Дилдо моей свободы

Поэт ВИТАЛИЙ ЮХИМЕНКО и художник i-am-favn в нашем проекте борьбы с репрессивной сексуальной нормой

Стихи и рисунки были присланы в редакцию в ответ на наше обращение. Другие стихи Виталия Юхименко можно прочитать здесь. Работы i-am-favn смотрите здесь.


* * *

это — стих-дилдо
и он огромный,
на всю глубину свободы,
великодушно отмеренной
мне и подобным мне.
это стих нашей свободы
на всю ширину кровати,
на всю длину ширинки
зашторенного окна.
свободы, дарующей право
открыто выказывать близость
только в положенном месте,
открыто выказывать нежность
только посредством сношений,
не прибегая к разврату
ласковых обращений,
сентиментальных касаний,
теплых случайных взглядов.
наша порочная близость
не ведает нежных чувств.
хорошее совокупление,
что нужно для счастья еще
гомосексуалисту?
это — стих-дилдо,
грязная вещица
для грязных помыслов о
гомосексуализме.
живой, невредимый подросток
вразнос истребляет пришельцев,
за каждый уровень приз.
большой раздобревший мужик
треплет по рыжей спине
породистую собаку.
потрепанная старуха
роется в мусорном баке,
распространяя вокруг
благостный звон бутылок.
вместо рта у меня анус
с торчащим огромным дилдо.
я иду, прикрывая руками
лицо, чтоб никто не увидел
дилдо моей свободы.


Два эпизода, между которыми натянут канат

Я прекрасно помню, как обрадовалась мама,
когда меня увидела.
Она нашла меня в капусте.
Я лежал среди прохладных суровых грядок,
а надо мной
сквозь слепящее солнце кружили беззаботные капустницы.
Мужчины демонстративно отворачивались,
выдавая себя с головой,
так что я мог видеть только кочаны их затылков,
надежных, словно каски военнослужащих.
Для них я уже тогда представлял собой скрытую угрозу и мог
подорвать их авторитет.
Но мама шла между грядок
подобно цирковому канатоходцу,
балансируя, стараясь не оступиться, пока
не обнаружила ворочающийся кокон.
Она схватила меня, прижала к груди
и, не мысля себя от счастья, побежала к дому,
уже совершенно не беспокоясь о том, что можно споткнуться.

Я смотрю на крепкий затылок незнакомого парня,
безупречный, словно каска военнослужащего.
Он притягивает
мой взгляд, мои глаза
порхают вокруг него, как легкодоступные капустницы.
Но вот он оборачивается,
наши взгляды встречаются,
и что же выходит —
между нами натянут канат,
по которому идет невидимый канатоходец,
смельчак в облегающем трико.
Никогда нельзя сказать наверняка, удастся ли ему
перейти на другую сторону —
бессмысленное трюкачество.
Но про себя думаю:
пусть же он не упадет,
пусть же он продержится хоть какое-то время,
пусть же его падение будет продолжительным
и продлится хотя бы чуть дольше,
чем спаривание беззаботных капустниц.


Голубиная почта

Со своим первым парнем я познакомился
по объявлению в журнале
во времена,
когда не было интернета и мобильных
и даже самих геев.
Тогда были только гомосексуалисты,
клуб «Росток» и журнал мужской эстетики «Один из нас»,
который следовало покупать, когда уже стемнеет.
Под моей кроватью покоится ящик с письмами.
Они написаны шариковой ручкой, карандашом, маркером, эрегированным хуем.
Иногда я слышу, как их духи выбираются из ящика,
идут на кухню, садятся за кухонный стол
и начинают рассказывать:
— Симпатичный парень 27/178/65 с в/о без в/п.
— Друзья говорят, что мои усы похожи на пизду.
— 12 лет мечтаю поцеловаться с парнем.
— Чем больше между нами дистанция, тем ближе мы друг другу.
— Все, что со мной происходило, — это для того,
чтобы мне было о чем тебе рассказать.
— Я хочу, чтобы ты приехал,
хочу обнять тебя, чтобы все опять стало важным,
я хочу, чтобы ты приехал, чтобы я мог обнять тебя.
— Хочу любить и быть любимым.
Для них еще жизненные истории были важнее сексуальных фантазий.
Хотя и не представляли собой ничего особенного на самом-то деле.
Несколько писем сложены в виде аистов.
Им можно было выслать лучшее школьное фото,
которое они по твоей просьбе вернут обратно.
Это школьное фото сделал для меня учитель физики
под мои будущие публикации.
Но я подарил это фото Глебу,
и он хранил его в семейном альбоме.
В его нынешней анкете на сайте знакомств ему все так же 23.
Как и ящик с письмами, это — то немногое,
что сохранилось от прежней жизни
и теперь так мало похоже на правду.
Было ли то волшебство времени или возраста?
Я сажусь за кухонный стол и начинаю рассказывать:
со своим первым парнем я познакомился
по объявлению в журнале.
Я танцевал с ним в клубе «Росток» свой первый медленный танец,
мой последний медленный танец,
это было давно.
Я был жар-птицей на кухне общежития,
сказочной птицей с пестрым оперением.
Но когда дело касалось по-настоящему важных вещей,
надлежало надевать маску заурядности,
в которой можно пробраться среди других, оставшись незамеченным.
У меня имелся веер из фальшивых имен
и набор из нехитрых шпионских приемов,
освоенных интуитивно.
Маскарад обыденности — маскарад наоборот.
Мы использовали тайные шифры, условленные знаки,
и вахтерша общежития служила мне дуплом старого дерева,
через которое мы обменивались посланиями.
Страдающая недержанием мочи
повивальная бабка моих любовных встреч.
Да, мы умели действовать сообща,
хотя между нами и не было единства.
Каждый из нас обладал триединством:
мужчина, женщина и ребенок.
Я помню запредельные вещи,
а мне ведь нет еще и тридцати.
Концентрированное время.
Иногда я вижу, как эти письма выпархивают из ящика,
как всполошившиеся птицы или мои воспоминания,
запутавшиеся в паутине времени.
Если вы думаете, что это стихи,
то хочу вас разуверить — это просто мои воспоминания.
Я записал их в столбик,
чтобы на его вершине
мои бумажные аисты
смогли свить гнездо.

{-page-}

 

* * *

это наш парадайз
в подвале жилого дома
в подворотне злачного района
наш парадайз или хевен
иди на зов мадонны
express yourself don't repress yourself
в облаках белого дыма
райские птицы и полунагие парни
познают бестелесность
наша вера предельно проста
ты создан танцевать
и заниматься любовью
расслабься возьми выпивки
и засунь язык в рот незнакомцу
вдохни глоток свободы
расстегни верхнюю пуговицу
рабочей недели
тебя ждет белая полоса жизни
на крышке унитаза
в туалетной кабинке
которая там где нет нужды
обретает отрешенность часовни
ты встретишь своего ангела
возле орошенной семенем
стены дарк-рума
каждый страждущий
став на колени
возведя глаза вверх
издаст сладостный вопль благодати
утопающий среди шепота и стонов
о неверующий фома
жаждет свидетельств
что ж именно там
в ярком неоновом свете
многим экс-геям
и явился БОГ


* * *

А у нашего малыша
голова из хлебного мякиша

А у ихнего карапуза
туловище из кочана кукурузы

А у соседской крошки
пузико из картошки
спичечные ножки
ручки из бумаги
подвержены влиянию влаги
(хранить в пеленках
из пищевой пленки)

А эти сидят
детей нет
воздух коптят
страну позорят


собачье

Как-то ночью он позвонил и предложил встретиться.
Парень с сайта знакомств.
Парень с самой красивой улыбкой на свете.

Он ничего не обещал, но эта неопределенность была убедительнее всяких клятв.
Он ничего не обещал, поэтому мог рассчитывать на все.
Он обещал позвонить.

Я ждал его полгода, как самый верный пес ждет своего хозяина
на вокзале, в аэропорту, у причала или у двери дома.
Полгода я был готов вскочить и побежать навстречу.
На самом деле я ждал его всю жизнь.

Иногда он вдруг появлялся, и мы вместе смотрели кино, курили траву или просто гуляли.
Иногда мы выгуливали его далматинца.
Хотя даже тогда я понимал, что мы не вместе, и продолжал ждать.

Он так часто окликал при мне пса,
но теперь уже не помню, как его звали.
Кажется, Макс.
«Макс, ко мне!»
«Сюда, Макс!»
«Плохой мальчик!»
Роскошное и послушное животное.

Я видел его подавленным только один раз.
Мы сидели на кухне, я ел горячий бутерброд с колбасой, а он смотрел на меня, поджав ноги коленями к подбородку, как мальчишка.
И прямо посреди кухни Макса вырвало.

Макс был на моей стороне,
он блевал колбасной оберткой,
и тогда я окончательно убедился, что его хозяин не вымысел.
Стоит ли говорить, что мне приходилось сомневаться, не выдумал ли я его, — настолько он был хорош.

Обычно мы гуляли в парке вдоль проспекта напротив его дома.
Когда мы переходили через дорогу, он пристегивал Макса на поводок.
Он всегда контролировал ситуацию.

В одной руке держал поводок, а другой — нервно хватал меня за предплечье.
Чтобы, вдруг я зазеваюсь, со мной не случилось чего-то страшного.
Чтобы я не угодил под колеса. Чтобы был рядом.

Я ждал полгода.
И все это время он держал меня за предплечье.
Чтобы я был рядом.

А потом однажды он меня отпустил.
Он ничего не обещал мне, поэтому нельзя сказать, что он меня бросил.
Я угодил под машину прямо посреди проспекта.

Он сказал, что встретил парня и теперь они живут вместе.
Меня отбросило на обочину, я долго лежал без сознания, потерял рассудок.
Теперь уже даже не вспомню, как звали его далматинца. Все это в прошлом.

Все это в прошлом — позови он меня сейчас, и я сделаю вид, что не узнаю его голос.
Я утратил способность кого-то ждать — лишь на предплечье остался еле заметный след.
Изредка мы случайно сталкиваемся на улице, и нам нечего сказать друг другу.

Когда я перехожу через дорогу, он все еще держит меня за предплечье.


Танцующий цветок

У него был ник machomacho —
дважды, а это значит, наверняка.
Скуластый грузин, твердый, как рысак,
который всегда приходит первым.
Танцор с идеальным телом
и естественной брутальностью, так не свойственной танцорам.
Я никогда раньше не видел настолько подробного торса
и даже не мог подумать, что тот состоит из стольких мышц.
Он показывал себя по вэбке,
и мы полночи болтали в скайпе о разной чепухе.
Он лежал перед ноутом в одних только трусах,
в таких свободных трусах
— и в них помещались все мои пошлые представления о Грузии
вместе с наивысшей их точкой — Казбеком.
Он был прекрасен, как рассвет,
который мы, можно сказать, встретили вместе.
Я любитель приукрасить
и временами здорово преувеличиваю,
но не в этот раз, не в этот раз.
Его шершавый акцент обволакивал, как море.

На следующий день я поехал к нему,
будучи хорошо удолбанным.
Трезвым я бы не решился с ним встретиться —
он был слишком красив для этого
и, клянусь, его красота могла бы убить меня.

Он показывал мне видео с выступлений, где он танцевал самбу,
и фотографии содержавшей его экс-модели
(раньше она была замужем за депутатом и деньги у нее водились).
Мы выпивали, разбавляя водку колой.
Когда он затягивался сигаретой, его волосатая грудь вздымалась,
словно у героя любовного романа.
Он рассказывал забавные истории о своих знакомствах.
Например, как один очень известный журналист
просидел у него до утра,
дожидаясь, когда сможет получить свой пирог.
«Ты знаешь, кто я такой?!» — говорил журналист,
а потом, стоя на коленях, кушал его хуй.
«Да, кушал. Никогда не видел, чтобы его так жадно заглатывали».

Чтобы было понятно, мы встретились просто для перепиха,
условно называя его «спать в обнимку».
Впрочем, уснули мы, да, в обнимку.
Хотя я не так уж и ясно все помню.

Проснулся я от того, что меня окатили ледяной водой.
Надо мной сурово склонилось утро —
одно из тех, которые превращают слова в тяжеленные глыбы,
а лица — в сморщенную картошку.
И я понял, мне нужен воздух.
Я понял, надо сваливать.
Я представил наш завтрак:
он поставит чайник,
сядет напротив, и
на меня c грохотом обрушатся огромные валуны Казбека.
Мы оба окажемся под завалом,
нас точно засыплет.
Надо сваливать!

Он сказал: «А как же завтрак?!»
Он сказал: «Но у тебя ведь еще есть время до работы».
Он сказал: «Если бы ты был сейчас в Грузии —
ты бы уже был мертв».
То есть выбирать не приходилось.

Он стоял в махровом белом халате на голое тело,
все такой же твердый и породистый,
и смотрел,
как я зашнуровываю кроссовки,
как надеваю куртку,
как рассовываю по карманам
телефон, зажигалку и сигареты.
И все это время в Грузии меня пыряли кухонным ножом.
В прорези халата был виден его мясистый хуй.

До интервью оставался час,
я сидел в кофейне,
мне принесли американо
и два отличных круассана с шоколадом.
И внезапно в зал влетел прозрачный полиэтиленовый пакет.
Уверен, это был пакет из фильма «Красота по-американски»,
танцующий пакет, снятый Рики на видео.
Он то опускался вниз, почти касаясь земли,
то припадал к стене, то возносился к потолку.
Он кружился между столиками,
облетал вокруг колонны,
приостанавливался над посетителями,
трепетал над официантками.
И не было ничего сколько-нибудь значительного или многообещающего,
когда и не надо глубины, когда все просто, прозрачно, недолговечно и доступно.
Было только это парение —
как если бы заблудшая душа автомата с чипсами
получила шанс попасть в лучший из миров.
Ей пришлось изгаляться, но я готов поспорить,
что она прорвалась на небеса.
Она очутилась на самом далеком облаке — среди лучших отрывков из фильмов и арий.
Она не упустила свой шанс — и пакетик теперь возвышается над нами, как эдельвейс.
Это было замечательное утро,
одно из лучших в моей жизни.
Черт, а если бы где-то там, в Грузии, меня не прикончили,
я бы мог пропустить его, я бы мог его пропустить.

И я написал танцору-мачо смс,
что-то о том, что он лучший,
что буду помнить его всю жизнь и все в таком духе.
И вот тут уже я немного преувеличил,
но совсем немного.

{-page-}

 

Остановка с названием

Просидев выходные дома, мы решили выйти проветриться, подышать свежим воздухом.
Поздним вечером, в воскресенье, мы решили немного пройтись по району.
Буквально полчаса, по окрестным улицам, не дальше.
Мы не собирались ничего покупать, поэтому не брали с собой даже денег.

Один мой друг как-то сравнил тебя с балетным танцором,
с немолодым балетным танцором,
у которого еще хорошее крепкое тело, но лицо уже слегка подгуляло —
из-за грима и возраста тоже.
У рта пролегают глубокие носогубные борозды,
и гусиные лапки у глаз, когда смеешься
и особенно — когда не выспишься.

Мы прогулялись к Ботаническому,
потом побродили по коттеджному городку на Зверинецком холме,
полагая, что это Царское село,
обогнули жилой комплекс «Триумф», издалека напоминающий букву П,
спустились к ограждению сада,
покурили у монумента в виде самолета на металлических подпорках
и отправились дальше вдоль забора.

Мы шли, держась за руки,
изредка из темноты нас выхватывали фары машин,
но мы не разбегались, как нашкодившие дети,
мы не чувствовали себя виноватыми.
Мы, скорее всего, выглядели довольно глупо:
два немолодых педика под тридцать
посреди пустой улицы,
два сентиментальных педика,
но мы не чувствовали себя виноватыми.

Мы вышли к шоссе и отправились вдоль него.
Мы не были молоды,
чтобы вести трепетные разговоры о любви,
чтобы заниматься разбором полетов, строительством отношений
или чтобы планировать совместное будущее.
Да мы даже и не думали о нем,
мы просто шли и шли.

А потом стало понятно, что мы забрели достаточно далеко
и возвращаться обратно — это слишком долго,
и мы решили, что если идти вперед, то получится быстрее.
Мы собирались обойти Ботанический сад.
Я сравнительно недавно поселился в этом районе
и плохо знал его. Ты не ориентировался в нем тоже.
Тротуар постепенно сошел на узкую тропу.

Когда ты рассказывал что-нибудь, связанное с твоими бывшими,
то, чтобы легче было запомнить, называл их не по именам,
а какими-нибудь прозвищами:
новогодний, клубный, сосед, худосочный.
Как ты теперь называешь меня?

Мы перелезли через поваленное дерево,
помогая друг другу пробраться между ветвей.
Заглянули в разрисованный граффити подземный переход,
который и здесь по обыкновению был кем-то обоссан.
Мы влезли в подсушенную лужу, порядочно изгваздавшись в грязи.
Ты матерился, так как испачкал практически новые кеды,
которые я не носил и отдал тебе.

Мы шли уже подозрительно долго.
Чтобы быть приятной, эта прогулка явно затянулась.
И хотя слева все так же виднелся забор ботсада,
это все больше походило на то, как если бы мы заблудились.
Когда я увидел остановку с названием, то позвонил другу, чтобы тот посмотрел в интернете, где мы находимся.
Он сказал, что возле Выдубицкого монастыря, а значит, нам еще предстоит преодолеть четвертую часть пути.

Мы шли и шли, как герои вансентовского «Джерри».
Исчерпались все реплики,
хотелось пить,
молча, то равняясь, то обгоняя друг друга,
мы шли и шли.

Ты немного злился на меня
за то, что мне пришла эта идея,
за то, что я не взял деньги и мы не могли поймать такси,
за то, что ты вымотался, а тебе рано вставать на работу.
Но ты тоже понимал, что мы оказались в незнакомом городе
на какой-то другой стороне света
и что это — то немногое, что с нами еще может происходить впервые,
что когда-нибудь, когда мы уже давно разойдемся по разным маршрутам
и вдруг зачем-то станем ворошить прошлое и вспоминать о своих бывших,
называя их для удобства «новогодними» или «клубными»,
эта прогулка будет тем, что мы вспомним друг о друге.
И еще она будет для нас как та остановка с названием,
по которой можно определить на карте,
где мы находимся и сколько нам еще осталось.

Завидев издали Родину-мать,
мы стали перебирать содержимое холодильника,
предвкушая, как на скорую руку сообразим что-нибудь.
Мы вспоминали любимые блюда, и еду из детства,
и просто еду,
и самую незамысловатую еду, что нам приходилось есть,
например, хлеб со сливочным маслом,
подсолнечное масло с луком и огурцами,
кильку в томате.

А еще мы собирались по возвращении отследить по карте наш маршрут
и узнать названия улиц и шоссе,
подсчитать километраж,
прочесть историю памятника в виде самолета на металлических подпорках.
И, конечно же, мы этого не сделали.

Да и что бы мы увидели на карте?
Названия улиц и номера домов.
Но мы там не отыскали бы неизвестный город на другой стороне света,
где нам посчастливилось потеряться.

Конечно, это было глупо,
и глупо вспоминать такие вещи,
но я не чувствую себя виноватым.
Я сейчас вспоминаю все это,
как если бы нагоняющая меня машина,
машина с шоссе, лежащего вдоль тропинки,
вдруг выхватила эти воспоминания вспышкой фар.


* * *

Кто из нас более беззащитен:
я или твой хуй, свернувшийся в моей ладошке, как птенец?
Кто из нас более птенец, выпавший из гнезда?
Моя наивность, как нелепые недоразвитые перышки,
непригодные для того, чтобы согреть меня.
Моя наивность, как жалкие скукоженные крылышки,
неспособные поднять меня выше меня самого.
Моя наивность, как неизбежная смерть,
которая спокойно поместится в твоей ладони.
Сожми меня покрепче, чтобы я не мучился.
Сымитируй подобающую нежность.
Дай мне немножко любви как она есть.


* * *

Мы еще полежим, будто умерли, будто утро еще не настало
и как если бы мы никуда не спешили, как если бы мы навсегда, навсегда бы если.
Притворимся, что времени нет, что нет обстоятельств и жизнь нас не старит.
Чтобы день удался, мы вот так полежим и молча дослушаем песню.

И пока не закончился трек, пока не закончились мы, не закончилось лето,
вот ты рядом лежишь, будто времени нет, совершенный и голый,
будто мы так лежали всегда, все количество лет.
Чтобы жизнь продолжалась, в такт песне ты машешь своей волосатой ногой.

Вот и времени нет, время чертит морщины на контурной карте.
Вот ты рядом лежишь, вот в Средиземноморье цветет розмариновый куст.
Вот закончилась песня. Чтобы жизнь продолжалась, поставлю на «старт».
Чтобы жизнь удалась — вдруг мы не навсегда — поцелую тебя в комариный укус.