24-е. По-взрослому

ЕЛЕНА РАЧЕВА о новой энергии на проспекте Сахарова

На проспекте Сахарова было громко, празднично и очень людно. Первые пару сотен метров от сцены приходилось с трудом проталкиваться, потом – проходить вплотную к другим, затем, у рамок оцепления, снова проталкиваться.

– История поставила на нас и положила на них! – говорил Быков.

– Путин находится в положении Чичикова, про которого обитатели города N не знали, то ли его можно схватить как неблагонадежного, то ли он сам может схватить любого как неблагонадежного. Нам надо только посчитать мертвые души, – сравнивал Виктор Шендерович.

– Вчера весь мир прощался с Вацлавом Гавелом. Пусть мир знает, что мы не хамы из Кремля. Россия с Гавелом, – объявила минуту молчания Ольга Романова.

Выступали Борис Акунин, Дмитрий Быков, Гарри Каспаров, Илья Яшин, Виктор Шендерович, Григорий Явлинский, Евгения Чирикова. На двух огромных экранах появились видеообращения Парфенова и Удальцова, Алексей Кортнев (группа «Несчастный случай») спел песню «Шла Саша по шоссе», рэпер Вася Обломов – «С чего начинается Родина». Толпа пританцовывала и веселилась. Все вместе казалось праздником: тщательно организованным, хорошо оснащенным и действительно массовым.

Отличий от Болотной было несколько. Лозунги стали более конкретными и политическими (больше про Путина, чем про Чурова), митингующие – взрослыми. Хипстеров оказалось меньше, людей среднего возраста и семей – больше. «Мы впервые с 1991 года на митинг вышли, – рассказывала пара лет пятидесяти, – даже в партию записались. ПАРНАС называется. Кажется. Или как-то так».

Выступающих слушали. Непонравившихся освистывали, лозунги остальных организованно скандировали. Казалось, к людям на трибуне относятся, как работодатель к потенциальному сотруднику: доброжелательно, но с недоверием.

На сцену вышел Артемий Троицкий в костюме презерватива и алом галстуке-бабочке.
– Я нарядился презервативом, потому что меня очень заботит моральное и физическое здоровье нации и ее лидеров, – хрипло закричал он. – Дочки Путина уже два года учатся в Санкт-Петербургском университете, но их там никто не видел. Жену Путина мы видим так редко, что молва уже отправила ее в монастырь…
– Свободу Людмиле Путиной! – звонко закричал кто-то.
– Если президент не делает это с женой, он делает это со своей страной, – резюмировал Троицкий. Презерватив на нем, кажется, был меховым.

На сцене появился депутат Илья Пономарев.
– Сдай ман-дат! Сдай ман-дат! – начала скандировать группа молодых людей со значками «Солидарности».
– Кому сдавать, тебе что ли? – рванулся к ним с кулаками немолодой мужчина в пуховике.
– Хоть бы и мне. Всем надо баллотироваться в депутаты Муниципальных собраний – и самим управлять. Сдай ман-дат!

Две девушки лет двадцати держали в руках два плаката: «Свобода. Прохоров» и «Свобода и».
– Свобода и что? – спросила я.
– Свобода и Прохоров, – ответила девушка. – Я просто дописать не успела.
– А Прохоров вам нравится… эмм… как мужчина? – уточнила моя подруга.
– Он нам вообще нравится, – обрадовались девушки. – За все. Особенно за биатлон.
– А что у него с биатлоном?
– А он поднял российский биатлон с колен, – заявили девушки серьезно.

Позади юноша лет восемнадцати с длинной окладистой бородой раздавал листовки движения «Светлые силы». Бросался в глаза лозунг: «Воины света берут всю ответственность на себя».

– Да, мама! Я гуляю! Ну, по Москве гуляю. В центре, да. А в школу у нас никто не пошел! – кричала в трубку девушка в вязаной ушанке.
– У вас в школе сегодня контрольную не назначили? – удивилась я.
– На понедельник перенесли, – отмахнулась девушка. – А меня заставили принести записку от мамы, что я в субботу дома буду сидеть.
– Так что же, мама учителей обманула?
– Да не, она эту записку и не видела, я сама написала. Кто ж родителям дневники и записки носит.
– А в нашей школе контрольная была. Началась в два, но до шести никого велели не выпускать, – грустно сказал ее спутник, – даже в буфет.

Мимо прошел оператор с эмблемой НТВ на камере. Знакомый телевизионщик писал, что на проспект Сахарова направлены семь съемочных групп «Первого канала», на состоявшуюся сегодня свадьбу Пугачевой и Галкина – три, а на встречу Деда Мороза из Устюга – одна.

– Они думали – мы покричим и разойдемся. А мы покричали – и не-ра-зош-лись! – на трибуне появился Алексей Навальный. Его явно ждали: выступавший перед ним националист Владимир Ермолаев из движения «Русские» (бывший ДПНИ) спросил у митингующих, кого они хотят видеть президентом: «Немцова? Явлинского? Навального?»
– Да-а! – взорвалась толпа на слова Навального, включая тех, кто только что освистывал Ермолаева.
– Я вижу здесь достаточное количество людей, чтобы взять Кремль и Белый дом. Кто здесь власть? Мы здесь власть! – кричал Навальный. Аудитория отвечала громким криком. Ни один другой выступающий такого успеха явно не имел.

Площадка перед самой сценой была огорожена, там кучковалась пресса, организаторы и группа людей с флагами «Свободу полковнику ВДВ Хабарову Л.В.» (националист Леонид Хабаров сидит в СИЗО по обвинению в организации вооруженного мятежа. – OS).

Михаил Касьянов в ушанке стиля «прощай, молодость» стоял в кольце журналистов, Михаил Прохоров в куртке и в окружении трех телекамер пытался затеряться в толпе.

Фотографы и телеоператоры выстроились в очереди к крану, поднимающему журналистов на 56 метров над проспектом. Кран двигался вверх рывками, дергаясь, скрипя и качаясь. Наверху было ветрено, холодно и страшно, толпа расстилалась до конца проспекта, на Садовом были видны шеренги полиции и туалетных кабинок.

Еще сверху было видно, что толпа перед трибуной делится на две части: над территорией слева развиваются имперские бело-желто-черные флаги, справа никакой партийной символики нет. Когда выступали националисты Владимир Тор и Константин Крылов, свистели и кричали «Позор» справа, когда Яшин и Троицкий – слева. На Ксении Собчак сошлись все.

– Я Ксения Собчак, и мне есть что терять. Но сегодня я здесь, – говорила она. – Многие, как и я, пришли на этот митинг во второй раз в жизни. Самое главное – это влиять на власть, а не бороться за власть.

Митингующие начали свистеть, крики и отчаянный свист полностью заглушал голос.

– Все эти люди, вся оппозиция, она борется за власть, но, став ею, мало что сможет изменить. Только гражданское общество — это наша партия, – говорила Ксения.

– Чемодан – вокзал – Манхэттен, – заорали в первых рядах. Около толпы с имперскими флагами свист усиливался настолько, что начинало закладывать уши. Ксению Собчак сменил Илья Яшин, националисты немного успокоились и привычно затянули: «Свободу Квачкову» и «Россия для русских».

От оцепления перед колонной националистов отделился мой знакомый, эколог Миша. Куртка Миши была забрызгана кровью, губа разбита, половина лица опухла, на шее висел покрытый бурыми пятнами бэйдж с надписью «Охрана».

– Не обращай внимания, это мне от националистов прилетело, давно уже. Я организаторам помогаю, в оцеплении стою. Нас здесь мало, а они все время пытаются к сцене прорваться, еле держим, – Миша оглянулся, вздохнул, утер кровь с лица. – Ты поаккуратней, лучше отойди от оцепления, вдруг мы не удержим, – и он невозмутимо пошел обратно к оцеплению, за которым бесновались националисты.

– Я заинтересован в создании русской национальной партии, – вышел на трибуну националист Владимир Тор. – Россия неизбежно будет свободным, национальным, демократическим государством русского народа. Слава России! Спасибо, правая колонна! Слева начался свист.

– Зачем, зачем они их на сцену пускают?! – яростно и зло приговаривал немолодой мужчина в кепке.

– Позор! – кричали люди моложе. Было видно, что единства в толпе нет, но шаткое равновесие сохраняется, и фраза Навального про «Мы придем еще» явно не просто лозунг.

…В самом начале проспекта, за оцеплением митинга, дымила полевая кухня, в воздух поднимался насыщенный запах гречки, по пластиковым тарелкам шуршали пластиковые ложки. Солдаты-срочники выстроились перед кухней шеренгой по трое – очередь по-военному.

– Да я курить бросил, – чуть дальше громогласно объявлял коллегам ОМОНовец. – Одышка прошла, дышу, как младенец, и сплю, бля, как огурец.

Мы пересекли последнее оцепление милиции.
– Только мы вас обратно не пустим, – сказали полицейские, задвигая за нами решетку ограждения.
– Так мы пресса!
– А мы – милиционеры.
– Вы же полицейские? – удивились мы.
– Да, – задумался полицейский, – но в душе-то все равно – милиционеры.

Все рестораны вокруг проспекта Сахарова были заполнены людьми с белыми ленточками, охранники недешевого «Шанти», захлебываясь от удивления, кричали про «нету мест!».

Сразу за милицейским заграждением, не глядя на ряды автозаков, отчаянно целовалась пара лет сорока. На женщине была рыжая шуба, на мужчине – черное пальто, почти сплошь покрытое рыжими шерстинками.
– У вас на пальто шерсть, – сказала мужчине моя подруга.
– У нас – любовь, – вместо него серьезно ответила женщина.​