Робин Гуд в дремучем лесу арт-рынка

Подделки, которые были лучше оригиналов, сконфузили несколько аукционных домов

Имена:  Вольфганг Бельтракки

​В Кельне в прошедший четверг завершился нашумевший процесс по так называемому «Делу Егерса». Виновник сего торжества правосудия, Вольфганг Бельтракки (Wolfgang Beltracchi), покинул зал с гордо поднятой головой и славой этакого Робин Гуда в дремучем лесу арт-рынка. Обществу было предъявлено веское доказательство того очевидного факта, что мир художественной торговли — один из пресловутых мыльных пузырей, который может лопнуть в любой момент.

Бельтракки лично нарисовал как минимум пятьдесят поддельных полотен классиков европейского модернизма и заработал на этом как минимум 16 миллионов евро. Оригинальность картин была благополучно признана ведущими экспертами, а сами полотна проданы и перепроданы самыми уважаемыми галереями и аукционными домами, включая Sotheby’s, Christie’s и Lempertz. «Система Бельтракки» функционировала четверть века и дала сбой в силу случайности. Теперь все спрашивают друг друга: как же такое могло произойти?

История начиналась в семидесятые годы в городе Аахене. Двадцатилетний молодой человек по имени Вольфганг Фишер, сын неудачливого специалиста по росписи церквей, которому для прокорма семьи приходилось работать маляром, поступает в местное художественное училище. Соученики свидетельствуют, что Вольфганг был отличным рисовальщиком и без труда «копировал Пикассо за два часа». Он ездил на «харлее», хипповал и жил у друзей, которым вместо денег оставлял в подарок монументальные эротические полотна. Попытки Вольфганга найти место в бурной художественной жизни в сени Дюссельдорфской академии не увенчались успехом. А денег, конечно, хотелось. В 80-е годы Фишер пробует себя в антикварной торговле, тоже не слишком удачно, но, видимо, с далеко идущими последствиями. Где-то в середине 80-х он «находит себя». Известно, что между 1985 и 1988 годом Бельтракки поставляет знакомым галеристам 15 картин Тамары Лемпицкой, Эрнста Вильгельма Ная и других художников второго-третьего ряда. Все эти картины вращаются сейчас где-то в художественном мире. Но они не были предметом рассмотрения кельнского суда ‒ за давностью лет.

Аппетит приходит во время еды. В девяностые и нулевые годы Бельтракки творит шедевр за шедевром: художники группы «Мост» (Кирхнер, Пехштейн), рейнские экспрессионисты. Андрей Ланской. Кес ван Донген. Генрих Кампендонк. Макс Эрнст. О количестве и успешности его творчества можно судить по росту благосостояния семейства: поместье в южной Франции, яхта на Карибских островах, вилла за четыре миллиона евро во Фрайбурге. Пробравшиеся в дом репортеры злорадно живописали аляповатую роскошь поместья. Да и внешность Вольфганга Фишера, взявшего более художественную фамилию жены, выдает в нем артистичного жулика: шестидесятилетний Бельтракки напоминает кардинала Ришелье из нового нелепого фильма о трех мушкетерах.

Когда картин стало слишком много и надо было как-то объяснять их происхождение, в оборот взяли деда жены Бельтракки, Хелены. На свет появился миф о «коллекции Егерса»: дедушка Вернер Егерс, кельнский предприниматель, в тридцатые годы собрал значительную коллекцию. Большую часть картин он купил у известного дюссельдорфского галериста Альфреда Флехтхайма. Будучи евреем, Флехтхайм бежал от нацистов в Лондон, никаких документов не сохранилось. Дедушка во время войны прятал коллекцию в горах Эйфель, а после своей смерти в 1992 году завещал ее любимым внучкам, Хелене и Сюзанне. Этикетки галереи Флехтхайма Бельтракки тоже подделал — изготовил на собственном принтере и состарил при помощи кофеина.

Куда больше, чем творческий взлет Вольфганга Бельтракки, поражает удивительная легкость, с которой его продукция принималась художественным рынком. Двадцать пять лет понадобилось, чтобы кто-то решил провести элементарный химический анализ одного из полотен. И сделал это, характерным образом, покупатель, а не продавец: в 2006 году полотно рейнского экспрессиониста Генриха Кампендонка «Красная картина с конями» была продана на уважаемом кельнском аукционе Lempertz почти за два с половиной миллиона евро. Никогда еще ни за одну картину этого художника не платили такие деньги. Новые хозяева (некая анонимная фирма, зарегистрированная на Мальте, с «русским капиталом», по информации газеты Welt) решили провести на всякий случай анализ полотна. И в разных слоях картины был обнаружен тип титановых белил, которые стали выпускать лишь в тридцатые годы. А полотно было датировано 1914-м. С тех пор и покатился снежный ком «дела о коллекции Егерса».

Из приблизительно ста картин, в отношении которых вела расследование целая следственная армия под руководством Рене Алонге ‒ главы отдела по борьбе с преступностью в области искусства в Берлине, предметом рассмотрения кельнского процесса стали лишь четырнадцать. Это связано со спецификой юридической процедуры, где каждый случай должен быть прослежен со скрупулезной точностью от самого начала до самого конца, отсутствие исчерпывающих доказательств относительно хотя бы одного из звеньев (например, одной из многочисленных перепродаж) делает случай юридически недействительным. Но даже единичные «биографии» картин дают представление о системе.

Так, Бельтракки рисует два полотна «от имени» Макса Эрнста — La Horde и La mer. Его посредник Отто Шульте-Келлингхаус связывается с ведущим экспертом по творчеству Макса Эрнста, мэтром немецкого искусствознания, бывшим директором Центра Помпиду в Париже, кавалером ордена Почетного легиона и т.д. и т.п. Вернером Шписом (перечисляя титулы Шписа, кельнский судья то и дело нарочито ошибался в количестве докторских званий). Шпис, помимо всего прочего, был лично знаком и дружен с Эрнстом, он является инициатором создания музея Макса Эрнста в Брюле и входит в наблюдательные советы ряда ведущих собраний мира. Словом, выше некуда.

Келлингхаус приглашает Шписа осмотреть картины. Его принимает Хелена Бельтракки, рассказывает легенду о дедушкиной коллекции. Шпис в полном восторге, что нашлись два столь выдающихся полотна покойного друга. Он связывается с женевским агентом по продаже искусства Марком Блондо, бывшим директором Sotheby’s во Франции. Экспертного заключения Шписа для Блондо достаточно. Он приобретает обе картины по минимальной цене — 1,87 миллиона евро за две штуки и тут же перепродает их: La Mer за 800 тысяч — в Triton Foundation, La Horde, более крупное из полотен, ‒ собранию Würth (в кураторский совет которого входит и Вернер Шпис) за 4,3 миллиона евро. Шпис получает гонорар в размере четверти миллиона. Другое полотно, фальшивый Андре Дерен, уходит из «собрания Егерса» за 800 тысяч и в течение всего двух лет вырастает в цене до 6,2 миллиона. За несколько дней до ареста в августе 2010 года «дом Бельтракки» продавал Фернана Леже за 5,8 миллиона. За право приобрести снабженную несколькими устными «экспертизами» картину, украшающую сегодня один из подвалов кельнского суда, конкурировали несколько покупателей. Времена нестабильные, деньги, как известно, обесцениваются...

«Все было до абсурдного просто, ‒ сказала Хелена Бельтракки на суде. — Мы не чувствовали абсолютно никакого сопротивления со стороны мира художественной торговли». Так, когда аукцион Sotheby’s запросил доказательства существования коллекции Егерса, Хелена продиктовала своей маме текст, подтверждающий, что та с детства помнит отцовскую коллекцию (на суде Хелена плакала и извинялась перед мамой). Кроме того, она сама переоделась в бабушкино платье, уложила волосы по моде двадцатых годов, и Вольфганг Бельтракки сфотографировал ее на фоне одного из своих произведений. Фотографию тоже состарили, отсканировали и отправили по электронной почте на адрес аукциона.

Очевидно, что в ходе кельнского процесса доступной общественности стала лишь вершина айсберга. С сорока запланированных дней процесс стремительно сократился до девяти. И не только из-за того, что адвокаты четырех подсудимых нашли общий язык с прокуратурой и судьей. Но и из-за того, что фактически никто из пострадавших не горел желанием предстать перед судом в качестве свидетеля: ни Марк Блондо, ни Вернер Шпис, ни директора крупных музеев, в которых и сегодня висят полотна Бельтракки, ни кураторы частных собраний, ни сами коллекционеры. Многие оповестили через своих адвокатов суд о том, что категорически отказываются приезжать в Кельн и вообще давать показания. Во время суда доходило до смешного. «За что вам перевели полтора миллиона, если картину (полотно Кирхнера) вы продали, как вы утверждаете, за 600 тысяч?» — спрашивает судья. Бельтракки наклоняется к своему адвокату и говорит тому вполголоса: «Там была еще одна картина, но о ней здесь не идет речи...» — «Мой подзащитный не будет отвечать на этот вопрос!» — заявляет адвокат...

В четверг 27 октября Вольфганг Бельтракки спустился по ступеням кельнского суда, обнимая за талию свою жену Хелену и дружелюбно кивая фотографам. Лучи осеннего солнца играли на его седых локонах. Супругам дали шесть и четыре года соответственно, подельнику Отто Шульте-Келлингхаусу — пять, но отбывать наказание всем троим предстоит в «открытой форме», то есть возвращаясь в тюрьму лишь на ночь и предаваясь днем общественно-полезной деятельности.

«Если честно, мне не очень стыдно», ‒ сказал Бельтракки в своем последнем слове. Он, Бельтракки, настоящий творец. Он вживался в творческий метод каждого из художников, которого подделывал. Он понимал внутреннюю логику их искусства. И рисовал «даже лучше, чем они сами», «дорисовывал те картины, которых недоставало в их наследии». Макс Эрнст был бы горд его картинами, полагает Бельтракки, а Кампендонк никогда в жизни не нарисовал бы такого полотна... Он готов подписать все опознанные подделки своим собственным именем. Например: «Бельтракки. Оммаж Максу Эрнсту». Кто знает, может быть, однажды они будут стоить не меньше подлинников. Бельтракки полон планов: может быть, он напишет книгу. Или сценарий. Снимет фильм о самом себе, в конце концов. Или продаст права на такую картину. Его биография дорогого стоит.

В сухом остатке мы имеем сравнительно небольшой в финансовом выражении, но катастрофический с моральной точки зрения урон, нанесенный всему арт-миру. Помимо дельцов, пострадали и вполне невинные коллекционеры и фонды, в том числе те, кто действительно печется об общественном благе. Так что не очень хочется петь осанну Бельтракки ‒ Тилю Уленшпигелю нашего времени. Что зеркало арт-миру было поднесено и отражение в нем выглядит не слишком приятно — это факт. Но тут уж, как говорится, нечего на зеркало пенять.