Сатирический пастиш на роман Томаса Пинчона – и одновременно на все креативные индустрии
© Gonduras Jitomirsky
Этот текст — отрывок из произведения, впервые опубликованного на сайте лондонских культурных активистов Metamute. Название«Радуга креатива»
отсылает к роману Томаса Пинчона «Радуга тяготения» (1973), который должен в обозримом будущем выйти на русском языке в переводе Анастасии Грызуновой и Максима Немцова (также переводчика этого отрывка). Классический постмодернистский роман Пинчона с запутанным сюжетом и множеством персонажей повествует о поисках особого приспособления для недавно разработанной ракеты «Фау-2». Если этот квест олицетворяет собой до странности иррациональную «харизму» — или трансгрессию — насквозь рациональной фордистской системы массового производства, то пастиш Симора очерчивает иную параболу постиндустриального культа креативности: один кризис («Нырок») за другим ломают и уродуют его, от виртуальных военных действий переходя к реальному разрушению. Такое бывало и раньше, но теперь его не с чем сравнить
1.
Капитан Томас Порохсух разглядывал спутниковые карты Русского фронта.
С 2015 года и четвертого Нырка почти невозможно стало раздобыть приличный комплект. Все изменилось, когда слились МКСМИС
2 и Министерство обороны. Теперь у Порохсуха имелось все лучшее, что можно купить на войне, а также новенькое пространство для художеств.
«Лучшая оборона — креатив, — еще в 2009 году говаривал командующий Брюле. — Население, годное к воинской службе, лучше тунеядствующего». Тогда подобные разговоры казались анахронизмом, и тем не менее сейчас все жили именно в таком климате.
Сквозь очки «ГляньКа» Порохсух проследил за движением сигнальных вспышек, и на память ему вдруг пришли строки Аполлинера:
Feu d’artifice en acier
Qu’il est charmant cet éclairage
Artifice d’artificier
Mêler quelque grâce au courage 3. Все уже давно растворилось, растаяло и оцифровалось. Но капитан все равно чуял запах кордита — в пикселях еще таилась та первая острая боль футуризма. Один розовый взрыв цитировал другой, пока подлинника не осталось — лишь бесконечная череда фейерверков да их смертоносных подобий. Идеальный круг, размышлял Порохсух, будто змей пожирает собственный хвост, похоже на кольцо атомов углерода в производном бензола. Или это спираль, где каждый изгиб возносит прекурсор к высочайшей власти? А где у нее верх? Сам он подымается к небесам или низвергается на дно вечной ночи?
— А, Порохсух, я знала, что ты здесь будешь. Токсичный у нас вечерок, — Лило д’Оревильи показала на дверь бункера, в которую только что вошла. — Да и тут помойка, — добавила она. — Блядский китайский гипсокартон. У меня все легкие от него в крови.
Читать текст полностью
После второго Нырка Центр олимпийских СМИ так и не достроили — в итоге пришлось, как и встарь, полагаться на мнения из толпы. Безработные журналисты и «нация камкордеров» наперебой похвалялись: «Это первая Олимпиада с открытым исходником!» Однако фундамент Центра успели заложить еще до того, как депортировали строителей. Оставшиеся ассигнования на культуру сразу истратили на празднование «мирного перевооружения», и поскольку Олимпиада превратилась в неприятное воспоминание, почти все художники, которым удалось вписаться в проект, толкались локтями, чтобы воспеть новой программе боевых искусств осанну — или хотя бы подвергнуть ее деконструкции.
Д’Оревильи пошла в гору после четвертого коррупционного скандала, что разразился на втором сроке Дяди Дэйва и последовавшего за ним обра зования Министерства секса, спорта и войны. По рождению она была русско-француженкой, и когда лондонское сообщество эмигрировавших олигархов перестало пользоваться всеобщей благосклонностью, сменила фамилию на материну девичью. Несколько лет она раскачивала «аристопорновый» фасон, торила путь для авторитарного деструктивистского крыла Новой Объектификации. Ее прозвали «Леди ВойВойна», смеялись над ее веймарско-брайдсхедско-неофолковыми мэш-апами. Но ее гегемонию закрепил контракт с «Английским убранством». Она стала «ароматом месяца», а месяц чем-то напоминал август 1914-го.
— Только глянь, Лило, — воскликнул Порохсух, — похоже, некротоиды захватили Грузию. Либо это, либо просто вернисаж…
Порохсух на миг сдвинул очки на лоб и окинул д’Оревильи быстрым взглядом. Хорошо бы рассупонить ее на штабном столе, но тут слишком много чего происходит, а он устал отбиваться от обвинений в сексуальных домогательствах.
— Вероятно, Том. А может, на сей раз они раздобыли настоящее оружие.
Д’Оревильи лениво скинула кожаную куртку и осталась в одном белом дирндле и чулках.
— Нравишься ты мне в этих очках, Том, — рассмеялась она, озирая всю его высокую фигуру. Он же тем временем, склонившись, разглядывал виртуальную панораму Русского фронта.
— Как красиво, — пробормотал он, водя ладонями по плазмексу штабного стола. Его увлекала некая игра в духе Дюшана, но правила ее знал только он. Если такие правила вообще наличествуют.
Ему всегда хотелось создать свою игру. Не столько «Игру в войну» Дебора (штабные настольные игры ему настоятельно наскучили), скорее — совершенное воссоздание, точное повторение футуристской спеси. Он осуществит то, что осталось виртуальным после первой итерации. Футуризм для мира, пожирающего свое будущее, как экономика пожрала свои гарантии.
Если фейерверки с безопасного расстояния смотрятся красиво, как же они выглядят из окопов? Аполлинер по большей части сидел далеко от передовой. Порохсух тоже, где-то на 2000 миль в тылу. Фейерверки — невиданная иллюминация цифровых подрывников. Но тяга поставить эту сцену заново, завершить испорченную кровопролитием свадьбу футуристов с природой была сильна. «В-Герэт» 4 — машина воссоздания — способен удваивать и утраивать войны прошлого столетия, и в результате умножения получалось девственное вычитание, невиданная прежде гигиена. Не одна-две бомбы, но корневая система ядерных зверств, глобальная акупунктура, что очистит планету от болезненного избытка и переустановит игру. Перезагрузить машину — задача художника, и Порохсух был готов к этому историческому делу.
— Жаль, что тебе самому пострелять не дают, а? — ворвался в его грезу ядовитый голос Лило. Как невыносимо беспардонно она разговаривает нынче, рубленые гласные — сами по себе провокация. От насмешливо-истафарского чпокни своей юности она уже отказалась. Повзрослевшая д’Оревильи изжила в себе пролетариану. Едва мразь дает понять, будто на что-то способна, ее обаяние быстро гаснет. Нынче все говорят под мета-Митфорд и порно-Рифеншталь, произносят салонные подделки под речи Мосли, излагают по «образцам безоглядной воли». Все больше терпимости к рабству, множество хипстеров заводит себе аксессуары любви-работы гастарбайтеров — собак-то все накладнее держать. Тот, у кого много рабочих, вскоре разбогатеет, тот, у кого много слуг, вскоре обеднеет, как некогда заметил Адам Смит. Тому, у кого несколько румынских подружек, будет на что опереться, когда перестанут заказывать графический дизайн.
— Знаешь, а ведь ты бы мог, наверно, озолотиться, если бы сделал линейку мебели, запустил франшизу, — пробормотала д’Оревильи, не сводя глаз с коллекции приборов из плазмекса и обжедаров из имиколекса, что столпились вокруг Порохсуха, как фаллосы. — На «Фризе» нынче только это и надо. Изучать матчасть — так до-нырково.
— Я не окучиваю частный рынок, — ответил Порохсух. — Все равно он живет на государственные субсидии. Деньги — просто средство дойти до конца, а конец уж близок.
Замысел Порохсуха был изящен, на его плацдарме они бы могли работать вместе. Если игровой рынок — франшиза военных технологий, внедрение боевых действий в культуру, новый вид искусства должен стать бессмысленными боевыми действиями с реальным эффектом. Их практика позволяла осуществить идеальный переход от экономики культуры к экономике войны. «Сверхидентификация», как раньше выражались.
Однако Лило понимала, что этого мало. Они пойдут дальше иронии — совершат предельный, тотальный акт юберидентификации, в котором благоговение сольется с пастишем. Развить системы вооружения до тотального слияния с объектами искусства, уничтожить разницу между творением и разрушением, содействием и тщетностью. Идеальное оружие, идеальное произведение искусства.
{-tsr-}Отсюда, из подземного бункера под старым олимпийским объектом они запустят ракету. Когда «шарик улетит», когда осядет пепел на руинах Санкт-Петербурга и проявится спутниковое изображение энтропийной опухоли — будто Очаг Пылеводства, — у них будет копирайт на все будущие воспроизведения. Не то чтоб они рассчитывали, будто это будущее затянется надолго.
Продолжение можно прочитать здесь
Примечания
1 Томас Пинчон. Радуга тяготения. Пер. А. Грызуновой и М. Немцова.
2 МКСМИС — Министерство культуры, СМИ и спорта, государственный орган, основанный в Соединенном Королевстве в 1997 году; отвечает за «творческие индустрии» и проведение Олимпийских игр, о чем в данном тексте говорится постоянно.
3 Огонь, взметенный в облака
Невиданной иллюминацией,
О порыв подрывника,
Отвага, смешанная с грацией (фр.).
Начало стихотворения французского поэта Гийома Аполлинера (1880—1918) «Праздник» из книги «Калиграммы» (1913—1916, опубл. в 1918), пер. М. Яснова. (Прим. пер.)
4 От нем. Gerät — прибор, аппарат, механизм, устройство. (Прим. пер.)
Перевод с английского Максима Немцова
