никогда раньше не видел настолько подробного торса
и даже не мог подумать, что тот состоит из стольких мышц.
Он показывал себя по вэбке,
и мы полночи болтали в скайпе о разной чепухе.
Он лежал перед ноутом в одних только трусах,
в таких свободных трусах
— и в них помещались все мои пошлые представления о Грузии
вместе с наивысшей их точкой — Казбеком.
Он был прекрасен, как рассвет,
который мы, можно сказать, встретили вместе.
Я любитель приукрасить
и временами здорово преувеличиваю,
но не в этот раз, не в этот раз.
Его шершавый акцент обволакивал, как море.

На следующий день я поехал к нему,
будучи хорошо удолбанным.
Трезвым я бы не решился с ним встретиться —
он был слишком красив для этого
и, клянусь, его красота могла бы убить меня.

Он показывал мне видео с выступлений, где он танцевал самбу,
и фотографии содержавшей его экс-модели
(раньше она была замужем за депутатом и деньги у нее водились).
Мы выпивали, разбавляя водку колой.
Когда он затягивался сигаретой, его волосатая грудь вздымалась,
словно у героя любовного романа.
Он рассказывал забавные истории о своих знакомствах.
Например, как один очень известный журналист
просидел у него до утра,
дожидаясь, когда сможет получить свой пирог.
«Ты знаешь, кто я такой?!» — говорил журналист,
а потом, стоя на коленях, кушал его хуй.
«Да, кушал. Никогда не видел, чтобы его так жадно заглатывали».

Чтобы было понятно, мы встретились просто для перепиха,
условно называя его «спать в обнимку».
Впрочем, уснули мы, да, в обнимку.
Хотя я не так уж и ясно все помню.

Проснулся я от того, что меня окатили ледяной водой.
Надо мной сурово склонилось утро —
одно из тех, которые превращают слова в тяжеленные глыбы,
а лица — в сморщенную картошку.
И я понял, мне нужен воздух.
Я понял, надо сваливать.
Я представил наш завтрак:
он поставит чайник,
сядет напротив, и
на меня c грохотом обрушатся огромные валуны Казбека.
Мы оба окажемся под завалом,
нас точно засыплет.
Надо сваливать!

Он сказал: «А как же завтрак?!»
Он сказал: «Но у тебя ведь еще есть время до работы».
Он сказал: «Если бы ты был сейчас в Грузии —
ты бы уже был мертв».
То есть выбирать не приходилось.

Он стоял в махровом белом халате на голое тело,
все такой же твердый и породистый,
и смотрел,
как я зашнуровываю кроссовки,
как надеваю куртку,
как рассовываю по карманам
телефон, зажигалку и сигареты.
И все это время в Грузии меня пыряли кухонным ножом.
В прорези халата был виден его мясистый хуй.

До интервью оставался час,
я сидел в кофейне,
мне принесли американо
и два отличных круассана с шоколадом.
И внезапно в зал влетел прозрачный полиэтиленовый пакет.
Уверен, это был пакет из фильма «Красота по-американски»,
танцующий пакет, снятый Рики на видео.
Он то опускался вниз, почти касаясь земли,
то припадал к стене, то возносился к потолку.
Он кружился между столиками,
облетал вокруг колонны,
приостанавливался над посетителями,
трепетал над официантками.
И не было ничего сколько-нибудь значительного или многообещающего,
когда и не надо глубины, когда все просто, прозрачно, недолговечно и доступно.
Было только это парение —
как если бы заблудшая душа автомата с чипсами
получила шанс попасть в лучший из миров.
Ей пришлось изгаляться, но я готов поспорить,
что она прорвалась на небеса.
Она очутилась на самом далеком облаке — среди лучших отрывков из фильмов и арий.
Она не упустила свой шанс — и пакетик теперь возвышается над нами, как эдельвейс.
Это было замечательное утро,
одно из лучших в моей жизни.
Черт, а если бы где-то там, в Грузии, меня не прикончили,
я бы мог пропустить его, я бы мог его пропустить.

И я написал танцору-мачо смс,
что-то о том, что он лучший,
что буду помнить его всю жизнь и все в таком духе.
И вот тут уже я немного преувеличил,
но совсем немного.